Владимир Гуркин: «ДОМ – это и есть смысл жизни!..»

…И с каждым годом всё больше и больше договорить хочется. В принципе, никогда-то и не получалось этого — договорить (весело-расшабашные послеспектаклевые встречи и домоактёровские капустники конца 1970-х — начала 1980-х, «тусовочные» встречи на разных фестивалях, гастролях, конкурсах и лабораториях в Иркутске, Москве, Омске)… Как там у Левитанского?

Собирались наскоро, обнимались ласково,
Пели, балагурили, пили и курили.
День прошёл — как не было.
Не поговорили…

…Хотя, один разговор был «договорённым». Или мне просто так кажется, потому что фрагмент той беседы опубликован в «Вечернем Омске» (уже ближе к концу разговора я достал диктофон и сказал: мол, давай-ка и для газеты что-нибудь скажешь, для рубрики «Гостиная «Вечёрки»). Это был июньский вечер 1994-го, незадолго до начала гастрольного и премьерного спектакля МХАТа по пьесе Гуркина «Плач в пригоршню». Сидели на знаменитой скамеечке, что напротив театрального служебного входа. Признался Володе, что стал мучительно воспринимать быстротечность Времени, и особенно когда листаю свой блокнот с телефонными номерами, в котором с каждым годом всё больше и больше зачёркнутых номеров (а тогда, только за минувшие пять лет — сколько потерь невосполнимых в Омске театральном! Татьяна Ожигова, Ножери Чонишвили, Артур Хайкин, Борис Каширин, Сергей Рудзинский, Всеволод Лукьянов…). Реакция Гуркина на мой «посыл» была спокойно-мудрой. А говорить он начал о том, что боль — неотъемлемая часть жизни и судьбы, и это надо принять как данность, равно как и то, что несправедливость — такая же неотъемлемая часть судьбы и жизни. (Так же спокойно он отреагировал спустя несколько лет на мою обеспокоенность его здоровьем, когда в Иркутске на «вампиловском» фестивале я впервые увидел Володю прихрамывающим, с тростью в руках)…

Июнь 1994-го…

— Ты не станешь возражать, если в газете будет напечатана фотография 1980-го года, где ты — на репетиции твоей первой пьесы «Зажигаю днём свечу…», вместе с Татьяной Ожиговой, Колей Чиндяйкиным?

— Как же я могу возражать?! Ты ведь сам понимаешь, что Омск в моей судьбе занимает совершенно особое место. Но это, скорее, не чувство ностальгии. А чувство грусти оттого, что проходит молодость. В этом городе так много молодых лет было!..

— Спектакль «Плач в пригоршню» — праздник для тебя? Этап?

— Я думаю, что всякое нормально «сделанное дело» — это этап. Ну а поскольку оно сделано, то, как следствие, становится уже и праздником.

— Володя, «возрастной» вопрос: что ты испытал в тот период, когда тебя перестали в прессе упоминать в «обойме» молодых драматургов?

— Ничего абсолютно. Меня это вообще не волнует — упоминают меня или не упоминают. Я не кокетничаю, это действительно так. И могу тебе признаться, что я придерживаюсь такой теории: о художественном произведении (каком угодно: рассказ, пьеса, картина и прочее, и прочее) — хорошо бы, если б вообще не знали, кто его автор. Сам мастер знает (ну, естественно, плюс узкий круг профессионалов), — и этого вполне достаточно.

— У тебя напечатано всё из написанного?

— Нет, конечно. Не напечатаны «Зажигаю днём свечу...», «Музыканты», «Любовь и голуби», одна сказка...

— Но ты, помнится, несколько лет назад говорил, что в 91-м выйдет твой сборник пьес.

— Моя книга оказалась «жертвой перестройки»...

— Можешь не продолжать. Кстати, о «Свече». Кто-нибудь, кроме омской драмы в 80-м, поставил эту пьесу?

— Никто. Но я думаю так: если пьеса востребуется временем, обстоятельствами, ситуацией, — она сама «выйдет» на свет божий.

— А может, в ней сегодня что-то кажется устаревшим? Нет желания кое-что изменить, переписать?..

— Вообще переписывать — у меня никогда не возникает желания. Я, признаться, и не умею переписывать, и не хочу. Переписывать сделанное раньше — это равносильно тому, что ты сфотографировался в 18 лет, красивый и кудрявый, а потом в 40 лет начинаешь возвращать себя оттуда, красивого и кудрявого. А зачем? Ретушировать себя, тогдашнего? Но ведь это фальшь.

— Ты не предлагал свой «Плач в пригоршню» в когда-то родную для тебя омскую драму?

— Серёжа, но ведь ты, наверное, уже понял, что я никогда и нико­му свои произведения не предлагаю.

— Володя, уже второй зво­нок на спектакль прозвенел. Давай о самом главном...

— Самое главное в этой жизни — любить жизнь! Она не может быть только плохой, она не может быть только чёрной, только страшной. Для меня жизнь — понятие космическое. Поэтому самое главное — любить жизнь. И благодарить Бога за то, что она тебе дадена.

Плач в пригоршню…

…Почему-то всё время не любил (и сейчас не люблю), когда, говоря о Гуркине, все тут же восклицали (и продолжают) как о самом знаковом: «Автор сценария культового фильма «Любовь и голуби»!..». Нет, всё вроде бы верно — действительно «знаково» с точки зрения судьбы. Но бог с ним, с кинофильмом, который сам Гуркин воспринимал с большущими оговорками, — важнее другое: родился в Омской драме в 1982-м спектакль Геннадия Тростянецкого «Любовь и голуби», и лучших «Голубей» не было и не будет.

Да и, плюс к тому, с точки зрения быта, — «Голуби» для Владимира вообще судьбоносными стали: история с московской пропиской Гуркина — это ведь потрясающая «живая легенда». Если не знаете, — со слов Володи расскажу коротенько. Был Гуркин на банкете, где собралась столичная элита, зашёл разговор о кинематографе, и мэр Москвы Лужков признался, что его любимый фильм — «Любовь и голуби». И кто-то из гостей возьми да скажи: «А вот, между прочим, и сам автор этого фильма». Лужкова познакомили с Гуркиным. Через несколько минут мэр выяснил, что у самого популярного драматурга страны нет «ни кола, ни двора». Ахать и охать по этому поводу Лужков не стал, а просто дело сделал: уже через несколько дней Гуркин получил квартиру в Москве…

И всё же не «Любовь и голуби» главное, не «комедиографичное»! Знаковое в Володе — «Плач в пригоршню» (можно и без кавычек)! И те, кто смотрел этот спектакль МХАТа, — я думаю, согласятся со мной. И пьеса, и спектакль (жанр: «роман для театра»; более тридцати действующих лиц!) в постановке Дмитрия Брусникина — размышление о поколении, о том высоком и светлом, что связывает каждого из нас с землёй нашей, с Россией. До сих пор помню крик главного героя Сашки, вернувшегося в деревню спустя четверть века, вернувшегося в отчий дом: «Милые мои!.. Что наделали!.. Что с вами наделали?.. Нет совести… Понимаете? У них нет… А Бог есть?..».

…Любил Володя Гуркин слушать мои рассказы о спектаклях по его пьесам, поставленных в народных театрах Омской области (а мне довелось посмотреть за полтора десятка лет в составе жюри областного фестиваля «Театральные встречи» с десяток «Голубей» и «Прибайкальских кадрилей»). Слушал, смеялся, радовался, что в деревнях любят ставить и смотреть спектакли по его пьесам…

Всколыхнулся в памяти 2010-й год. Фестиваль «Театральные встречи» в Седельниково, на котором сразу два народных театра (Исилькульский и Седельниковский) показали свои сценические версии пьесы Гуркина «Саня, Ваня, с ними Римас», и оба стали лауреатами…

А через несколько дней после фестиваля не стало Владимира Гуркина… И в программки этих спектаклей была впечатана скорбная строка: «Памяти драматурга…».

Плач в пригоршню…

…А каким счастливым был Володя, когда появлялся на спектаклях Омской драмы, которые в других городах показывались!.. Держу в руках любительскую фотографию («щёлкал» Сергей Чонишвили), сделанную в Центральном Доме актёра на фуршете после спектакля Омского академического театра драмы «Живой труп», показанного в рамках фестиваля «Золотая маска». Гуркин вместе с женой Людой Худаш; а я (совершенно чётко помню!) только что рассказывал им «о влиянии Гуркина на развитие народных театров Омской области»…

…Сохранился в моих старых журналистских блокнотах диалог 2002-го:

— Второй год нового века… Явился ли миру в новом веке «новый Гуркин»?

— Ну, Серёжа, это всё-таки не мне определять. А вот по поводу того, что изменилось во взглядах с приходом «новой эры»… Очень многое. Но не по отношению к каким-то глобальным категориям, которые, согласись, всё сильнее и сильнее определяются заповедями божьими. Чтобы не «оскотинеть», чтобы быть человеком, — надо с собой бороться очень сильно в нынешние времена. К сожалению, многие забыли, что они «по образу и подобию своему» — люди… Очень обострённо начал понимать: если хочешь сохранить что-то человеческое в себе, в своём деле, — нужно жить хотя бы «близко» к заповедям. А в идеале бы — соблюдать их!

— «Тема Дома» — одна из главных во всех твоих пьесах. И даже в инсценировке по «Доктору Живаго»...

— Прости за высокие слова, но Человеку, у которого есть Дом (даже в символическом смысле), — есть смысл жить. Если у человека нет чувства Дома — это несчастный, трагический человек… Дом — это и есть смысл жизни!...

Ты знаешь, вспомнился вдруг случай из детства — как мы переезжали из своего дома на новое место. Сидим мы на телеге со скарбом, лошадь уже тронулась — и вдруг бабушка как вскрикнет: «Ой, подождите! Я же его забыла!..». Родители говорят: «Да кого забыла-то?». «Да его, хозяина забыла!». Остановились. Бабушка побежала обратно, в пустой дом — и через минуту возвращается и как будто что-то несёт в фартуке, подбегает к телеге — и словно кого-то отпускает из фартука, прямо в скарб, и говорит мне: «Домовой там, Вовка, домовой!». Я глазёнки распахнул, спрашиваю: «А какой он, бабушка?». «Да обыкновенный, — отвечает. — Сидит на печке, плачет, серенький такой, обиженный, что забыли его…». Ну как такое можно забыть!?

…От неожиданности вздрогнул, разбирая старые папки с письмами. Давным-давно позабытый пожелтевший листок, на котором — почерком Гуркина — перечень действующих лиц пьесы «Музыканты». Тут же вспомнилось: конец 1980-х, Володя просит меня передать режиссёру Любови Ермолаевой (тогда театр «Студия» был ещё Народным Театром Поэзии) свою новую пьесу «Музыканты». Даёт мне пьесу отпечатанную, а первой страницы (с действующими лицами) — нет. Я ему говорю про это, и Гуркин тут же берёт лист бумаги: «Сейчас, от руки напишу»…

Я потом, помню, этот листок отпечатал, приложил к пьесе, отнёс Любови Иосифовне… Ермолаева в «Музыкантов», что называется, влюбилась: «Завораживало всё: смещение Времён, суеты и Вечности, проблем сегодняшних и непреходящих!.. И художник Ольга Верёвкина сделала потрясающие декорации: посерёдке — сосна огромная, под колосники уходящая, а вокруг — фрагменты декораций; и зрители тоже располагались на сцене «фрагментарно»; а музыканты появлялись на фоне огромнейшего опущенного «пожарного» занавеса!..». И спектакль в Народном Театре Поэзии — состоялся, пусть даже и прошёл он всего несколько раз (возникла проблема с актёром, исполняющим главную роль, а замены — не было). И не смог посмотреть Гуркин своих «Музыкантов». Но другой спектакль в театре «Студия» спустя пятнадцать лет посмотрел (вместе с участниками Лаборатории современной драматургии при театре драмы) — «Золотой человек», поставленный режиссёром Светланой Жиденовой по его пьесе-сказке. И был очень доволен. И счастлив!.. Ах, золотой человек!..

 …Не договорили, Володя!..

Так и жили — наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь дарили.
Жизнь прошла — как не было.
Не поговорили…

…Разговариваю сегодня с твоими пьесами. И с финалов начинаю. Как-то так получилось, что ты, сам того не ведая, приучил меня к финалам «приглядываться»; может, именно с того момента приучил, когда объяснял, что «несправедливость — такая же неотъемлемая часть судьбы и жизни» (а смерть — это ведь и есть несправедливость!). И вот открываю я «Плач в пригоршню», последнюю страничку. Читаю — и про всех нас думаю. Про всех. Про людей. Строчки, где ты и сам про себя пишешь, Володя: «Придёт пора — ветер тёплый, чистый омоет тело твоё, и встретит тебя Старец Серебряный. Возьмёт за руку робкого, счастливого… Через леса прохладные, сквозь листву звонкую, солнцем пробитую, над полями, лугами зелёными, над реками чистыми — в синеве небесной полетите. Потом — вода большая, покойная: ни морщинки на ней, ни слезинки случайной — всё задумано, всё загадано. Переведёт тебя батюшка к берегу высокому, а на берегу люди милые ждут тебя. Всех их ты знаешь, все тебя ведают, ждут, неспешного, с сердцами светлыми, тобою полными…»

---

P.S. В городе Черемхово Иркутской области, который Володя считал своей «малой Родиной», его имя присвоено Черемховскому драматическому театру; именем Гуркина назван бульвар; перед театром установлена скульптура в память о трёх драматургах, прославивших Черемхово: на лавочке — бронзовая статуя Владимира Гуркина, рядом стоят Михаил Варфоломеев и Александр Вампилов…

P.P.S. …А в минувший четверг получил я приглашение из Черемховского театра. Благодарно смотрю на него и очень жалею, что никак не получится у меня побывать на спектакле, посвящённом памяти Гуркина. Прости, Володя!..