Путч

18 августа 1991 года. У меня заканчивался отпуск. Я вышел на пляж в Сочи, чтобы последний раз искупаться. Мой самолет был вечером. На берегу я встретил коллегу – народного депутата СССР от Украины Валеру Грищука. Он очень обрадовался встрече: будет с кем поболтать, у нас с ним были добрые отношения. Он вроде тоже был демократически настроенным человеком, но всё еще надеялся построить «социализм с человеческим лицом» с помощью компартии.

Я его огорчил, мол, сегодня улетаю. Но мы все же затеяли разговор за политику. Он стал развивать свою любимую тему о необходимых следующих шагах КПСС по демократизации общества. Но потом, вдруг спохватившись, сказал: «Ах, да, ты же уже вышел из партии!» - «Ну, да. И давно уже. А ты когда соберешься?» - «Не-е-е. Я – до последнего…»

1

И тут я вдруг с иронией, но вполне серьезно переспросил Валеру: «До последнего? Да сколько тут осталось-то – до последнего!?»

Напоминаю, это было сказано 18 августа 1991 года. Ничего вроде не предвещало. Но не прошло и недели – 23 августа деятельность КПСС была прекращена. А чуть позднее она была вообще запрещена. Вот провидец-то.

Самолет в Омск прилетел под утро. Решив отоспаться после перелета, я отключил телефон. Однако поспать не удалось, было еще рано, когда в дверь настойчиво позвонили. Моя помощница Валентина Андреевна Русанова ворвалась в квартиру: «Танки входят в Москву!» Какие танки!? Сбивчиво, волнуясь, она быстренько рассказала о государственном перевороте, о введении в стране чрезвычайного положения, об отстранении президента СССР Горбачева. Я моментально собрался, и мы выскочили на улицу. Мы торопились, почти бежали. Куда, зачем? Не знаю, но нам было ясно одно: надо что-то делать, куда-то идти. Я тогда жил на левом берегу Иртыша, на Волгоградской,4. Ни личной, ни служебной машины у меня не было: такие были времена – народные депутаты СССР ездили в автобусах вместе с народом.

Приехали в центр города. Тут нам стали попадаться такие же встревоженные знакомые люди, несущиеся бог знает куда. Не случайно, конечно же, это были «демократы», тоже депутаты: городского и областного советов. Мы вошли в здание горсовета, разместились в одной из комнат. Мобильников тогда не было, но сарафанное радио уже оповещало всех интересующихся, где кучкуются противники ГКЧП. К горсовету стали подтягиваться наши единомышленники. Мы начали совещаться, поначалу весьма бурно и возбужденно, но потом – все более упорядочено. Быстро пришли к мнению, что необходимо создать некий демократический орган сопротивления государственному перевороту, чтобы объединить все наши усилия. Мы же еще не знали, как поведут себя местные власти, силовики и здешние сторонники ГКЧП. Так был учрежден Комитет по защите конституционных органов власти. Меня избрали его председателем.

В Комитет вошли депутаты горсовета и облсовета, представители демократических партий, журналисты, общественные деятели. Интересно, что желающих войти в этот орган было много. Я же сопротивлялся количественному разрастанию Комитета, так как уже по опыту знал, что большой по составу орган превращается в митинг, в нескончаемый диспут и становится малоуправляемым и малоэффективным, особенно тогда, когда обстановка требует оперативных решений. Я был за то, чтобы в Комитете было не больше девяти человек. Но люди, оставшиеся за бортом намеченного состава, стали обижаться, и Комитет все же окончательно был сформирован числом 14 или 15 человек.

Примечательно, что, отбиваясь от активистов, желающих войти в состав Комитета, я невесело пошутил: «Ну, чего вы все в список лезете. Вы же, и не будучи членами Комитета, будете также работать вместе с нами. А ведь не известно, чем дело кончится, и в случае поражения ответственность будет очень разная. Тот, кто войдет в состав Комитета, будет отвечать по полной – «зачинщики» же! Зачем же вы голову-то сами на плаху кладете?!» Однако, это трезвое суждение никого не остановило.

Дальше началась такая бурная деятельность, что все трое суток слились в памяти почти в один длинный день. Странно, но мятежники не прервали связь Белого Дома с регионами. Мы получали оттуда всевозможные материалы, документы, факсы, разговаривали с депутатами РСФСР по телефону. В Комитет подходили и подходили люди. В. Варнавский, председатель горсовета, выделил нам еще одну комнату, так как нам уже стало тесно, прибавилось телефонных аппаратов.

Постепенно стало проясняться, ЧТО можно и нужно делать здесь, в регионе. На первый план само собой выдвинулась задача прорвать информационную блокаду, донести до населения правду, довести до граждан обращение Президента России Б.Ельцина, его оценки ГКЧП, его указы. Мы начали печатать листовки с этими документами. И тут случилось чудо: со всего города к нам повезли всевозможную множительно-копировальную технику: ксероксы и еще какие-то допотопные устройства. Подъезжали машины, люди тащили к нам агрегаты и оставляли их без всяких расписок и т.п. Везли ящиками, коробками бумагу и все необходимое. Предлагали свои услуги и машины по распространению листовок. Парковка около горсовета была забита машинами добровольцев, которые терпеливо ждали, когда и для них напечатают листовки. В общем – кипящий Смольный.

2

Однако постепенно становилось понятным, что наше печатание листовок на миллионный город – это кустарщина в век телевидения и радио. И утром 20-го августа мы поехали на телестудию. Прибыв туда, мы столкнулись с председателем Комитета по телевидению и радиовещанию Омской области Александром Кулиничем. Он категорически запретил пускать нас в эфир. Я пытался донести до него, что мы сами можем и не выступать, но хотим всего-навсего, чтобы дикторы на телевидении и радио зачитали Обращение Президента России и его Указы. Я ему горячо объяснял, что он совершает правонарушение, препятствуя доведению до населения указов законного президента республики. Однако Кулинич не отступал. Бледный, взъерошенный он уже понял, что попал между двух огней: с одной стороны грозный ГКЧП, в котором и минобороны и министр внутренних дел, и председатель страшного КГБ, а с другой – законные требования народного депутата СССР, который имеет право требовать эфир безотлагательно, тем более с указами Президента России в руках. Как позднее вспоминал сам Кулинич, посоветоваться ему было не с кем, опереться было не на кого: местная областная власть «ушла в подполье», Гостелерадио тоже молчало. Решение ему надо было принимать самому.

Наше столкновение происходило в фойе здания телецентра, там стоял столик для тенниса, который выступал барьером между сторонами. И хорошо, что там был этот столик, а то в горячности было желание дотянуться до оппонента, так были накалены страсти. Со мной были члены Комитета Сергей Суменков, Борис Тюльков, Виктор Корб и кто-то еще, мы прибыли на двух машинах штурмовать телецентр, совсем по Ленину. Кулинич вызвал подмогу, появился наряд милиции человек шесть, приехал районный прокурор. Перепалка продолжалась довольно долго. Своими законными требованиями я смутил и прокурора. А милиционеры вообще выглядели растерянными (вот что значит гражданская война: то ли за красных, то ли за белых). Физически прорываться мы все же не стали, так как нам все равно бы нужную аппаратуру не включили. Мы поехали снова в свой штаб. На прощанье я сказал Кулиничу: «Моли бога, чтобы заговорщики победили, иначе ты ответишь за свои дела. (Забегая вперед: суд, действительно, признал действия председателя телерадиокомитета незаконными, он был снят с работы. Другого наказания мы и не требовали. Мы были великодушными победителями).

Потом была напряженная ночь, когда в Москве готовился штурм Белого Дома и пролилась кровь его защитников, погибли три парня. Мне позвонил оттуда наш депутат Владимир Исправников, сказал, что они уже взяли в руки автоматы, на всякий случай попрощался и попросил позаботиться о его семье. Я пообещал, еще не зная, что председатель КГБ Крючков уже подписал приказ о «нейтрализации», а «в случае необходимости» и «ликвидации» лидеров местных «комитетов сопротивления», начиная с 22 августа, и я там значусь под номером 6.

Наш Комитет, надеясь на благоприятное соотношение депутатских сил в горсовете, настаивал на созыве сессии. Варнавский колебался, хотел еще подождать. Я зашел к нему, поговорили. Наконец я сказал, что если горсовет не примет решения в поддержку Конституции, то он окажется в одном стане с мятежниками, т.е. вне закона. И тогда наш Комитет отстранит горсовет от власти и возьмет власть в свои руки. «Ух, ты!» - изумился моей дерзости Варнавский. «Что, слава Янаева тебе покоя не дает?» - «Э, нет. Янаев – заговорщик, он выступил против законной власти, сместил законного президента, а я добиваюсь сохранения всех законных структур власти. Разве горсовет против этого? Определяйтесь уже!» - «Хорошо»,- согласился Варнавский. Он тут же вызвал помощников и приказал оповестить депутатов о срочном заседании президиума. Потом он сел составлять проект резолюции. И вот, состоялось заседание президиума горсовета. Мы там присутствовали. Была принята резолюция против мятежа и в поддержку президента России и всех конституционных органов власти Союза. Запомнилось выступление главы городской милиции, мы у него спросили, с кем вы. Он четко ответил, что присягал президенту России и будет верен присяге вместе со всеми своими сотрудниками. Итак, город и городские власти с нами, на стороне Закона. Областная администрация просто исчезла на эти три дня: выжидали – чья возьмет. С начальником гарнизона была достигнута договоренность: солдаты и офицеры остаются в казармах и никаких действий не предпринимают. Такая нейтрализация военных нас вполне устраивала. Местное управление КГБ не обозначало себя. Сторонники ГКЧП, увидев настроение народа, сидели тихо, тоже выжидали.

И еще были митинги. Много митингов. Меня привозили в разные части города для выступлений. Мы там раздавали листовки, разъясняли ситуацию. Помню, как на один из митингов я приехал, держа в руках еще теплую копию резолюции горсовета и сразу прокричал, размахивая документом: «Ура! Горсовет с нами!!» Собравшиеся тоже закричали «Ура» и встретили это сообщение овациями.

21-го полегчало. Появилась надежда. Путч явно проваливался. Днем я сидел в нашем штабе и спорил с социал-демократами по поводу целесообразности объявления в городе всеобщей забастовки. Это было их предложение, и мы уже напечатали тучу листовок с призывом к такой акции. Листовки лежали толстыми пачками на всех подоконниках, но я пока тормозил их распространение. Дело в том, что я только что связывался с Москвой, и мне посоветовали (не помню, кто) пока не инициировать забастовку: вся заваруха может скоро закончиться положительно для нас и поэтому останавливать заводы, скорее всего, не потребуется. И прямо в разгар спора я вдруг услышал громкий тревожный звук: кто-то бежал по коридору и необычно громко топал ногами. Распахнулась дверь и – ко мне, раскрыв руки для объятий, бросился председатель горсовета Владимир Варнавский: «Всё-ё-ё!! Путчисты арестованы!! Ура!» Мы обнялись и стали хлопать друг друга по спине и плечам, что-то бессвязное выкрикивая наперебой. Разумеется, мы были очень рады провалу мятежа. Все, кто были в штабе, подскочили с мест, запрыгали от радости победы и тоже стали обниматься и поздравлять друг друга. Варнавский радовался вместе с нами вполне искренне, так как после того заседания президиума, где он провел резолюцию горсовета против ГКЧП, у него был только один вариант спасения: поражение путчистов. Иначе – не сносить бы ему головы, как и всем нам.

Какое-то время у нас ушло на вот такое сумбурное празднование своей победы. Открывали ли мы по этому поводу шампанское, честно говоря, не помню. Запасов алкоголя у нас не было. Но что-то символическое вроде состоялось. А потом мы бросились к телефонам, звонили в Москву, уточняли подробности. Оттуда нам порекомендовали зафиксировать степень участия различных структур в акциях по поддержке ГКЧП. Я сформировал две комиссии из членов Комитета и отправил их в обком партии и Управление КГБ по Омской области.

Мы опоздали. Прямо на заднем дворе обкома лежали горы иссеченных в специальных машинах бумажных полосок. Бумагорезательные машины аж дымились от перегрева: они уже несколько часов работали, не переставая, уничтожая всякие компрометирующие обком документы, в т.ч. и переписку последних нескольких суток.

Начальник Управления КГБ генерал Банников принял нашу комиссию, которую возглавлял Виктор Захарченко. Он с готовностью согласился ответить на все вопросы ее председателя и даже написал подробную объяснительную. У них тоже были уже уничтожены все бумаги этих дней. Поэтому улов у нас оказался небогатый. Однако, это же сделали и в других областных центрах России, и в нескольких местах удалось обнаружить факс, подписанный Председателем КГБ СССР Крючковым 20 августа. В Москве мне его показали. Там было предписано местным Управлениям КГБ «в случае, если в ближайшие трое суток ситуация в стране не стабилизируется, приступить к нейтрализации и ликвидации лидеров местных комитетов сопротивления». Далее был приведен небольшой список городов, где комитеты, подобные нашему, проявили себя особенно активно. Не помню точно, сколько их было в том списке, так как внимание сразу зацепилось за 6-ой пункт – Омский комитет – и моя фамилия. Припоминаю, что мы стояли сразу после Нижнего Новгорода.

Затем, когда шло следствие по делу ГКЧП, оказалось, что факсы и ксерокопии не могут служить полноценным доказательством, а подлинник, подписанный собственноручно Крючковым, обнаружить не удалось. А потом случилась амнистия, и про этот приказ Председателя КГБ вообще забыли.

3

Интересно, что и в обкоме, и в КГБ никто не поинтересовался формальными правовыми полномочиями наших комиссий (у них были только выписки из протокола заседания нашего Комитета). Безоговорочно предоставляли всю запрашиваемую информацию (кроме, конечно, уничтоженных уже бумаг). Точно так же вели себя руководители и всех других учреждений и организаций, в которые мы обращались с запросами. Вот что значит – революция.

Но на этом тревожные времена не закончились.

[Данный текст является фрагментом готовящихся к выходу в свет мемуаров Александра Минжуренко, книга на данный момент уже в типографии]