Владимир Селюк: «Главное — своё дело!»

Комментарий к публикации

…Этому материалу – почти четверть века. Сегодня он печатается в память об ушедшем 25-го февраля коренном омиче, общественном деятеле, неравнодушном человеке, много сделавшем для Омска… Заведующий филиалом (и основатель) «Музея городского быта» Городского музея «Искусство Омска», председатель Общества коренных омичей, краевед, глава Французского культурного центра Владимир Иванович Селюк… А ещё – бессменный член Редакционного совета журнала о культуре и искусстве «Омская муза», начиная с выхода в свет его первого номера в 1996-м году (первые пять лет я  был редактором этого журнала). Тогда же мы и познакомились. И я был очень рад, когда на излёте XX века для «Омской музы», вышедшей с подзаголовком «Монологи о Культуре», Володя написал замечательный монолог… Перечитал его сейчас спустя годы. Но уже – в память о Владимире Селюке… Монолог этот ничуть с годами не устарел. Прочтите его, неравнодушные омичи!..

---

Человек познаёт мир сознательно с того времени, как начинает помнить себя. Я начал «познавать» себя в 1945-м году, с двух лет. Помню, как дядя Миша (Мишель – так звала его моя мама), вернувшись с войны, подбрасывал меня вверх, и мне казалось, что я лечу, а мама, дед и бабушка где-то далеко-далеко внизу…

Помню лето 1946-го. Мама ведёт меня в крепость, в училище имени Щорса, к стоматологу. Там меня удивили больше всего песочные часы…

Хорошо помню одного из своих прадедов – Афанасия Петровича Серебренникова, 107-летнего высокого, сухого, белого, как лунь, старика. Когда он приходил к нам, то ещё с порога первыми словами у него были: «От Афони писем нет?» (Афоня – его сын, был сослан с семьёй за болота, в Нарымский край). Старик ждал сына, внуков и писем. Не дождался, умер в 1952-м году, а сын с семьёй вернулся уже после смерти Сталина…

Помню, как примерно в то же время другой мой прадед – Михаил Петрович Оконешников, очень набожный человек, часто называл Сталина «антихристом». Никто ему в этом не перечил, только взрослые тревожно поглядывали на меня. Не думаю, чтобы я в то время в чём-то разбирался, но никогда то, о чём вели разговор дома, не выносил на улицу.

Не могу помнить прадеда Селюка Андрея Гордеевича (он умер в тот год, когда я родился). Но о нём знаю больше, чем о ком-либо из старшего поколения…

Вспоминаю своих друзей по школе № 20, которые жили в небезызвестных Мариупольских землянках. Наш старый, рубленый, построенный ещё в первой половине XIX века дом казался им и мне дворцом по сравнению с их халупами…

Преклоняюсь перед светлой памятью моей бабушки Прасковьи Михайловны, которая, несмотря на то, что жили мы в то время очень бедно, никогда не выгоняла моих друзей, а рассаживала трёх-пятерых человек за стол, наливала каждому по блюдцу супа и давала по кусочку хлеба. Я чувствовал себя королём и был на седьмом небе…

Мне хорошо помнятся молодые и уже не очень молодые мужчины, которые возвращались из сталинских лагерей. Молодые пели лагерные песни. Я и сейчас эти песни помню. А старики молча сидели на завалинках и курили, курили... Одеты они были в какую-то старомодную, по-видимому, сохранённую их близкими ещё довоенную одежду…

В то время (мне на зависть) появлялись неведомые не только мне, но и моим друзьям, их отцы, отсидевшие срок в лагерях. Но я видел, чувствовал, что контакта между отцами и сыновьями почти никогда не было. И вскоре большинство вернувшихся из лагерей покинули этот мир (болезни унесли их раньше времени в могилу)...

…Чему больше всего удивился в 15 лет? Представьте, –  полиэтиленовому мешку! Я увидел его в международном молодёжном лагере под Ригой, в опустевшей палатке. Увидев этот пакет, я уставился на него, взял в руки, надул его, потом налил воды, вылил и свернул... Вот это чудо, я был поражён!... Через много лет прочитал у Василия Пескова, что староверка-отшельница Агафья Лыкова удивилась не радиоприёмнику, не электробритве, а такому же мешку, который поразил её до глубины души.

…Хорошо помню 60-е. То чистое, подъёмное время. Наши родители прошли войну и очень стремились работать лучше, чтобы нам – их детям – жилось лучше. И своё отношение к труду передали нам. Точно так же, как и бережное отношение друг к другу. Были мы в большинстве своём оптимистами. 

Отошло в прошлое ношение военной одежды гражданскими лицами, теперь её носили только военные, которые были в большом почёте. Молодёжь стремилась одеваться красиво; костюм, галстук – непременно в театры, на концерты. Танцевальные площадки заполнялись не только молодёжью, на танцах нередко можно было увидеть и тридцатилетних, часто ходили семейные пары.

…Я уезжал на учёбу в Прибалтику в конце 50-х годов из тихого, спокойного Омска. Рига и Омск равны по населению, но то был яркий европейский город с массой музеев, театров, концертных залов. Возвратился в 1961-м и увидел, что и Омск уже другой город (и, главное, в другом времени). Уходила воспитанная ещё в дореволюционное время интеллигенция... На смену ей шла молодёжь. На концертах, творческих вечерах – все вместе. Буквально переворот в мироощущении творческих людей произвела огромная, устроенная в здании Омского речного вокзала, спорная и невиданная по масштабу выставка «Советская Россия». А помпезные, тенденциозные сельскохозяйственные и промышленные выставки уходили в прошлое (впрочем, представляющие и определённый интерес для того времени: это была наша действительность и, в то же время, «витрина супермаркета»).

И была устремлена в будущее молодёжь, которая, не отрекаясь от настоящего, хотела жить по-иному и на другом уровне. Но здесь «подвела» власть. Миллионы рук и голов созидали блага, но как эти блага «повернуть на пользу народа»? Кто-то не знал, а кто-то просто не хотел. Именно тогда, может быть, впервые стали явственно ощутимы «тормоза» власти, точнее, её функционеры. У многих молодых людей начал проявляться скептицизм (и прежде всего по отношению к тем бездарям «у руля», которые правили страной в верхах и непосредственно на местах). Тогда же масса людей, вполне грамотных, устремились во власть, но, будучи безнравственными изначально, загубили Россию. (Убеждён, что человек глубоко нравственный никогда не пойдёт во власть, если он профессионально не готов «быть этой властью»). Через комсомол, партию они устремились на «облучок», мгновенно забыв и про свои корни, и про тот самый народ, из которого они вышли. Стремясь «ввысь», первыми шли в партию. И первыми же её предали. А предательство всегда омерзительно. И не могли эти люди, руководящие сегодня промышленностью или сельским хозяйством, а завтра с той же уверенностью образованием или культурой, ничего путного создать для общества, – только для себя (а если что-то создавалось, то не их это заслуга, а тех личностей, которые во все времена двигают человечество вперёд). Практически все нынешние руководители всех уровней прошли через партию и благополучно из неё вышли. Это было очень выгодно: и из карьерных соображений, и для получения званий, регалий… 

…Меня часто называют идеалистом. Кажется, понимаю – почему: «дух свободы» был для меня всегда важнее всего. Не думал я никогда ни о какой карьере. Всегда главным было своё дело, хотя это никогда положительным образом не отражалось на моём благосостоянии. Может, потому, что я омич. У нас, омичей, «своя жизнь».

…Не бросая свою работу, относясь к ней очень серьёзно и ответственно, каждую свободную минуту уделял и продолжаю уделять познанию прошлого. Всегда читал и собирал. Собирал, изучал и хранил то, что могло «пойти на свалку», уйти в небытие. И это прошлое открывало мне настоящее. Именно прошлое страны, моей семьи побудило меня относиться к настоящему критически. Несмотря на крайнюю занятость (семья, работа, учёба), всегда успевал заметить несоответствие слова и дела на всех уровнях.

Впервые я ощутил «царёво око», когда окончил институт. Дед посоветовал мне поступать в юридический, чтобы нельзя было меня «взять голыми руками». И он оказался прав. Одного лишь не учёл: после института я дважды подавал заявление на работу, и оба раза был молчаливый отказ. Видимо, дедова 58-я статья и плен матери были преградой. К тому же, я не был партийным.

…До сего времени, где бы я ни работал, не могу прислуживаться близкому или далёкому начальству. Если иногда ошибаюсь в своём мнении, то не ради корысти. Пришлось даже одному начальнику сказать, что служу не ему конкретно, а делу. И если по своему «чиновничьему» положению не в силах чему-то чуждому противостоять, то потворствовать меня никто не сможет заставить.

…Вся жизнь проходит в познании. Это и в детстве, и в юности, и сейчас. Применительно к истории родного города, – все улицы пройдены, все дома знаю, массу документов и книг прочитал. А благодарен за это своему деду, Прокопию Андреевичу Селюку. Это от него в генах моих – любовь к России, к людям, к истории. Дед, переживший революцию, гражданскую войну, был репрессирован и отсидел «свой» срок, по его выражению, за то, что «согнал воробья с казённой крыши». Он, русский офицер, большой патриот России, был всегда врагом дури, что творилась вокруг. Человек незаурядный, писавший стихи даже в заключении, темпераментный и свободолюбивый, он до самой смерти не смирился с происходящим. Хотя никогда не был категоричен. Умел видеть то хорошее, что было во все времена нашей истории.

Не было ещё широкого «телевизионного вещания», и вечерами дед читал вслух то, что волновало его, то, что считал нужным донести до домочадцев. Чаще он, прекрасный рассказчик, вспоминал, что видел, чему был свидетелем, с кем свела его судьба. Особенно часто он вспоминал своего деда (моего «пращура») – Гордея Ивановича, николаевского солдата. И получилось, что через него, благодаря красочным рассказам, видел я жизнь, быт эпохи Николая I, историю Омска как минимум за 150 лет.

Когда дед со мной шагал по улицам города, то вёл непрерывный рассказ, как бы читал город, каждый его дом. Позже, уже работая в архивах, я понял, что все рассказы деда подтверждаются документально. Но многие из его рассказов не нашли своего отражения в архивах (и потому, наверное, наиболее ценны: ведь подчас кажущийся незначительным какой-либо факт в последующем становится неотъемлемой частью истории).

…Как большинство моих сверстников, увлёкся в юности коллекционированием. Сначала – марки и монеты. Но постепенно круг собирания расширялся и перерос в собирание предметов, которые были свидетелями и даже участниками прошлого.

…Вернусь на несколько десятилетий назад. Меня всегда тянуло к истории. Ещё учась в художественном училище в Риге, я, как только бывал проездом в Москве, обязательно приходил на Никольскую улицу, где размещался историко-архивный институт. Вот куда была у меня мечта попасть учиться. Но кто бы меня кормил? С 15-ти лет я был вполне самостоятельным человеком и не висел на шее у семьи. Но Москва – столица, и это меня пугало, и я поступил, по наставлению деда, в юридический. Знания, полученные мною в училище и институте, очень пригодились мне при собирании коллекции и работе в архивах. В архивах я чувствую себя как рыба в воде, документы просто предо мной оживают: мне кажется, что слышу голоса, вижу людей, по почерку узнаю их характер.

Благодаря архивам, я узнал историю своей семьи, рода. Увидел деда на допросах в НКВД. Узнал, чем занимались прадеды. Узнал всю свою разнофамильную родню. Там, в архивах, я словно окреп. Немые свидетели истории – документы – многое могут рассказать.

…Когда поднял документ, в котором сказано, что известный в Омске архитектор М.И. Шухман болван, а его техники – дураки, то понял: если старый архитектор не позволил ломать Никольский собор в 1930-м году, то что может меня остановить защищать памятники сегодня?

Работая по основной специальности – юрисконсультом, – я продолжал собирать коллекцию. Многие музейщики смеялись: мол, зачем я собираю кирпичи, засовы и петли, ручки и перья, пуговицы и карандаши. Но постепенно начали… понимать. И признавать. В 1989-м году мне уже предоставили залы государственного музея. Выставка имела успех. Впервые в России официально демонстрировались дореволюционные видовые и художественные открытки (только через три месяца подобная выставка состоялась в Таллинне, а спустя ещё полгода — в Москве). К этому времени у меня уже созрела мысль бросить старую специальность и полностью переключиться на коллекцию. Она меня «переросла», и невозможно было этому уделять только свободное от работы время.

…Как я жил после этого, как выворачивался на мизерную зарплату – трудно сейчас даже представить. Желудок пуст, зато голова полна идеями… И в юбилейный для города 1991-й год состоялась большая выставка из моей коллекции.

Из того времени запомнился один случай. Уже почти готова к открытию выставка, уже заказаны афиши. Я иду по улице и вижу: ломают дом, а на том доме – чудные наличники. Снял я один наличник и с помощью друзей принёс прямо в изобразительный музей. Меня с этим наличником из музея «попёрли»: «Не музейный это экспонат!». Тогда я заявил: «Или наличник на выставке, или не будет никакой выставки!»… В итоге: наличник водрузили в зале и вставили в его проём старинную карту Омска. Получилось чудесно и «по теме». Но главное: спустя три месяца (в конце демонстрации выставки) меня попросили подарить этот наличник музею. Подарил! А точнее, «повернул взгляд» искусствоведов в сторону обычных бытовых предметов.

…К сожалению, не всегда чувствую поддержку людей, которым по долгу службы положено сохранять, продвигать, способствовать.

Часть своей коллекции разместил во Дворце творчества детей и юношества. Им бы, руководителям Дворца, радоваться да планировать новые выставки на различные темы, но – «Зачем это нам нужно? Не выгодно!». Так не вам же я предлагаю, а детям, молодым людям, которые бывают здесь. А вы уж будьте любезны способствовать этому!

…Мои профессиональные увлечения историей, краеведением способствовали знакомству с представителями русской эмиграции. Я был приглашён в Париж.

Париж позволил увидеть Россию 20-го века «со стороны». Несколько длительных (по три месяца) поездок во Францию «укрепили» меня и как человека, и как специалиста-краеведа. Мало того, они ещё более усилили моё презрение к той части людей, которые не профессионалы, которые работают не по зову души и сердца, а «пущены по колесу», и никуда из этого колеса не деться. Им даже нравится быть в этом замкнутом (несвободном!) пространстве.

Основательное знакомство с Парижем, культурой Франции, встречи с представителями первой волны русской эмиграции и их потомками многое дали мне в познании мира, в познании отношений между людьми. О, с какими личностями мне посчастливилось беседовать, с потомками каких великих фамилий! Лосский, Максимов, Волков, Куломзин, Корнилов, Оболенский, Трубецкой, Шереметьев, Врангель, Татищев, Шлеман, Ягелло, Муравьёвы, Осоргины, Зайцева-Сологуб... Встречался с людьми, которые сами были свидетелями длительного периода истории русской эмиграции, которые встречались, дружили семьями с великими людьми России. Такие беседы не проходят бесследно, тем более они были не краткими, часто длились часами.

…Возвращение в Россию. Граница. Всегда неуютно. «Что везёшь? Что вывозишь?..». И так трудно (и нелепо) каждый раз объяснять, что ничего противозаконного я не везу, а всего лишь – привожу в Россию, возвращаю ей её богатство: старинные книги, иконы, реликвии русской армии.

…Уходит в прошлое ХХ век. Как жить дальше? Жить – по-прежнему, если не стыдно за всё предыдущее. Надеюсь, что жизнь продолжится интересно, так как всё накопленное с каждым годом должно всё больше и больше приносить плодов.

Думаю, что добра будет больше, чем зла. Думаю, надеюсь, что молодёжь будет честнее по отношению к обществу. Нельзя покидать Родину, когда она на распутье. Именно молодёжь может сплотить, сохранить Россию.

Надеюсь, что всё будет хорошо и в Омске, русском городе азиатской части России. В городе с русской культурой, которая объединила все национальности, проживающие в нём, подняв их на достойную высоту, ту высоту, которая позволяет взглянуть на мир не свысока, а вширь.

Дай Бог мудрости моим землякам!

Что можно записать в свой актив в ХХ веке? Это – собрание предметов, документов XIX-XX веков, на основе которых давно уже созрела необходимость создания Музея быта. Это создание в Омске «Французского культурного центра». Это восстановление Тарских ворот, сооружение памятной арки на военном мемориальном кладбище. Это многочисленные статьи, рассказы о родном городе и его обывателях (подобное – впервые: до того – рассказы о революционерах, выдающихся людях, связанных с городом; а вот чтобы просто о его рядовых жителях – никто). А главное, – это наше ОКО, Общество Коренных Омичей, людей, чьи генеалогические древа ветвятся в Омске в течение десятилетий и веков. Общество индивидов и, в то же время, единомышленников. На ОКО возлагаю надежду. Убеждён, что именно коренным омичам – выносить всё доброе и хорошее «на городской уровень», уровень руководителей города и области, влияя в итоге своим примером, авторитетом, своей жизненной позицией не только на решения «власти», но и на городскую среду и горожан в целом.

…Быть активным в своём деле. Через конкретные дела! Этим намерен заниматься по мере своих сил и знаний и в 21-м веке.

---

Вместо постскриптума

25 лет назад, 6-го октября, Департамент культуры и искусства поздравлял Владимира Ивановича Селюка с юбилеем (55 лет). Конец 1990-х, времена не самые благодатные, начиная с перманентных задержек заработных плат. И Музей городского быта всё ещё не открыт… 

Давнее стихотворное поздравление, которое я тогда посвятил юбиляру, – я бы и в этом году, наверное, прочёл, на 80-летии Володи… Вот оно. Из конца 1990-х…

 

СТИХОТВОРНАЯ ИМПРОВИЗАЦИЯ 
для Владимира СЕЛЮКА

В день рожденья Селюка, 
в «городе Зеро́» –
поднимается рука 
и берёт перо.

Скоро первая метель, 
вьюги заурчат, – 
значит, деньги за апрель, 
может быть, вруча́т.

Если б Пушкин в о́ны дни 
тратил в Омске пыл, – 
он до тридцати семи 
вряд ли бы дожил.

Откушу от «пирога», 
в сантиментах весь...
Даже птицы – на юга́, 
ну а мы всё – здесь.

В граде Омске – блажь да тишь, 
да в Культуре мрак.
Эх, отправиться б в Париж, 
но, увы, – никак...

Всё в делах да впопыхах, 
тут не загрустишь...
...Ох! Перо давно в руках! 
Что ж я про Париж?! 

Так уймись же, грусть-тоска! 
Грянь, литавров медь!
У Володи Селюка 
день рожденья ведь.

Всё! Уныньем не грешу! 
Омск – великий град!
Оптимизм в стихи вношу, 
и стихи – гремят!

Словно Шива многорук, – 
дарит людям свет
знаменитый наш Селюк, 
омский краевед.

Он историю хранит 
для грядущих дней!
...Ну а город Омск – молчит, 
не даёт Музей!..

Впрочем, Бог с ним – с градом сим,
ставшим всем Судьбой.
Что имеем – сохраним
сами! Не впервой!

Сохраним добро и честь
посреди всех мук, – 
слава Богу, в Омске есть
краевед Селюк!

Сохранится, значит, суть – 
и на все года́!
...Вот и всё, Володя. Будь!
Только будь – всегда!

…Прощай, Володя! И да будет тебе земля пухом, а небеса – обетованными!..