Георгий Котов. Уйти, чтобы остаться

Господи, сколько груш. Издали они похожи на золотые шары. Груши усыпали сад, и в сентябрьских сумерках он напоминает декорации к сказкам братьев Гримм.

Пожалуй, он бы оценил такую «сценографию»…

1

Вот присел на скамейку под яблоней, посмеивается, такой Артист Артистыч, в ореоле харизмы, таланта, со шлейфом сыгранных ролей:

— Чтоб ты знала, я всех своих из театра пригласил на яблоки. Приезжайте, говорю, собирайте, кому сколько вздумается.

Оглядел мои «сады Семирамиды», улыбнулся фирменной «ленинской» улыбкой и с гордостью так:

— У меня на даче и жимолость есть, и рябина невежинская, настоящая, кисло-сладкая, и кедры с пихтами, одной смородины только тринадцать кустов, а ещё бузина от мышей. Хотя мышей ласка гоняет, она хорошо устроилась под полом в дачном домике. А вот от кротов спасения нету — всю крупную картошку съели, черти!

Я хотела бы вернуть то сентябрьское утро, когда, нарезая круги вокруг музыкального театра, мы говорили обо всём на свете. Но оно не приходит, и его нет. Отныне всему этому предстоит жить только в памяти…

17 сентября народному артисту РСФСР Георгию Валерьяновичу Котову исполнилось бы 79.

Я смотрю на скамейку и перед глазами чёткая картина: вот он достал из кармана фотографию лучшего друга Фильки:

— Ты не представляешь, какой я страшный собачник. Моему рыжему в декабре десять лет стукнет. Я его в теплотрассе возле дома подобрал — как раз под Новый год. Когда мы с ним гуляем, все пацаны во дворе гадают, что ж за порода такая. А Филька мой — помесь колли с овчаркой. Он вообще один такой, уникальный…

2

Ещё рассказывал, как восторженным семилетним мальчишкой выбегал на сцену оренбургской драмы в роли Клайда Гриффитса в спектакле по «Американской трагедии» Драйзера, а девяти лет сыграл — кого бы вы думали? — Митю Ульянова. Его старшим братом Владимиром Ильичом был сын расстрелянного «врага народа» Леонид Броневой. Вместе начинали.

Они и уйдут вслед друг за другом в 2017-м: Митя-Котов в марте, Ленин-Броневой в декабре...

Присели Там, наверное, сейчас на самом краешке Вечности, расстелили белые салфетки, налили по стопочке, и Георгий Валерьянович, как мне тогда, рассказывает:

— Новое здание Омского музыкального театра решили открывать оперой Тихона Хренникова «В бурю». Я был назначен на роль вождя рабочих и крестьян. Пришлось писать подробную автобиографию и заполнять такие анкеты, какие даже при выезде за границу не требовали. Полтора месяца райком и горком партии строчил на меня положительные характеристики, потому как светлый ленинский образ должен был звать народ в светлое будущее и способствовать строительству коммунизма. Наконец, идеологический отдел ЦК КПСС вынес судьбоносное решение, на моей фотопробе кто-то размашисто начертал: «Утверждаю», и понеслось! Ни одна репетиция не обошлась без чиновников из управления культуры, чтоб, Боже упаси.

Премьеру до сих пор вспоминать жутко: бил колотун, собственная шевелюра вставала дыбом под лысым паричком «самого человечного человека», а в первых рядах восседал весь обком партии. Каждый раз, когда я появлялся на сцене, зал в едином порыве поднимался с мест.

В итоге я стал «умом, честью и совестью нашей эпохи» едва ли не всех областных концертов. Читал обширные монологи из «Так победим!» и «Синих коней на красной траве». В 1993-м, в очередной юбилей Октября, на сцене ДК Козицкого играл вместе с Владимиром Светашовым сцену с английским журналистом. Как-то даже изобразил Ленина в Горках в окружении детей. Вообще, конечно, Ленина было трудно играть, зная о его чудовищных делах и приказах. Из песни слова не выкинешь. Но, как учил нас Станиславский, в любом мерзавце всегда нужно искать хорошее, а в хорошем человеке — изъян и червоточину. Исполнять роли негодяев и подлецов интереснее, чем образцово-показательных граждан или романтических героев. А изображать на сцене мрамор и бронзу — запрещённый приём. В человеке надо искать человека, тогда и роль удастся…

Из более чем двухсот сыгранных ролей, самой удачной он считал роль простого солдата. Георгий Валерьянович Котов был первым Василием Тёркиным Советского Союза.

Идея поставить на сцене «Книгу про бойца» принадлежала тогдашнему главному режиссёру Омской музыкальной комедии Виктору Дмитриевичу Лаврову. Взглянув на вновь прибывшего из Оренбурга молодого артиста, он объявил: «Тёркин есть!»

Премьера состоялась в декабре 1971-го в канун тридцатилетия разгрома фашистов под Москвой:

— Это был грандиозный успех, зал не отпускал нас после спектакля 27 минут. Аплодировали стоя. Со слезами на глазах. Потом с «Тёркиным» мы объездили всю страну: он открывал гастроли омского театра.

3

В Рязани, на родине композитора Анатолия Новикова, написавшего музыку к постановке, нас снимало Всесоюзное телевидение — москвичи никак не могли дождаться, когда же мы доберёмся до столицы. «Тёркина» показали по двум программам Центрального телевидения, со всех уголков страны к нам мешками шли письма.

Через шесть лет, в год сорокалетия Победы над фашистской Германией, я выпустил нового «Тёркина» — с хором и балетом — и по требованию труппы вновь сыграл в нём главного героя…

Успех был невероятный, ошеломительный. Артиста приглашали на роль Тёркина в Московский театр оперетты, но он отказался, почувствовав холод и ревность со стороны столичных коллег: «Чтобы какой-то провинциал здесь звездил».

Все тогда рвались: «В Москву! В Москву!» А он искренне недоумевал: «А что там: в Москве, в Москве?!». И дома работал. И пел. А если душа не поёт, нечего петь…

Он понимал: искусство должно врачевать. Даже если про плохое. Даже если про неразрешимое. Врачует гармония. И тепло, исходящее от артиста, если он, конечно, не ряженый. Если плачет и смеётся по-настоящему, и может сыграть вещи, которые лежат за пределами русского языка, может проникнуть в запредельные зоны — туда, куда иные артисты редко заглядывают. Вот, кажется, нельзя так сыграть, а он играет. Потому что художник. А художник должен передавать людям красоту, радость и тепло.

Георгий Валерьянович Котов излучал тепло. Зрителю казалось, что он играет только для него.

Мне кажется, он и не учился на актёра. Он был им с рождения. Был из редкой когорты артистов, которые затягивают в своё гравитационное поле и уже не отпускают до самого финала.

Вторым его даром была скромность: он никогда не считал себя актёром с большой буквы…

О чём сожалел? Пожалуй, лишь о том, что с женой, актрисой Ольгой Михайловной Бржезинской, играл редко:

— В первом «Тёркине» она сыграла Настеньку, во втором мать. В Оренбурге вместе выходили в «Марице», в Омске — в «Дорогой мисс Памелле», пожалуй, и всё, а в остальных спектаклях я по сюжету либо гадил ей, либо бегал за другими юбками...

4

Я люблю старое здание музыкального театра. Ну, или то, что от него осталось. Оно прошло сквозь Время. Меня завораживает, что актёров, которые плели здесь интриги, правили миром, сходили с ума, пели, ликовали, танцевали, давно нет, а стены ещё стоят. И помнят. Помнят его
поступь, голос…

Произнесёшь имя, и в прозрачном сентябрьском воздухе разольётся такая лёгкость и останется теплота…

Останется смешной лысый парик, старенький мундир с золотыми пуговицами, он всех переживёт. И даже своего владельца, который ушёл просто и тихо, как уходит вода в песок…
Ушёл к тем, кто его давно ждал и любил.

Ушёл, как будто завернул за угол соседнего дома.

Ушёл, чтобы остаться…

В другой, навсегда потерянной эпохе. И в нашей «воскресительной памяти».

…С ветки сорвалась груша и тихо шлёпнулась в траву. Господи, сколько же нынче груш…