Умри, село родное! - II

O rus! (с лат. О деревня!)

«Ну, что, смертнички, ломанУлись!» - шофёр дядя Лёша дал по газАм, и «пазик» цвета парижской грязи, смело пукнув на прощание, рванул по маршруту Седельниково-Саратовка навстречу приключениям. «Эх, яблочко, да куды кО-о-тисься, - затянул божий хомячок, скорбно притулившийся на заднем сиденье, - как под Спасск попадёшь – не ворО-тисься!»

1

 67 километров, отделяющих райцентр от Соловьёвки, – это изнасилованная лесовозами дорога, на которую, в отличие от её сестры по несчастью трассы Муромцево-Седельниково, никакие добрые федералы, никакая партия денег никогда не дадут. Ищи дураков!

Вообще-то асфальт здесь раньше был. Но в приснопамятные годы правления старого губернатора кто-то ушлый просёк тему с дешёвым лесом и её отжали досуха. При низких ценах алчность, как известно, обостряется. Почуяв нехилое бабло, бизнесмены, как крысы с тонущего корабля, принялись тащить из-под Кейзеса и Саратовки берёзу, сосну, кедр, лиственницу, и уже при новом губернаторе дорога превратилась в кладбище.

В чём тут фишка? А в том, брат, что высасываешь из этого грёбаного захолустья всё, что можно, вывозишь брёвна в три обхвата днём и ночью, зимой и летом, продаёшь тем же китайцам втридорога, а за разбитую в хлам трассу никому ничего не должен! Круто? А сельским «ваням», им же без разницы: одной дорогой больше – одной меньше.

Ещё при Советской власти от Седельниково в сторону Саратовки асфальт довели где-то до 37-го километра. Потом грянули перестройка вдвоём с гласностью, и оставшиеся 30 километров забросили. От Лебединки, где кончаются блага цивилизации, до Соловьёвки, где крестьяне о них только по ночам под одеялами шепчутся, аромат коровьих лепёшек и квашеной капусты уже никогда не смешается со сладким запахом дымящегося асфальта.

В осеннюю непогодь, равно как и в весеннюю распутицу, инфернальное бездорожье можно преодолеть за пять, восемь и даже двадцать восемь часов. Кому как повезёт. Лет семь назад не повезло мне.

Аккурат перед Спасском наша красивая машинка с АКПП задёргалась в конвульсиях, силясь доказать, что дважды два будет пять. За комьями жёлтой глины едва угадывались колёса, за перемазанными стёклами – восхищённые лица детей. Муж, тихонько матерясь, походил вокруг «кучи дерьма», час назад именовавшейся «паркетником», с берёзовой дубиной, намереваясь всадить её не то в движок, не то в себя, понюхал горелое масло и мрачно констатировал, что ещё чуть-чуть, и коробка полетит к чертям собачьим.

Позади нас философски застыл рейсовый пазик. ВодИла, молчаливый, как скифский курган, задумчиво взирал на борьбу тьмы и света. В лице отечественной глины и зарубежного автопрома соответственно. Немногочисленные пассажиры автобуса делали ставки.

Шофёр пристально вглядывался в глиняную бесконечность, словно пытаясь прозреть её дьявольскую суть. Выпрыгнул из кабины. Подвернул брюки со стрелками до колен. Закурил. Как бы между прочим поинтересовался:

- Оно тебе надо?

- Жена у меня оттуда, - муж обречённо махнул рукой в сторону Васюганских болот.

Шофёр присвистнул:

- Ну, ты, дурак, мужик! Не мог жену ближе найти!

И тут нашу фантазийную композицию ювелирно объехала белая «пятёрка». Местный «шумахер» в майке-«алкашке» на пару секунд осадил железного коня, поскрёб трёхдневную голливудскую небритость и пошёл месить проклятую галсами. Теперь я знаю: вопреки логике и ПДД, по дорогам Омской области можно ездить не только вдоль, но и поперёк.

Подвиг коллеги не вдохновил водителя «пазика», и автобус задним ходом тронулся обратно, в сторону Седельниково.

За ночь у мужа обострился слух. Как у рыси. Уже светало, когда ведомый не то галлюцинациями, не то ангелами, он достал из багажника бутылку «Смирновской» и пошёл на доносившийся из бог весть каких топей гул трактора.

На трассе Седельниково-Соловьёвка можно легко обойтись без навигатора, обогрева зеркал и даже без знака «шипы», но без «поллитры» – никогда. Топор, сапёрная лопатка и бутылка водки – это ваша уверенность и стопроцентная гарантия попадания в конечный пункт назначения!

Места под Спасском – труднодоступные, если не сказать гиблые. Тишь, глушь, романтизм. Репейник-мутант всосал в себя бревенчатые остатки незатейливой деревенской городьбы. У кромки лесов, словно скелет доисторического диплодока, белеет остов коровника. И посреди полей, заросших крапивой с лебедой, - могучий кедр, рассечённый ударом молнии. Туда бы ещё Соловья-разбойника посадить, чтоб шипел по-змеиному и рявкал по-звериному, и можно американцев запускать – снимать девятый сезон «Игры престолов».

Жители Спасска давным-давно разъехались, прихватив с собой на память железку-указатель с названием малой родины. Но чу! В несуществующей деревне до сих пор прописан (!) один человек. Чувствуете, как Гоголь в гробу зашевелился? Как пить дать, третий том «Мёртвых душ» замышляет.

 Мы долго таращились, пытаясь угадать, в каком гнезде, норе, омуте прописан этот «последний из могикан». Тщетно! Вокруг трещали офонаревшие кузнечики, да водяная крыса, вынырнувшая, было, на шум из озерца, едва не утопилась от внимания к своей скромной персоне.

…Каждый раз на подъезде к Саратовке, некогда большому и шумному селу, я ловлю себя на мысли, что описать трагедию разорённой, обезлюдевшей, спившейся деревни сегодня некому. «Иных уж нет, а те далече». Рыдалец Некрасов со своей нетленкой «На смерть крестьянина» выглядит просто оптимистом на фоне творящегося «в русских селеньях». Воскресни Салтыков-Щедрин – и тот бы умом тронулся. Вы думаете, это я себе цену набиваю? Да прям. Кто я – коза в босоножках: приехала, языком поцокала и уехала, а людям здесь жить и умирать.

В 1914-м по данным священника Омской епархии Ивана Голобушина в Саратовке проживало 123 человека, в Соловьёвке – 213, в Успенке – 285. В 2017-м числится по прописке 92, 34 и 3 человека соответственно. А проживает и того меньше. Край захирел, на ладан дышит. Колхоз «Заря» разорили, скотину порезали, зерносушилку по листикам растащили и сдали на металлолом, сельсовет разгромили, магазин закрыли, здание клуба продали.

Одна почта осталась: понедельник-среда-пятница, пиво - бычки в томате - шариковые ручки, заплатить-поговорить-взять в долг.

 В прошлом году добрались до школы. Закрыли ввиду «недостатка учеников». Чиновники, не замечали, чрезвычайно изобретательны! Семьи со школьниками и педагогов Саратовской «девятилетки» вынудили перебраться в Седельниково. Из-за 8-10 ребятишек, сказали, невыгодно содержать учителей и обслуживающий персонал.

Наша система образования, впрочем, как и медицина, и культура, давно заточена под прибыль, выгоду и барыши. Вот ведь парадокс: у руля, куда ни плюнь, то просвещённый демократ, то совестливый либерал, сплошь – «отцы-благодетели», а ведут себя, как торгаши: купи-продай, ты мне – я тебе. Потому что мировоззрение плюгавое… Вот и «бродит» по селу в поисках клуба «одинокая гармонь», да нарезает круги вокруг заколоченной школы неприкаянный призрак Михайлы Ломоносова.

 «12 августа жители с.Саратовки отметили 120-летие своего населённого пункта». Оба-на! Жив, значит, курилка! Поёт, село родное! Пляшет и ликует! А я тут обрыдалась, кол осиновый приготовила…

 «А гости на праздник всё подъезжали и подъезжали…» - начало статьи в «Сибирском труженике» вселило надежду. Такое ощущение, что перед поездкой в глубинку, корреспондент-библиофил без конца перечитывал незаконченный пушкинский отрывок «Гости съезжались на дачу».

В истории литературы существует множество примеров креативной рецепции незаконченных текстов, результатом которой становилось рождение нового произведения. Известен факт конгениальной рецепции этого отрывка Львом Толстым. Но мой коллега пошёл дальше: «Никого не пугали бродившие по небу тучи, а моросящий дождик только усиливал эмоции». Потом что-то про молящихся крестьян. И вновь: «Но угрожающие тучи продолжали ходить по небосклону». Как сказал бы мой бывший шеф, вместо того, чтобы по делу, человечек задристывает полосы…

Прочитав заметку вдоль, поперёк и по диагонали, я так и не поняла, ЧТО праздновали 12 августа жители с.Саратовка. Радовались за вовремя смывшихся односельчан?

…Соловьёвку от Саратовки отделяет ровно один километр. И мост, который по весне вместе с большой водой пытается отчалить от берегов. Местные мужики ловят его и прибивают гвоздями к берегу.

Жизнь в деревенских джунглях – вещь в себе. Развлечений никаких – пошёл в лес, вернулся из леса, сходил на речку – пришёл обратно. А мост – дополнительное и приятное увеселение для сельских жителей.

Мост построен в едином архитектурном стиле с окрестными деревнями и гармонично вписывается в пейзажи, словно сошедшие с полотен Васнецова: болота, бурелом, бабы с пустыми вёдрами да леший с кикиморой переругиваются в поваленном осиннике.

Энное количество лет назад на презентации сего чуда инженерной мысли, говорят, присутствовал спикер Законодательного собрания Омской области. Жители Саратовки и Соловьёвки с большим пиететом относятся к парламентарию и надеются, что, быть может, в круговороте важных дел он вспомнит о такой малости, как сельский мост, требующий починки.

 Помнится в прошлом апреле, узрев перила затопленного моста, муж, полный дурных предчувствий, поинтересовался:

- Какая самая действенная молитва?

- По мне так пятидесятый псалом,

- Читай! – посоветовал муж и включил первую скорость.

«Помилуй мя, Боже, по велИцей милости твоей…» Полтора метра по двум доскам над рекой миновали. «…И по множеству щедрот твоих очисти беззаконие мое…» Хрясь! – и захлюпала родная по мосту. «НиапАче омЫй мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя…Аминь!»

Оглянулась назад – всего несколько метров, а ощущение такое, как будто я вручную закопала омское метро.

Теперь на второй, юзом, по чавкающей землице на холм, где хмурой громадой торчит кособокая изба, похожая на дом Бабы-Яги. Сколько лет он здесь стоит: сто, двести, тысячу?

Полупустая деревня в одну улицу. Ещё год-два, и от Соловьёвки останется лишь красивый топоним. Плотность застройки – один дом на один квадратный километр. У каждой избы бесконечные поленницы - дров запасено до конца света. Здесь строго придерживаются средневекового догмата: деньги – г…но дьявола. Наверное, потому что ближайший магазин – в двадцати двух километрах.

На почерневших от времени лавочках старики решают трудные вопросы: про реновацию, про эвтаназию, про серийных убийц. Я давно заметила: чем меньше деревня, тем масштабнее мыслят её редкие обитатели. Их совершенно не волнуют узкие сельскохозяйственные вопросы вроде урожая зернобобовых или яйценоскости кур. Выборы в этих краях – не вид досуга, а осмысление своего места во Вселенной.

Вся жизнь, весь уклад деревни, состоящей из 12 дворов, исполнен безысходности. Люди безысходно колют дрова, безысходно ходят по грибы, безысходно спиваются, вешаются, стреляются, а оставшиеся в живых безысходно расходятся с поминок по домам и запирают ворота. Карма у них такая, что ли?

В деревне есть одна замечательная семья. Муж и жена – инвалиды третьей группы. Глухонемые. Вообще-то родились они обычными, но случился грипп, в районной больнице их долго лечили антибиотиками. Пока дети не оглохли. А ещё у них подрастает трёхлетняя дочка, которая пытается разговаривать, а не с кем. Говорящая старенькая прабабушка – на другом конце деревни, а ближайший детский садик - в Седельниково. Родственники повезли, было, горемык в район в надежде на помощь администрации, а там говорят, извините, ребята, вы «ни под какую программу не попадаете».

Может, позвонить на горячую линию Президенту? Чтоб прилетел из Москвы волшебный пЕндель - глядишь, и программа какая-нибудь сразу найдётся…Только КАК глухонемые позвонят, я не знаю.

…Чем больше я живу, тем больше не знаю. Я всё время маюсь, рефлексирую, мучительно размышляю: что для меня эти люди, эти места – дрожжи творчества? родина? «Аmore» или всё-таки «не amore»? Свет клином сошёлся на этой Соловьёвке? Или, как говорил Платонов, здесь «без меня народ неполный»? Чёрт его знает…

Только… если можешь - не умирай, село родное…