Чертовщина какая-то

Библиотека — не ресторан.
И до последнего посетителя тут никто работать не нанимался.
Уже в половину Аля стала обходить залы, выключать свет, проверять пол. И не только. Удивительна процедура «выколупывания».

Вот уж тоже мне, учиться на библиотекаря, чтоб заглядывать под столешницы и искать, где какая-нибудь несознательная ботаносволочь прилепила жвачку!
Да вы сами гляньте! И здесь, и вот там...
Ползая на корачках от стола к столу, Аля ножом для бумаг отскребала застылый пережиток Запада.

1

— Да я тебя по ДНК вычислю! — грозила она.

При этом в очках зловеще отражался тусклый свет соседнего зала. Сжимая в руке нож для бумаг, младший библиотекарь переползала к следующему столу.
В тёмном зале работала лишь пара настольных лам. Такие лампы включаются звонким щелчком. Это, пожалуй, единственный громкий звук, который допустим в библиотеке. Старинные плафоны зелёного цвета наполняли одухотворённую черноту ленинской основательностью и партийной нерушимостью.

В мире всё возможно,: кто-то сдохнет, кто-то попадёт в рай. Рассказы об этом сохранит библиотека.
Но кто придумал работать под Рождество? Да, конечно, директор Николай Васильевич. Чёрт его дери!
Аля приготовилась встать, но неверный расчёт по габаритам, и — темечком об угол стола «ага»!
Как же больно!
В глазах почернело, одновременно показалась, что искры из глаз создали пожароопасную ситуацию.

— Ох, как же так?

Раздался незнакомый голос. Кто-то поддержал Алю за плечи. Верно, посетитель услышал грохот соседнего зала.
Аля, конечно, скажет ему спасибо, как только перестанет кружиться голова.

— Да обопритесь же на мою руку. Вам надо прилечь. Я буду подле. Идёмте.

Когда кружится голова, чего только не привидится: будто незнакомец, держа тебя под локоть, проводит мимо зелёных ламп. Затем вдоль стеллажей, украшенных к дню именинника. Потом в тот угол, где на стене пустил стрелы вечный хлорофитум.

И прямо в старый шкаф, чего, конечно же, быть не может.
Затем куда-то на лифте, что уж полный бред. Потому как в старой библиотеке только один этаж, и проехать можно разве что на мокром линолеуме от подоконника до портрета Гоголя.

2

— Я понимаю, что вам сейчас не до того. И всё же решаюсь осадить вас моими двумя усерднейшими просьбами. Но прежде чем просьбы, позвольте поблагодарить вас, вы знаете за что: за всё. Позвольте поблагодарить также вас за память обо мне. Впрочем, в последнем случае благодарить мне незачем, потому что здесь плата тою же монетою с моей стороны. Я вас наблюдал ежедневно. И вы очень светлая.

Аля очень хотела стонать, повторяя что-то типа «вашумать-вашумать». Но при посетителях нельзя.
Она сняла очки вытереть слёзы.

- Что вам?

— Просьбы мои следующие. Отправьте прилагаемое при сем письмо к Лизе и вручите Михаилу Семеновичу прилагаемое при сем действие переведенной для него комедии. Еще одна просьба, о которой говорить немножко бессовестно, но нечего делать. Просьба эта относится моих похорон. Вы должны всех убедить, что всё было правильно.

Аля поняла, что очередной сумасшедший изволил съехать с катушек именно в её смену.

Нужно вести себя спокойно. Как учила Лидия Терентьевна: «Главное, чтоб сумасшедший ничего не подозревал о своей болезни».

— Конечно, я всё сделаю. Всем всё передам. И всех обо всем предупрежу. Не извольте волноваться, любезный...

Аля надела очки.
Перед ней сидел... Гоголь. Он представился:

— Николай Васильевич.

Ледяной рукой взял её за пальцы и ледяными губами отправил через века поцелуй смерти.
Аля выдохнула, смогла повторить только

3

— ...сильевич.

— Если вы свободны, то приезжайте сегодня обедать к нам. И я и граф Толстой будем вам очень рады. Если же нельзя сегодня, то завтра.

Гоголь отпустил руку Али. И та вдруг поняла, что находится в...нигде.

Ничто было под ногами. Ничто уходило по сторонам. Нечто поддерживало её, чтоб не провалиться в ещё более ничто. И только Гоголь с его письмами были вполне осязаемы.
Там в углу, где тусклый свет становился коричневым, стоял гроб. На резных невысоких ножках, с кистями по углам, он был закрыт. Крышка не давала понять, что внутри.
Гоголь прошёл сквозь, словно не видя гроба. И приблизился к столу, накрытому скатертью.

— Извольте!

Он указал Але на сервировку, руки библиотекаря почувствовали бахрому несуществующей скатерти.

— А как же граф?

Аля планировала спихнуть всё на Толстого. Что вечно она-то крайняя?

— Я бы хотела дождаться графа. Да вы сами извольте откушать. Вон какой худенький.

Гоголь остановился и внимательно посмотрел на Алю.
И пока тот будто раздумывал, Аля вспомнила, что любые игры лучше вести на своей территории.

4

— А пойдёмте со мною в ресторан украинской кухни! Пойдёмте-пойдёмте!

Она взяла Гоголя за манжет, уж больно рука была холодной, и стала соображать, куда идти. Да хоть куда! Лишь бы подальше от гроба и стола, на котором ни одного ножа, ни одной вилки, а только ложки.

— Я, признаться, хотела бы чего-то такого.

Но Гоголь не понимал щелчков по шее, как и все мужчины не понимают намёков.

— Я бы не прочь горилки.

Глядя на Гоголя, Аля пятилась спиной в никуда. И тут же наткнулась на гроб, с грохотом уронив его.
Гоголь всё ещё не видел гроб, и выпавшая подушечка не мешала ему пройти вперёд Али.

— Я вынужден просить вас. Вынужден просить.

— Всё что в моих силах.

Аля кивала. Она была согласна на всё: не есть после шести, соблюдать пост, не переходить дорогу в неположенном месте. Всё! Только...отпустите меня.

Аля дрожала. Вы знаете, это такая нервная дрожь. Когда трясётся всё от сердца. Да, сначала сердце, а уж потом переходит на душу, на руки, потом нижняя челюсть стучит. Потом весь мир трясётся вместе с мертвым Гоголем, столом, накрытым поминальным ужином и скатертью, украшенной такими же кистями, что и гроб.

Между письмами и просьбами, Аля совсем не заметила, что её трясёт.

Но вот же камин.

Гоголь подошёл к огню, пламя стало затухать.

— Мне надо просить вас о самом важном.

Мертвец заметил угасающий огонь.

— Сейчас!

Гоголь становился будто прозрачным. Но с утраченными фактурами приходило понимание. Гроб уже не был для Гоголя призрачным. Писатель его обошел, взял из тёмного угла мешок. Притащил к камину и развязал бичёвку.
В тот же миг из мешка выскочил чёрт и побежал к столу. Отказавшись от начищенного серебра, он уткнулся носом в кутью и, уцепившись копытцами за бутыль, присосался к горилке.

— Вы видите?

Гоголь кивнул на чёрта. Он словно искал сочувствия у Али.

— Неслухи. Стоит поторопиться. О просьбе.

Але уже было всё равно. После гробов и чертей она соглашалась на любой пир. Вызвать дух Сталина. Что ещё может быть абсурдным в такой ситуации? Немного джаза?
И тут заиграл орган.

Аля прислушалась. Кто б сомневался: Бах. Токката и фуга ре минор.

Гоголь бросал в камин исписанные листы своей рукописи. Благодаря этому огонь не угасал, чего нельзя было сказать про самого Гоголя. Он постепенно растворялся. Но всё никак не мог сказать о главном.

Горели рукописи, измятые сомнениями автора и копытами беса. Мертвые души, вдруг явившиеся, встали подле гроба. Они ждали. А Гоголь топил камин и собирался просить, но о чём непонятно.

— В здоровье моем всё еще чего-то недостает, чтобы ему укрепиться. До сих пор не могу приняться ни за труды, как следует, ни за обычные дела, которые оттого приостановились.

Автор достал титульный лист рукописи и бросил в огонь. Пустой мешок упал к ногам Али.

Гоголь наконец-то перешёл к главному:

— Молитесь обо мне, молитесь и о себе вместе. О, как нужны нам молитвы ваши! Как они нужны нам для нашего устроенья внутреннего! О, да вразумит вас во всем бог, не смущайтесь ничем вокруг, никакими неудачами, только молитесь, и всё будет хорошо.

Зависла пауза.
Хрюкнув, бес отвалился от стола, и уснул, свернувшись клубочком.
Глядя на него Гоголь грустно улыбнулся.

— Добрая беседа бывает получше обеда.

Но тут тени мертвецов, оттеснили писателя от читателя. Поднявшаяся из камина зола сокрыла таинство превращения души в ничто.
И всё, что окружало Алю до этого, вдруг стало живой пустотой. Это были души, просящие только одного: быть лучше их.

— Молитесь обо мне, молитесь и о себе вместе. О, как нужны нам молитвы ваши!

Когда крышка гроба в грохотом захлопнулась, Аля сделала шаг назад, словно оступилась.
И выпала из шкафа.
Аля с превеликим удовольствием согласилась бы, что всё увиденное — следствие стресса, удара, усталости. Но изрезанная ножом для бумаг ладонь, исключала версию сна, или другого бездействия. Всё это было. Чтобы не съехать с катушек окончательно, Аля сама для себя решила, что ничего не было. Точка.

У выхода из библиотеки, она наступила на хвост коту. Тот свернулся клубком, словно чёрт, и мирно спал.
За дверями была ночь.
И свежесть.
И возможности. Безграничные возможности.
На небе сияла звезда. Не просто первая. Единственная.
Аля, по натуре атеист, вспомнила слова Гоголя:

— Молитесь обо мне. О, как нужны нам молитвы ваши!

Где-то играла гармоника, временами так похожая на орган.
На ровном снегу Аля вокруг себя поочерёдно выводила символику всех известных ей религий.

И когда круг замкнулся. В центре круга оказался простой человек. Слабый, сомневающийся, нелепый, бестолковый.
Но в этом человеке был внутренний бог. Именно к нему обращается и тот, у кого есть всё, и тот, кто всё потерял.
У молитвы нет правильных слов.

Она идёт от первой звезды и продолжается даже за крышкой с кистями.

У молитвы есть поток. И всё искусство мира нам дано для того, чтоб этот поток не прекращался. Чтоб мы не разучились чувствовать.

Не разбирая пути, Аля шла на звуки гармоники.

Оригинал в Фейсбуке автора.