Эдуард Лимонов: «Что для меня Россия? Это место моей войны. И закончится она, когда я перестану дышать»

Не стало Эдуарда Вениаминовича Лимонова (при рождении — Савенко) — автора романов «Это я, Эдичка!», «Подросток Савенко», и др., воспоминаний «Анатомия героя», «Книга воды», «Дед. Роман нашего времени», создателя Национал-большевистской партии, признанной экстремистской и запрещенной, так и не зарегистрированной минюстом партии «Другая Россия», защитника Белого дома в 1993-м, человека, воевавшего в Югославии и Приднестровье, готовившего вооружённое вторжение в Казахстан для защиты русскоязычного населения, отсидевшего срок за хранение оружия, выдвигавшего свою кандидатуру на выборах Президента России в 2012 году… Ниже — интервью, взятое два года назад, в феврале 2018-го, незадолго до 75-летнего юбилея писателя и политика.

***

В преддверии юбилея Эдуарда Лимонова, готовясь к интервью с ним, я находилась в состоянии растерянности. Как умудриться в рамках одного интервью спросить обо всем, что меня интересует? Как успеть поговорить о нем как о писателе, политике, журналисте и, конечно, об уникальном человечище – Эдичке?!

Но у меня был козырь в кармане, со мной на встречу пошел известный военный журналист и близкий друг Лимонова Влад Шурыгин. Поэтому профессиональная помощь и полная откровенность мне были гарантированы изначально.

1

В общем, я пыталась, а что получилось, судите сами.

Встретились мы у Эдуарда Вениаминовича дома. Живет он скромно, даже, можно сказать, аскетично, но в старом благородном районе центра Москвы, в окружении любимых вещей, огромной библиотеки, коллекции хорошего вина и плодоносящего лимонного дерева на окне кухни.

О жизни и книгах

Инна Ветренко: Эдуард Вениаминович, Вы вообще когда-нибудь думали, что доживёте до семидесяти пяти?

Эдуард Лимонов: Нет, никогда не рассчитывал. Я в детстве даже не думал, что доживу и до тридцати. У нас все пацаны в посёлке погибали в 22 года, почему-то очень «модная» была цифра. Что с них взять – хулиганы. (Смеется).

Многие из них сидели, кто-то погиб при попытке побега, кто-то сорвался с оконной рамы, кого-то убили в лагере... Обыкновенный рабочий поселок. (Эдуард Лимонов родился в Дзержинске, где служил его отец, потом его перевели в Харьков. Там они жили в рабочем пригороде – поселке Салтовка — прим. авт.)

И.В.: Вы были частью этого поселка... Помните свой первый хулиганский поступок?

Э.Л.: Конечно, да. Мы туда переехали, когда я в первый класс пошёл. А когда первый магазин ограбил, мне было 15 лет. У нас этот магазин все грабили. (Смеется.) Это было своего рода посвящение. Магазин на окраине, и его ограбить — как лишиться невинности для пацанов. Все туда ходили. Ничего сложного. Булыжником спьяну разбили окно, залезли, набрали водки. У нее ещё головки были белые. Помню, целых два рюкзака выпивки украли.

И.В.: Наказания, как я понимаю, миновали?

Э.Л.: Да, нас тогда не взяли. Если бы повязали, жизнь иначе бы сложилась.

И.В.: Вы говорите: «Никто и не мечтал даже дожить до тридцати». Когда дожили — помните свои ощущения?

Э.Л.: Нет, вот когда дожил до сорока, это было в Париже, помню. Я чего-то запаниковал на несколько дней. Мне показалось, что должны наступить какие-то невероятные изменения во мне, что я стану совершенно старым и дряхлым. И всё — конец. Но ничего такого не случилось, всякие события произошли потом, и я просто перестал об этом думать. А потом уже свои 59 и 60 я в тюряге праздновал. Мои друзья отмечали мой юбилей в крутом ресторане, а я счастливо сидел в тюрьме саратовской. И так было хорошо! Я так себя прекрасно чувствовал. Но подумал, это довольно вульгарно — сидеть на своём собственном юбилее. Я юбилеи терпеть не могу. С трудом на чужие иногда хожу. Тюремные дни рождения мне очень запомнились.

И.В.: Как собираетесь отмечать юбилей?

Э.Л.: Ну, я ещё не прожил 75, ещё две недели. (Улыбается.) Но я, как обычно, куда-нибудь спрячусь, отключу телефон. А вообще я 20-го февраля еду в Тверь книгу представлять.

И.В.: Какую?

Э.Л.: Книг много выходит сейчас, но вот вышла книга под названием «Монголия» в издательстве «Питер». Это первый мой опыт с этим издательством. Довольно мощное.

И.В.: О чем книга?

Э.Л.: Да обо всём. Это уже книга, которую может себе позволить человек, писавший множество лет. Такая, не бессюжетная, но с любого угла начатая и точно так же законченная. Там есть Кронштадт, город, по которому идёшь и не знаешь, что тебе на голову упадёт — то ли кирпич, то ли яблоко, то ли мёртвый краснофлотец... Я влюбился в эти балтийские города. Гатчина там есть, одновременно Иркутск... Жанр определить очень трудно. Это не «записки путешественника», там просто рассуждения. Увидел киргизов на крыше, начинаешь рассуждать о киргизах. И вообще о... металле, какие-то воспоминания раскручиваются. Вспоминаешь сразу завод, на котором работал. Много всего. В Карабахе я был, тоже множество ощущений, потому что там чувствуется, что всё рядом. Например, Иран. Иранские фуры всё время шастают туда-сюда. Очень экзотично, настоящий караван-сарай. Я шучу, что это в Голливуде. Там такой же «караван-сарай», где уже три или четыре тысячи лет одна и та же вода течёт. Колонны, остатки города Тигранакерта. Всё совершенно дико идёт, всё такое... невероятное. Я спросил у одного учителя местного: «А что, Сирия-то далеко?». Он подумал и говорит: «Недалеко». (Смеется). А потом сел на ослика и поехал. В общем, смешно. Деревни горные. Там жители не такие армяне, как армяне, они даже не особо-то и армяне, на мой взгляд. Похожи, знаешь, на таких сербов, которые всю жизнь сражались с турками, и в результате сами стали похожи на турок. Я их очень полюбил. Случайно туда заехал, и вот появились знакомые.

И.В.: Человеку свойственно делить жизнь на этапы. Какие этапы в Вашей жизни были?

Э.Л.: Был рабочий посёлок. Потом была либеральная интеллигенция. Я познакомился с Анной Моисеевной (Анна Рубинштейн – первая гражданская жена Эдуарда Лимонова – прим. авт.), еврейская либеральная интеллигенция города — поэты и всё такое. Потом заграница, опять заграничная шпана. Потом Париж много лет. Пошли-поехали политики. Правые — я познакомился с Жан-Мари Ле Пеном раньше, чем кто бы то ни было, в конце 80-х, когда его вообще мало кто знал, и все боялись как чёрт ладана. И с коммунистами французскими контачил очень хорошо. Так что этапы, конечно, есть. Был этап «нацболов», безусловно, огромный, который до сих пор ещё не закончился.

И.В.: А почему Вы вообще уехали-то из России? Что искали?

Э.Л.: Начать стоит с того, что я никогда не уходил от России. Я никогда не мечтал из неё уехать, не искал себе убежище за границей, не крутил глобус в поисках мест, где хотел бы жить. Меня просто выставили из страны. Мои безобидные выходки и эпатаж почему-то зацепили кого-то из тех, кто всё решал, и меня поставили перед дилеммой: или в лагерь или в эмиграцию. У меня была молодая жена, я был влюблён, у меня была куча творческих планов и в лагерь мне совсем не хотелось. Пришлось согласиться на эмиграцию. Уже за границей я никогда, ни словом, ни делом не задевал свою страну. Я просто жил, работал. А когда появилась возможность вернуться, сразу вернулся. И в этом тоже не было никакого пафоса или поступка. Это мой дом, и для любого человека нормально возвращаться домой.

Какой для меня является Россия сегодня? Я очень люблю один свой афоризм: «Пока солдат жив – он воюет». Что для меня Россия? Это место моей войны, я здесь служу. На войне бывает уютно, ты ее можешь даже любить, так же как иногда любишь и тюрьму. В этом я смог убедиться. Конечно, здесь есть опасности, но ты, как честный и порядочный человек, не уходишь, ты должен воевать. И закончится эта война, наверное, когда я перестану дышать.

И.В.: …И никогда ничего не делали во вред своей стране?

Э.Л.: Не делал. Вот она мне кое-какие вещи во зло делала. Но я ей прощаю. Когда я сидел в тюрьме, все время повторял: выйти и отомстить! Но вот вышел и что-то не спешу мстить. Стране я мстить не собираюсь. Вот с некоторыми людьми с очень известными фамилиями, которые были замешаны в моём деле, я бы посчитался. И, если мне повезет, а мне всегда везет, и хватит времени, сил-то, я знаю, хватит, то в какой-то степени я с ними сочтусь. Но это будет не месть.

И.В.: Вы как-то «неполиткорректно» одёрнули журналиста, когда он Вас попытался, обращаясь к прошлому, упрекнуть, что, мол, как же так, Вы, интеллигент, и пошли в такое красно-коричневое болото? А Вы отрезали, что никогда не были интеллигентом.

Э.Л.: Это всё стереотипы. Во-первых, действительно, я никогда не был интеллигентом, я работал на полдюжине харьковских заводов. Кто ещё в своей биографии может сказать, что он действительно работал? Не просто там отметился, как Хрущёв, который восемь месяцев в шахте числился. Я горжусь, что в литейном цеху на заводе «Серп и молот» год и восемь месяцев оттарабанил. Для того времени, той среды — это было гигантское количество времени. Я действительно работал, мой портрет висел на доске почёта, чем до сих пор горжусь. Вкалывал как зверь. Потому что если вкалывать, то вкалывать.

И.В.: То есть несмотря на то, что вторую половину своей жизни Вы были писателем, Вы так и не считаете себя интеллигентом?

Э.Л.: Да, я никогда не любил это всё, писательское. Я бы занимался чем-нибудь другим, но эпоха была такая. Не знаю, может быть, пошёл бы рокером. Стал бы наверняка звездой, думаю. Талант у меня был. Но эпоха предлагала такой выход. Она не предлагала ничего другого интересного.

И.В.: Но если «писательство» Вам совсем было не интересно, почему Вы до сих пор пишите?

Э.Л.: Это как в кораблекрушение фонариком светят. Чтобы дать о себе знать, разумеется. У меня никаких мыслей по поводу читателя нет совершенно, я пишу для себя.

И.В.: Но «странным образом» Вы являетесь одним из самых ярких писателей конца двадцатого века.

Э.Л.: Я просто редкого типа писатель. Они все с условностями, посмотри на кого угодно. Читаешь Сорокина или Пелевина — они все условные. Они не говорят прямой речью. А я говорю прямой речью. Литература — лишь отражение в мутной воде. Отражение реальности.

Здесь в беседу вступил Владислав Шурыгин.

В.Ш.: Никогда не понимал восторга по Довлатову, ведь он же пришёл в литературу после тебя. Фактически он украл твой стиль.

Э.Л.: Да нет, ничего он не крал. Довлатов очень банальный. Даже факт, что у него большое количество поклонников, которых я не хотел бы иметь, свидетельствует о том, что он банальный. И человек он был такой — банальный, уклончивый, хитрожопый.

В.Ш.: Ты его знал?

Э.Л.: Да, я его знал. Он меня даже как бы поддерживал, всегда высказывался за меня. И долго-долго врал о том, что хочет меня опубликовать у себя в газете «Новый американец». Но это, скорее, показывает его доброжелательность ко мне, он не мог этого сделать. У него были богатые американские евреи хозяева, и они не пропустили бы такого человека, как я.

И.В.: А есть у Вас любимый писатель?

Э.Л.: Нет, я их, что называется, менял как перчатки. Это обыватели, маленькие люди, всю жизнь прижимают к груди книгу любимого писателя. Я пользовался чем-то у писателей, чему-то учился, двигался дальше. Мне писатели никогда не были интересны, больше мне нравились словари, справочники. Помню, на французском читал книгу «Война генералов», где описывается конкретно — во всяких обменах письмами и прочих документах, как воевали союзники во Второй мировой войне в Европе. Какое соперничество, какие были сумасшедшие, какой Монтгомери был, мягко сказать, странный и прочее, прочее. Этого в русских источниках не найдёшь! И множество вещей, которые я оттуда унёс, неповторимы. Или как-то в национальных архивах увидел объявление о выставке настоящих документов французской революции. Что меня потрясло, я до сих пор помню, это безумная подпись Робеспьера. Она начиналась здесь, потом огромные линии вниз, буквально, как голова казнённого, скатившаяся с гильотины. Или список расстрельный, рядом колонка фамилии. Там столько всего интересного было!

В.Ш.: А из исторических персонажей для тебя кто-то был примером?

Э.Л.: Я двигался по жизни, постепенно совершенствуясь. Вот у меня сейчас кумир Жак Ру, ты слышал о таком. Это же священник бывший. Он был главарь «бешеных», покончил с собой в тюрьме Бисетр. Первый раз он себя кинжалом в грудь ударил, но не добил, а второй раз уже просто лёгкое пробил и умер. Потрясающий тип совершенно! Безумный. Он как раз впереди своего времени предлагал брать в заложники детей, жён аристократов, проповедовал абсолютное равенство. Совершенно безумный человек. Он был левее любого. Робеспьер по сравнению с ним был приспособленец.

В.Ш: Это какое время?

Э.Л.: Он погиб в январе 1794-го в тюрьме Бисетр, Робеспьер ещё был жив. Он был другом Марата, кстати... Представляешь, я приехал в Париж ещё при Жискар д’Эстене, и тогда еще гильотинировали людей. Каждую неделю на последней странице Figaro были фотографии этих людей. Как на паспорт, в рядок. А гильотину я видел на выставке, называлась она «Орудие пыток и прочие убийства». Офигенная выставка! Настоящая лионская гильотина. Она же высокая очень, оттуда летит этот нож. Нож, конечно, производит впечатление дико устрашающее. Потом там было, как растягивали человека. Обыкновенный такой, как слесарный, станок, туда его заправляли и растягивали суставы. Потом знаменитая «железная дева». И таких орудий там сотни было.

И.В.: Действительно, очень жутко. Давайте лучше к литературе вернемся. Какую из Ваших книг Вы больше всего цените?

Э.Л.: Знаешь, в каждой есть что-то, это как в ансамбле. Мне, например, кажется, что в той, которую я написал в тюрьме («Книга воды» - авт.), есть в что-то такое... Когда я её писал, считал, что мне дадут 15 лет, как минимум. У меня ещё суд не начался, а я уже был уверен, что меня на 15 лет приговорят, хотя прокурор мне запросил 14. Я думал, что не выйду оттуда. Не то, чтобы я дико страдал, нет. Но вот писал эту книгу быстро-быстро, лихорадочно, и получилась, все говорят, отличная книга. Я сам тоже её временами перечитываю, там очень много всякого.

И.В.: Первую свою книгу вспоминаете?

Э.Л.: Ну, была. Была и была. Нет, со временем стал какие-то вещи ценить другие. У себя же.

И.В.: В Ваших книгах Америка и Европа выглядят не так, как сейчас. Та Америка и та Европа ушли безвозвратно?

Э.Л.: Конечно. Париж уже не тот. Когда я приехал — это же было патриархальное время. Это было продолжение ещё Парижа Хемингуэя. Сейчас его нет, он глубоко под водой. Я почему не хочу ехать обратно? Мог бы, но не хочу, что называется, бередить душевные раны. Пусть у меня останется тот Париж, в котором я жил.

И.В.: Каким он был, тот Париж?

Э.Л.: Бедным очень. Я когда приехал, там была экономическая депрессия. У города было множество долгов. Бедный, как я не знаю что. Все здания облупленные, квартиры дешёвые, поэтому можно было на любые копейки снять себе квартиру в центре города. И всё было, знаешь, как-то вот… эти кафешки, где сидели бедные работяги, пили своё винцо. Там рядом недалеко была кофейня, где Бакунин собирался с товарищами. Удивительно. Я только сейчас понимаю, что повезло дико, потому что когда я уезжал, он начинал быть городом для богатых, а тогда не был. Вовсю воняло, там же камины. Там у бедняков топят камины, это у нас здесь всё наоборот. Я писал в одном из рассказов, как купил себе пилу за 20 франков и ходил по улицам. У меня сумка была и пила. Увижу бревно подходящее, отпилю, иду домой. В камин и всё.

Была отличная жизнь. Я вообще всеми этапами своей жизни доволен, включая тюрьму.

И.В.: А какой город Америки Вам ближе?

Э.Л.: Ты знаешь, я всё-таки нью-йоркский житель. Я там жил больше всего. Жил и в Калифорнии, и ездил по всяким штатам: Нью-Джерси, Чикаго. Но это всё так, недолго, всё равно я нью-йоркский.

И.В.: Вам снятся эти города?

Э.Л.: У меня времени нет, к сожалению, даже на нормальный сон. (Улыбается.) Я сам по себе беспокойный человек. Рано встаю, летом в 6 утра, сейчас, поскольку темнее, где-нибудь на час позже. Но у меня ещё проблема такая — надо писать. По меньшей мере, три дня в неделю я пишу статьи, и лучше их отсылать первым, а то вдруг кто-нибудь на ту же тему напишет.

И.В.: Для кого сейчас пишите?

Э.Л.: «Свободная пресса», статью в неделю, потом пишу для Russia Today, тоже статью в неделю, и для Regnum. «Свободная пресса» и Regnum — лучше, Russia Today — капризные. В основном, это средство заработка, за политические статьи мне, слава Богу, платят неплохо. Нет, нормально, материально я никогда так хорошо не жил. Я считаю, что это как бы «за выслугу лет», как в армии. Они меня не сумели заткнуть, не сумели свалить и теперь более-менее принимают таким, какой я есть. Конечно, с определённой осторожностью, не давая мне особо разогнаться, но, тем не менее, я всё-таки отстоял себя в достаточно тяжёлой борьбе.

О Путине и не только

И.В.: Вас можно в принципе без всякого преувеличения назвать одним из старых действующих реал-политиков.

Э.Л.: Конечно, я старый. (Смеется). Я пришёл, и все мы — Зюганов, Жириновский — общались и в начале 90-х. После этого никто больше в политику-то и не пришёл, кстати говоря. Не я один отмечал, тот же Жириновский говорил об этом, что было время, в которое люди прорывались как-то и сумели через годы себя в разной степени проявить. Мне, например, не особо нравится судьба Жириновского. Я бы не хотел, упаси Господи, такой судьбы. Я его иногда вижу где-нибудь, он такой, как памятник, как статуя Командора. С застывшими мыслями.

И.В.: Вы помните его другим?

Э.Л.: Да, я его помню живым сорокалетним мужиком с лексиконом людей, которые в очередях стояли. (Смеётся). Мне он такой нравился. Мне нравились только Анпилов и Жириновский, я с ними немедленно познакомился из всей этой кодлы.

И.В.: Куда, по Вашему мнению, сегодня пришла Россия?

Э.Л.: Оппозиция старалась, конечно, скинуть вначале Ельцина, потом Путина. Но ведь не удалось же. Не удалось! Пытались очень сильно. И одновременно мы, как партия, пытались не работать в России. Мы постоянно то в Севастополе устраивали свои акции, то пытались в Казахстане, в Прибалтике. Мы не преуспели, но мы хотя бы честно пытались. И пытаемся до сих пор. Но невозможно бесконечно. Раз не свергли, надо жить с императором. Всё равно царствование идёт к концу. Так или иначе, никто же не вечен. 65 лет Владимиру Владимировичу. Поэтому любая другая власть, которая сейчас придёт, она будет, конечно, более патриотична. Ведь люди не забыли, они всё помнят. Например, «Русский мир». Они дико воодушевились тогда, когда Крым стал нашим. Я это видел. Я человек, очень чувствующий эти вещи, наблюдательный. Я смотрел и видел, как у людей горели глаза. Им это нравится, нравится, что Россия — великая страна. Для них это, может быть, даже больше личных успехов. Посмотрел из окна и чувствуешь: Россия — великая страна! И они сразу повеселели. Им всегда хотелось. Я же когда-то цинично говорил, что мы завидуем американцам, что они рулят где-то в Ираке с этим навороченным оружием. Мы тоже так хотели, но нас оттеснили куда-то, и мы как лохи. Сильная нация, но как лохи себя повели. И сейчас до сих пор так себя ведём. Скажем, с этими грёбаными Олимпийскими играми. Ну, зачем туда ехать? Зачем быть просителями? Не надо. Надо было устроить игры в Сочи самим. Показать такие результаты, которых никто никогда не показывал. Нет — «пустите нас!». А одно унижение ведёт за собой следующее. Я во многом не согласен с политикой России. Но она намного лучше, чем это было, когда мы начинали заниматься политической деятельностью.

И.В.: Какие вы видите проблемы у России в будущем?

Э.Л.: Нынешняя власть оставит в наследство стране огромные проблемы. Неправильно они поступают, они не решают какие-то проблемы, а оставляют это на потом. Во-первых, они оставят враждебную Украину, это точно. Этого не надо было делать, надо было проявить больше решительности и каким-то образом прорусское правительство туда затолкать. Ну, не явно, а какое-нибудь лояльное.

Множество вещей не решены. Кстати, даже великий Сталин оставил много нерешённых проблем, например, сосланные народы. И вот оживили, вылезли такие здоровые народы и теперь предъявляют права. Врагов много приобрели. Он же нам оставил это всё. Великий мудрый Сталин. А менее великий и менее мудрый Владимир Владимирович тоже нам оставит немало огромных проблем. Но я всё-таки думаю, есть позитив в том, что он пришёл к власти. Это случайность, конечно. Не думаю, что Ельцин был такой проницательный, так отлично разбирался в людях. То, что у него в фаворитах были, скажем, те же Немцов и Степашин, тоже не говорит о том, что он разбирался в людях великолепно. Нет, это случайность. Вот случайность — маленький офицерик. Ну, что такое майор КГБ? Этих майоров… мать-перемать, у меня даже какой-то родственник был. Отец Кати (бывшая жена — прим. авт) женился вторым браком на какой-то женщине старой, у которой сын был майором КГБ. Который тоже испугался и говорил: «Зачем, зачем этот Лимонов, не нужен он нам в родственниках!». (Смеется).

И я говорю, что это просто случайность. Первые два срока он гулял. Умный, понимающий, опытный человек всегда видит. Он гулял, он был счастлив — Берлускони, Шрёдер, всех там целовал и прочее. А потом помудрел поневоле, возраст-то приходит, начинаются думы о государстве, и стал время от времени совершать такие поступки, которые я одобряю. Но проблема будет. Проблема неравенства огромная. Он сам соображает. Ты видела интервью Оливера Стоуна? Вот в четвёртой части он спрашивает, мол, что, олигархи до сих пор... в общем проблемы с ними? Путин отвечает: да нет, с олигархами всё в порядке, проблема в огромном неравенстве между бедными и богатыми. То есть он абсолютно знает, что болит. Это проблема. Страна ахает и переживает, конечно. Когда называют какие-то цифры, допустим, менеджер какой-нибудь, Сечин, получает там 16–18 миллионов рублей. И сидит убогий старикан, которому МРОТ увеличили даже не до 10 тысяч рублей. Ты представляешь, что он думает?! Они, кстати, после того, как ряд людей, и я в том числе, обратили на это внимание и сказали об этом, немедленно убрали из СМИ все зарплаты служащих, высших чиновников. Проблема неравенства остаётся. Владимир Владимирович не сможет её решить. Он беспринципный и неглупый дядька. Он понимает, что это огромная проблема, но сделать ничего не может, он окружён этими людьми. Все кореша, все друзья… вся власть покоится на его доверии к этим людям. Кто-то умный использует это.

И.В.: Вы не боитесь реставрации либералов?

Э.Л.: Да я в гробу их видел. Я считаю, что если им не попустительствовать, они маловлиятельны. Как электоральная сила они не представляют никакой опасности. «Сколько у них батальонов?» — как спросил бы Наполеон. Нисколько. Поэтому это всего лишь визгливая шушера. Единственное, их решительнее надо было бы… Страна так или иначе ведёт две войны, пусть они и не названы. Поэтому то, что говорят они, говорить нельзя в этой обстановке. Вот хотя бы для этого надо было бы, например, объявить себя стороной конфликта на Украине. Ничего бы не изменилось в отношении Запада к нам. Всё равно поганое отношение.

И.В.: Национал-большевистская партия, которую вы основали, подвергалась долгое время гонениям, и ее в итоге запретили. Как Вы сегодня оцениваете, почему так случилось?

Э.Л.: Потому что она была настоящей политической партией. Кстати, сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что «Русское национальное единство» (РНЕ) тоже была партия что надо, она была государственной (государственнической, если хотите). Она не была, как сейчас принято, «националистической». Вот нынешние «нацики» — сепаратисты. В РНЕ всё-таки было всё, как надо. Православие и прочее. Конечно, они не понадобились, но это уже другая история. Но то, что эти, вместо того, чтобы расширить, надстроить, безжалостно затоптали... Моя партия сейчас невозможна потому, что нет главной ее движущей силы – панков, они шли за мной и были истинными партийцами, а сейчас этой субкультуры уже почти нет.

И.В.: Но у РНЕ не было таких ярких лидеров, как Вы, а главное, четкого образа будущего, которое они могли предложить.

Э.Л.: РНЕ — они рядом. Помнишь, тогда создали «Единство», потом это постепенно перешло… Ну, в общем, они сделали имитацию, симулякр. Это вот методика нынешней власти, которая умрёт с этой методикой, не изменится. Вместо реальных организаций… Они боятся жить, боятся — не имеется в виду физически, а боятся конкуренции. Вместо того чтобы выдерживать это и иметь дело с реальными людьми (всегда можно найти способы, как людей приблизить, как с ними сотрудничать) они разрушали дотла эти все праведные и неправедные организации и на их месте составляли… Они просто ещё не имеют опыта, когда вся эта чиновничья братия побежит к чёртовой матери, бросив их тонуть. Они ещё не понимают этого. Я это вижу, я просто считаю, что это будет величайшим отмщением, когда эти шкуры предадут их всех. Предадут! Предадут всю власть, всё!

И.В.: А как Вы сами можете оценить свою политическую деятельность? Вы считаете себя неудачником?

Э.Л.: Некоторое количество неудач в политике было, но я не говорю, что я неудачник. Я считаю, что сформулировал вещи, многим из которых ещё не пришёл срок. В Севастополе все знают — когда я там был, ходил к этой башне Клуба моряков, давал журналистам интервью. Это было 25 августа, в день независимости Украины, еще в 1999 году. И над нами все тогда смеялись — дураки, идиоты, дебилы! Над этим лозунгом «Севастополь — русский город» насмехались, а что получилось в итоге?!

И.В.: Спустя годы казахский проект — как Вы его оцениваете? Ведь Вы из-за него сели в тюрьму, а сегодня Казахстан — в разряде наших друзей и партнеров.

Э.Л.: Это всё иллюзии. Как только не станет Назарбаева, начнётся такое... Причём китайцы там же сидят. Столицу перенесли в Астану для чего? Дело в том, что до Алма-Аты китайские танки за несколько часов докатят, а до Астаны им надо ещё переть несколько суток. Боятся китайской угрозы.

Казахстан — огромный регион и при этом дико богатый. Редкоземельные металлы, газ, уран, нефть. Всё, что ты хочешь! И это всё на 17 миллионов человек. У них сейчас уже на душу населения доход огромный. Конечно, их разорвут. Китайцы — умные, они сидят и готовятся к этому. А наши — лохи. Я им говорил, давайте начнем путём референдумов в северных русских городах. Сейчас, по официальным источникам даже, еще четыре миллиона русских в Казахстане. На момент провозглашения независимости было шесть с лишним. Больше русских, чем казахов. Плюс к этим четырём миллионам русских там остался миллион немцев. Миллион уехал вроде бы, но еще осталось много немцев, которые себя, естественно, мыслят только с русскими, ни с кем другим. Это понятно, зачем немцам казахи? И ещё какие-то русскоязычные, много. И это — Казахстан. Смешно. Там начнётся такой передел — кровищи будет и всего прилагающегося...

О женщинах

Как любая любопытная женщина, я не могла обойти тему личной жизни Лимонова. Его всегда окружали женщины, да еще какие! Про его романы вся наша богема рассказывает настоящие легенды.

Первой его возлюбленной и гражданской женой была Анна Рубинштейн. Она была старше его на семь лет. Судьба ее трагична, в 1990 году она повесилась. Второй дамой сердца писателя стала манекенщица и литератор Елена Щапова, с которой он эмигрировал в США. С третьей своей избранницей, моделью и певицей из русского ресторана в Лос-Анджелесе Натальей Медведевой Эдуард Вениаминович познакомился во Франции. В 2003 году она умерла в Москве. Четвертой гражданской супругой лидера нацболов стала Елизавета Блезэ, которая была моложе его на 30 лет. Пара прожила вместе три года, а затем они расстались. В 2012 году Лиза в возрасте 39 лет трагически погибла. Затем был яркий и скандальный роман с Анастасией Лысогор, которая в возрасте 16 лет влюбилась в Лимонова, ему тогда было 55 лет. Они были вместе почти 7 лет, их роман закончился из-за его ареста. Последней супругой Эдуарда Вениаминовича стала актриса Екатерина Волкова, которая младше политика на 30 лет. В этом браке родилось двое детей: мальчик и девочка. Но в итоге и этот брак Лимонова распался.

И.В.: Вас всю жизнь Вас сопровождали красивые женщины. А сейчас они в Вашей жизни присутствуют, что они значат для Вас?

Э.Л.: Присутствуют. Но я стал, в конце концов, как ты видишь, жить один. Большую часть своей жизни прожил либо женатым, либо с женщинами, годами-годами-годами это тянулось. А потом в тюрьме я как-то чуть отвык. Когда вышел из тюрьмы, мне уже не хотелось жить с этими существами. Но у меня и сейчас есть подруга, уже чёрт знает сколько лет, девять лет практически! Мы в августе 2009-го познакомились.

И.В.: Кого из них Вы чаще всего вспоминаете?

Э.Л.: Вспоминаю, хожу на могилки к некоторым. (Грустно улыбается.) Вот 9-го февраля поеду опять к Лизке. Помню ее.

И.В.: Вы эту историю же описали в одной из своих книг?

Э.Л.: В 2012-м она погибла при каких-то странных обстоятельствах. Не знаю точно, что произошло. Родители скрывают и никуда не выходят. Она на Даниловском кладбище лежит, вот я поеду 9 февраля.

К Наташке я бы ходил, если бы она здесь была, но она в Питере. Вернее, часть праха. Её же сожгли, и у неё было в завещании — развеять прах по разным городам, где она жила: Петербург, Париж, Лос-Анджелес, Москва. Четыре города. Есть люди, которые рассказывали мне, как они в какой-то дождь и ветер с какого-то пароходика на Сене разбрасывали её прах.

Я тоже, было дело, свои похороны описал, но уже надо менять. (Смеется)

Я помню всех, с кем я был или кто со мной был, я их помню и люблю. Что говорить. Зачем-то же я с ними жил?