Театр никогда не бывает пустым

Театр не бывает пустым.
Или вежливый охранник, прекрасно понимая, что он в храме, чуть кланяется, прощаясь, а ночью пересчитывает ключи.
Или кухня начинает греметь кастрюльками спозаранку, чтоб музы откушали к завтраку свежего.
До кулис далеко.
А на сцене...
Перед премьерой на сцене дебютируют мастера. Они же понимают, что разговоры разговаривать все горазды. А вот сделать так, чтоб Катерина раньше положенного не рухнула в пропасть — это нужна сварка. А сварка — это Василич. А Василич знает, если Петрович не проложит надёжный кабель, то все тутошные лампочки перегорают со звоном. Так что луч свет в тёмном царстве — это именно Петрович. А если принимать во внимание трудовые заслуги плотника Шмулевича, то из них получается неплохое трио Дядь Вань. Скромных и негордых. Бойцов невидимого фронта, на которых держится вся русская литература, исполненная страданий и печальных задумок беспощадных авторов.

— Любимова.
Аня представилась. На ресепшене должны были предупредить. Всё строго. Никто бездуховный не пройдёт.
Охранник пробежал глазами по списку.
— Сейчас пригласим. Аллё, Сатанилово-Щедринский не у вас? К нему пришли.
Аня очень переживала, что телефон сядет раньше, чем она извлечёт из него все тайны закулисной жизни. Запечатлеть то, что находится за душой — когда ещё так свезёт.
Суета-суета. Она ждала.
Сатанилово-Щедринский вышел, закатывая глаза.
Сейчас он должен сказать: «Ой, всё», — подумала Аня.
— Ой, всё!
Сатанилово-Щедринский поправил кудри на висках. Затем выразительно посмотрел на Аню. По этому взгляду она поняла, что весь мир — театр, а люди в нём не выучили роли. И никто... Никто не понимает, как ему, Сатанилово-Щедринскому, тяжело всё тащить на себе с его ранимой харизмою.
Но так как он:
а) человек слова — то сдержит это слово и покажет Ане театр.
б) он человек искусства и своей израненной душой уже привык огребать от бездуховного быдла, типа... а, неважно. Да, сердце в клочья, но пилку по металлу он достал, потому как смотри пункт «а».

— Вы говорили про верхний ярус.
Аня прокашлялась. Казалось, всё это время она не дышала. Храм, вроде как, её принял, но грехи тянули на дно театрально-социальной лестницы.
Ни одной цитаты.
Ни одного четверостишия.
Только неприличная частушка про тёщу. И неясно, с чего начать.

Сатанилово-Щедринский повёл Аню по витиеватым коридорам. Здесь все друг с дружкой здоровались.
Когда она нечаянно пропустила два реверанса, то твёрдо решила обрести благородные манеры. И следующей встречной даме рявкнула «Здрасьте» так громко, что та выронила бутафорское яблоко.
Да, духовной быть непросто.
— Станислав Иммануилыч, родной Вы мой, ну где же Вы запропастились?! Я Вас ищу уже с полудни.
Сатанилово-Щедринский оглянулся на голос. Потом посмотрел на Аню. Велел стоять ей подле рояли. А сам отлучился.
Аня смотрела по сторонам. Тот самый гениальный Остроухов что-то шептал себе под нос и прошёл практически сквозь неё. Аня прочувствовала, как на неё снизошло... Что-то снизошло, но как именно оно называется Аня не успела придумать, потому как вернулся Сатанилово-Щедринский. Он держал в руках цилиндр.
— Можно померить? Для селфи?
Аня потянула руку к головному убору позапрошлой эпохи. Но Станислав Иммануилыч замахал на неё:
— Что вы! Нельзя! Нельзя мерить чужое перед премьерой!
Он выкатил глаза, словно Аня решила надругаться на Чеховым, но слава Богу, есть Сатанилово-Щедринский.
— Пойдемте.
Аня послушно последовала за «приближенным».
— Вы знаете, что наш театр сословный?
— Сословный?
Аня старалась сделать всё возможное, что не выглядеть ещё более дурой, чем уже.
— Сословный.
Сатанилово-Щедринский кивнул, как бы одобряя, что пустоголовая Аня запомнила верное слово.
— Для каждого сословия был свой вход. Простолюдины заходили по особой лестнице сразу на самый верх.
— Мы идём туда?
— Нет-нет! Я же обещал нечто особенное! Мы пойдём ещё выше.

Все двери закрываются на ключ. Никто не может так просто куда-то пройти. Там более к софитам. Там напряжение, там тайна, там могут быть «дяди Вани» в конце концов.
Но не сегодня.
Ключ повернулся и старая дверь бесшумно отворилась.
— Сейчас будет свет.
Рука стала шарить по стене. Потом щелчок, и тусклая лампочка осветила тайну.
Аня уже собралась было задавать вопросы. Но телефон провожатого заныл:
— Станислав Иммануилыч, голубчик, ну как же так? Головной убор у Вас? Ну Вы что, любезный, как же так?
Сатанилово-Щедринский хлопнул себя в светлый лоб и засуетился.
— Стой здесь. Ничего не трогай. Ни-че-го!
Аня закивала. Она и сама боялась безбожно.
Иммануилыч скрылся за дверью.
Аня размышляла. Интересно, где она сейчас? Над балконами? Или прямо под нею огромная хрустальная люстра?

— Примерно, у сцены.
Аня оглянулась.
Седой старик в странной жилетке перекладывал что-то в железном ящике.
Аня оживилась. Вот с кем надо зафотаться!
— Что это у Вас?
— Это жизнь.
Старик, должно быть один из «дядь Вань», поправил очки без дужек.
— Я ночи не сплю с досады, от злости, что так глупо проворонил время, когда мог бы иметь все, в чем отказывает мне теперь моя старость!
— А можно селфи?
Аня достала телефон. 11%.
— Попробуем. И можно пару вопросов: скажите, а театр — это Ваше призвание?
Старик улыбнулся:
— Одному богу известно, в чем наше настоящее призвание.
Телефон катастрофически терял заряд. Похоже, что никакое селфи уже не светит.
— А Вы ветеран сцены? Не припомните какой-нибудь забавный случай?
Старик закрыл лицо руками, словно об этом его спрашивали уже тысячу раз.
— Всё забывается.
Аня поняла, что терять уже нечего. Уж если быть дурой, то до конца. Пошла с козырей.
— А Вы любили?
Старик оглянулся. Он словно не ожидал. Удивился словно, что спросили его сразу про главное.
Он поглядел в темноту, будто там на стене был написан текст. И после паузы сказал:
— Тогда ей было семнадцать, а мне тридцать семь лет. Отчего я тогда не влюбился в нее и не сделал ей предложения? Ведь это было так возможно! И была бы она теперь моею женой… Да… Теперь оба мы проснулись бы от грозы; она испугалась бы грома, а я держал бы ее в своих объятиях и шептал: «Не бойся, я здесь».
— Я здесь!
За спиной раздался громкий поставленный голос Сатанилово-Щедринского:
- Вы где? Нам пора! Там у них чёрт знает што!!! Мне необходимо быть!
Аня повела рукой в сторону, где только что был её седовласый собеседник.
— А мы поговорили с...
Она оглянулась.
— Мне для титров, кто вы?
Позади неё было пусто.
Ни сундука, ни странной жилетки.
— Здесь только что был мужчина. В смешных очках без дужек.
Иммануилыч плеснул руками и достал из кармана ключ.
— Здесь не могло никого быть. Отмычка у меня!
Он деликатно проводил Анну к выходу и захлопнул дверь.

Вечером давали «Дядю Ваню».

Аня знала, с чего начать статью.

«Театр никогда не бывает пустым. В каждом его уголке, в зале, на каждом этаже, за колоннами, у окна, на ступенях — везде судьбы. Они переплетаются в огромную быль и небыль. Театр никогда не бывает пустым.

Тайна открывается кому-то вместе с занавесом, а кто-то сам является тайной, как душа, как любовь, как слово, сказанное в пустоту. И смысл сказанного летит через столетия.
Меняется мода на платья, на слова.
Но человек всё так же чувствует. Если он человек. И в этом великая тайна прошлого и будущего.
Все проходит. Не проходит любовь. Люди чувствуют. Это объединяет века. Даёт возможность понять жизнь за рампой времени»

Сатанилово-Щедринский сдал ключ на охрану.
— Опять видели старика наверху. Ну.... (он постучал пальцем по подоконнику) .... Есть не просит — и ладно.