Ляля Помидорова

Я не психолог. Не самая лучшая мать-и-мачеха. Не полиция. Не поисковая организация. Просто человек, выбившийся из сил. Единственный мой ресурс — обратиться к вам лично. Открыто.

Никому бы в голову не пришло, что симпатичная девка двадцати с небольшим лет в девять вечера гуляет в обнимку с десятилитровым барабаном в половину своего веса по коридору и мечтает смолоть удивительную вожделенную глазурь. Кто бы в это поверил?

В каком министерстве: культуры или образования, а может быть спорта или обороны, возникла идея объединить для совместного проживания в одном доме студентов сразу из трёх учебных заведений, я не знаю наверняка. Но это была бомба...

Она из любопытства, после долгих уговоров, приходит нам позировать. И всё. Гром грянул. Потому что в момент, когда маленькая входная дверь института отворяется, пропуская внутрь большую Элеонору, её встречают сразу оба брата.

Алиса — художник. А эти все разводы, они мало того, что дают ощущениям насыщенность, но и происходят сами собой. Без особого Алисиного вмешательства. Про Спартака мы знаем мало. Вроде вольнослушатель, на скульптуре. Говорят, что выбил глаз одной своей возлюбленной, Генриетте. Но это не точно.

Я люблю арбузы. Ржавые сараи. Петь. А похороны не люблю. У похорон неправильное оформление — бронза и серебрянка по черному фону. Веночки из бумаги и пластмассы. Рюши зачем-то.

Самая любимая, самая добрая на свете Ольга Адамовна. В белом хрустящем халате, с рыбьим жиром, обливаниями и кучей полезных процедур для нас.

Каждый божий день приносит нам с пацанами открытия. Оказывается, это мы учимся дружить, держать слово, «не ссаться» перед лицом опасности, самим пропадать, а товарища выручать.

Это капельница Шустера. Ею я иллюстрирую следующую историю про Магадан-13.

В нашем авиационном поселке, в одна тысяча девятьсот семьдесят примерно пятом году горячего водопровода и канализации, конечно же, не было. Это Колыма. Бараки с засыпными завалинками и толью. Пара шлакоблочных домов и деревянные сарайки — это да. Для мужчин сортир на улице. Для дам и детей — горшок, за занавесочкой, так и быть.  

Население нашего барака жило, в основном, дружно. Взаимовыручка и терпимость, минимум вопросов, никакого осуждения, никаких скандалов. Если били друг друга, то молча и быстро. На Колыме не принято много и громко кричать. Это там не уважают. Сказал — сделал. Таков характер у северян — это правда.

В нашем бараке живет странная, пугающая своим нелепым сочетанием пара — одноногий Жора-танкист и Люба-графиня.

Это чистая правда. И здесь нет литературы, ни капельки. Всё так и было.

Долгое прощальное письмо, написанное под крышей маленького домика во время дождя, барабанящего по жести, и с урчащей под боком кошкой, радующейся моему возвращению из путешествия длиной в 870 км.

Представьте только, это же немыслимо (нам с вами такое присниться могло только под веществами)! Впервые в истории человечества.