Есть ли жизнь после рака…

Давясь слезами, я лепечу в телефонную трубку мужу, что никуда ложиться не буду, что все само пройдет. Я журналист издательского дома «ТРИЭС». Мне 29 лет. У меня двое детей шести и двух лет. А еще у меня рак …

Скажу сразу: писать такую статью ни в ближайших, ни в самых отдаленных планах у меня не было. Все, что связано с онкологией, — это не те впечатления, которые хочется воскрешать и смаковать. «Вспомнить всё» попросила редактор: напиши, может, это кому-то поможет. Хотя, по большому счету, чем могут помочь воспоминания слабой и реально струсившей перед известным финалом женщины? Как говорится, чья бы корова мычала…

1

Возможно, если бы я решила рассказать об этом сразу, получился бы другой рассказ. Сейчас, спустя 13 лет, многое стерлось и навсегда исчезло из памяти. Эмоции уступили место рассуждениям и анализу. Вот только запах остался: тупой, тошнотворный, издевательски напоминающий, что в медицинских картах онкобольных пишут слово «ремиссия», а не «выздоровление». Не выношу этого запаха…

К слову, диагноз «лимфогранулематоз» (ЛГМ) на листке был написан со знаком вопроса. Это сейчас я понимаю, что у меня наблюдались классические симптомы: набухшие лимфоузлы от шеи до селезенки, лихорадка, высокая температура, невыносимая боль в спине… А тогда заведующая хирургическим отделением районной поликлиники, похожая на богомола тетка с губами-ниточками, заподозрила, что мне оч-чень нужен больничный и … выписала ампициллин. Я честно пила таблетки, но температура не проходила, а болезненные лимфоузлы выскакивали, как грибы после дождя. Мне назначили ципролет… Восемь месяцев — с января по август — онкологический процесс пытались задавить антибиотиками! И ни одного направления на обследование. Вру, сделала одно УЗИ, которое подтвердило то, что было видно и невооруженным глазом, — увеличенные лимфоузлы. Мы с мужем ходили по врачам, но все только разводили руками. Увы, диагностика — самая слабая сторона нашей медицины. Поставить верный диагноз в короткий срок — высокое искусство и под силу только «просветленным» единицам. Так что пока доктора ломали голову над моими приступами лихорадки, болезнь благополучно миновала и первую, и вторую стадию. Все та же хирирг-богомол, с удивлением обнаружив лимфоузлы уже и в молочной железе, уверенно начертала на направлении в областной онкологический диспансер диагноз «ЗНО» (злокачественное новообразование). Но больничными листами на всякий случай разбрасываться не стала. Под свою ответственность его мне выписал муж — врач, узкий специалист, не имеющий никакого отношения к онкологии.

Старенькое здание ОООД, что за цирком, «приветливо» встретило бесконечно-унылыми очередями у кабинетов, черными порванными дерматиновыми креслами, как в сельских клубах, обшарпанными стенами и невыносимым специфическим запахом. В нем смешались животный страх, беспомощность, горечь от осознания навсегда упущенного времени, слезы, запах туалета, рвоты и осыпающейся штукатурки. Этот запах я узнаю из миллионов. И не дай вам Бог когда-нибудь его почувствовать…

В ОООД нужно было сдать биопсию. В моем случае процедура забуксовала: шейные лимфоузлы, вырезанные под лидокаином, почему-то никак не проясняли картины болезни. Только на четвертый раз, когда я отказалась терпеть боль под местной анестезией, и мне под общей хирург убрал опухоль в молочной железе, гистологи, наконец, разглядели «нехорошие» клетки. Онкологи включили зеленый свет «тяжелой артиллерии»: химиотерапии и облучению. Но чтобы решиться на такое лечение, нужно быть, по меньшей мере, Железным человеком. Я понимаю, что это убогая метафора. Но когда речь идет о жизни и смерти, почти все метафоры убоги.

Сегодняшнее лечение рака — та еще пытка. Инквизиция нервно курит в сторонке. Химиотерапия убивает человека. После «химии» выпадают волосы, зубы, мучает непрерывная рвота, понос, желудок отказывается переваривать даже воду. А слабость такая, что невозможно доползти до туалета. Но самое страшное, что после этого лечения иммунитета вообще нет. Даже пустячное ОРЗ может отправить вас на тот свет в два счета. Я не говорю про такую «роскошь», как методы восстановления после калечащего лечения. У нас их попросту нет. Много позже, уже оформив инвалидность, я робко интересовалась у докторов, а можно ли мне после, так сказать, перенесенных невзгод отдохнуть в каком-нибудь санатории Омской области (тем более что санаторно-курортное лечение значилось в соцпакете инвалида)? От меня шарахались, как черт от ладана, — вы же онкобольная! -вот, если бы у вас диабет был или там высокое давление, тогда, милости просим. Идите, милая, с Богом и радуйтесь, что живы… А сегодня, когда санатории стали частными, нахождение на их территории онкобольных не только не воспрещается, но даже и приветствуется. Впрочем, это я так, к слову, от избытка желчи…

В общем, я струсила, засомневалась и поделилась сомнениями с завотделением ОООД. Видимо, за свою жизнь этот человек выслушал столько сомнений по поводу целесообразности химиотерапии, что на мои доводы и слезы только махнул рукой. Я снова пошла по врачам. Одна очень уважаемая в медицинских кругах доктор для начала предложила убрать селезенку — стало еще страшнее. В ее образцово-показательном отделении насторожила гробовая тишина и немецкий порядок. Как на кладбище, пронеслось в голове. Вернуться в диспансер меня убедил один веселый казах, хирург-онколог. Он сказал, что у чемпиона мира Анатолия Карпова тоже был лимфогранулематоз, но он вовремя начал лечение и жив до сих пор, а вот фигуристка Людмила Пахомова спохватилась поздно и умерла.

В онкологических клиниках очень нужны штатные психологи. Когда человек остается один на один со страшным диагнозом, ему, как воздух, необходима психотерапевтическая помощь. Поддержку со стороны родных и друзей никто не отменял. Но в случае с раком, когда зареванная женщина вываливается из кабинета онколога или мужик с каменным лицом на одеревеневших ногах не может спуститься по лестнице, именно врач-психолог первым должен успокоить, помочь, настроить на положительный результат. Мне было кому поплакаться в жилетку. Это удивительно светлый человек Лидия Александровна Сазонова, психотерапевт, работающий в системе МВД, и никогда не унывающая редактор Нина Николаевна Булычева, и начмед 6-го роддома Любовь Федоровна Филиппова, мудрая и невероятно терпеливая женщина. Это мои родители, которым целый год предстояло воспитывать внуков: водить их в детский сад и в школу, делать уроки, читать книжки, играть и каждый вечер, укладывая их спать, вместе с «Отче наш», как мантру, повторять, что мама обязательно выздоровеет.

Поддерживали коллеги. Главный редактор «Бизнес-курса» Наташа Ворохоб, узнав, сколько стоит импортный препарат «Натулан» для лечения моей заразы, тут же выхлопотала нужную сумму. «Химию» нелегально доставили из Германии летчики. В России, как это у нас часто бывает, лекарство то ли не прошло лицензирование, то ли его просто не было. Муж связался со своими бывшими пациентами, уехавшими на ПМЖ в Германию, те как-то ухитрились выписать рецепт, купили лекарство и передали знакомому летчику. Прямо из аэропорта муж привез препарат в больницу. Я не знаю, когда он работал, этот муж, потому что на всех консилиумах, «химиях» и прочих экзекуциях, связанных с забором крови или костного мозга, он был рядом, его знали в лицо чуть ли не все доктора. Когда они вместе курили на лестнице, муж окончательно уверовал, что не курение — причина раковых заболеваний. Дама-химиотерапевт грустно усмехнулась на его замечание о вреде табака, а заведующий отделением, глубоко затягиваясь сигаретой, философски заметил, что это еще бабушка надвое сказала, отчего у людей бывает рак. Этиология заболевания не выяснена.

Слово в слово он повторил эту фразу, когда перед началом лечения пригласил меня в кабинет и предупредил, что будет очень тяжело. Так оно и вышло. После первой «химии» хотелось умереть. Мучили бесконечные приступы тошноты и рвоты. Чтобы я случайно не выплюнула собственный желудок, сердобольные соседки по палате советовали пить воду. Противорвотные препараты, и дешевые, и самые дорогие, которые ставят вместе с «химией», не помогали никогда. И не мне одной. Медсестры вводили их то ли для записи в медкарте, то ли для самоуспокоения.

Химию назначали после обеда, в течение часа эта отрава бегала по венам, а к вечеру начинались пляски на адской сковороде. Тошнит, а сил не то чтобы встать с кровати, — пошевелить бровями — нет. Выползаешь из палаты, а на «взлетке» (так мы в шутку называли длинный коридор, в конце которого располагался женский туалет) уже рассредоточились участники «химического марафона»: кто на четвереньках, кто по стенке, кто, извините, зажав одной рукой «задний горн», а другой рот. Не знаю, сможет ли здоровый человек представить всю силу разочарования добравшегося до вожделенной двери и обнаружившего ее запертой. Это означало, что какой-то «счастливчик» приполз раньше, а тебе ближайшие десять минут можно почувствовать, как мучились грешники в Дантовом Чистилище. Это сравнение не покидало меня все время пребывания в диспансере. Лысые, как коленка, головы, уродливые шрамы вместо грудей, черная, обожженная лучевой терапией кожа, полные ужаса и слез глаза, и над всем этим, как издевательство, едкий, не убиваемый запах жареной селедки и отварной свеклы, доносящийся из пищеблока.

«За что мне все это?» — этот вопрос в больничных стенах я слышала много раз. Сотни раз я задавала его себе. Но, как говорил горьковский Лука, «ведь так, без причины, и прыщ не вскочит». С позиции восточной философии есть понятие личной кармы. Каждый человек приходит в эту жизнь с определенным заданием. И некоторым выпадают очень тяжелые задания. Помочь им иногда не в силах даже самый мудрый целитель — они сами должны все пройти и понять. Христиане говорят, что каждому Бог дает крест по силам, и больше того, что ты сможешь вынести, на небесах не отмерят.

За год перед моими глазами пролетело много судеб. Кому-то после облучения снова приходилось возвращаться на «химию», кто-то после «химии» отправлялся к хирургам, кто-то — на небо. Однажды утром, зайдя с улицы в палату, я ощутила резкий запах ванилина. «Это чтобы смертью не пахло», — не дожидаясь моего вопроса, объяснили женщины, указав глазами на пустую кровать, где еще вчера кто-то до последнего надеялся на чудо. Еще я заметила, что у людей, переживших на первый взгляд невыносимое, будь то война, концлагерь или смертельная болезнь, меняется соотношение между душой и телом. Тела становится меньше, души — больше. «Мне все равно, как я выгляжу, что думают обо мне окружающие, — улыбаясь беззубым ртом, говорила женщина лет пятидесяти, у которой каждый божий день откачивали из легкого по пол-литра черной жижи. — Мне хочется прожить оставшееся время от первой и до последней секунды с удовольствием, наслаждаясь каждым мгновением жизни, которой не так уж много осталось. В масштабах вечности — дней семь…»

Четвертая «химия» меня добила окончательно. Пережить ее не помогли ни преднизолон, который я кушала, как витаминки, ни куча других препаратов, предназначенных облегчить лечение. Все тело, каждая его клеточка, болели так, что я выла как волк. Полирадикулопатия, острый панкреатит, миокардиодистрофия — это далеко не полный список болячек, с которым я отчалила в реанимацию ГБ№1. Из больницы меня выписали на Крещение. Под сочувственные взгляды докторов («Ваше место в онкологии») и колокольный звон собора я выходила из «непрофильного» лечебного учреждения, чтобы уже через месяц переступить порог alma mater. Приехав домой, первым делом села у мусорного ведра и одноразовой бритвой соскребла жалкие остатки волос на голове. Подошла к зеркалу: на меня таращилось унылое создание с заплаканными глазами — Упоротый лис, ни дать ни взять.

После химиотерапевтов за мое пошатнувшееся здоровье взялись «лучевики». Облучать нужно было все лимфоузлы с головы до ног: верхний, средний и нижний этаж. Опережая события, скажу, что я сошла с дистанции посередине. Заведующую радиологическим отделением мы с мужем застали за прелюбопытным разговором с одной из пациенток. «Не от вашего ли облучателя у меня так болит голова?» — интересовалась лысая женщина с черными кругами под глазами. «Что вы! — простодушно замахала руками заведующая. — Это вы, наверное, какую-то таблетку съели, а наш аппарат абсолютно безвреден». В «безвредности» установки, замурованной в свинцовый саркофаг, как Чернобыльская АЭС, мне предстояло убедиться на собственной шкуре. Спрятанный в землю под бетонные плиты, этот «адронный коллайдер» местного разлива даже над собой умудрился сформировать жутковатый ландшафт. Территорию радиологического корпуса украшали искореженные клены и тополя. Наверное, точно так же выглядел пушкинский анчар — «к нему и птица не летит, и зверь нейдет…». Местные вороны действительно предпочитали каркать и завтракать подальше от гиблого места.

«Загораем!» — как-то неубедительно подбадривала меня лечащий врач и, стуча каблучками, быстренько убегала из саркофага по длинному коридору. «Пик — пик — пик!» — зловеще верещал аппарат, испуская лучи-убийцы, разрушающие опухоль и попутно сжигающие кожу. Ожоги, которые надлежало мазать жирной вонючей метилурациловой мазью, — это было еще полбеды. После сеансов лучевой терапии наступала такая слабость, что я не могла открыть глаза. Кто-то вообще получал тяжелейшие фиброзы, кто-то отделывался, извините, поносом. Врезалось в память, как медсестра радиологического отделения читала что-то вроде мини-лекции «Помоги себе сам» двум дамам, ожидавшим своей очереди на лечение. «Если у вас запор, — на полном серьезе напутствовала женщина, — кладем руку на живот и крутим, крутим, крутим по часовой стрелке. А если понос, кладем руку на живот и крутим, крутим, крутим, правильно, против часовой стрелки». Господи, если бы все в этой жизни было так просто! Но тут, друзья мои, главное — верить. Причем, искренне и до конца. Как говорил все тот же божий странник Лука: «Во что веришь, то и есть».

Получив по 32 Грэя на парааортальные лимфоузлы и селезенку, мой организм наотрез отказался вырабатывать лейкоциты. Их было ровно 1,2. И никакая гемостимулирующая терапия, никакая красная икра вперемешку с всемогущим свекольным соком и великим и ужасным деринатом (этот невероятно болезненный тягучий маслянистый препарат из молок осетровых вводят ну очень медленно, так что глаза лезут на лоб, а на наволочке остаются дырки от зубов) не могли сдвинуть эти цифры ни на десятую, ни на сотую доли.

Я смутно помню день 24 июня 2004 года, когда в приподнято-взвинченном состоянии, написала отказ от дальнейшего лечения. Врачи были в шоке. Как же, облучение в самом разгаре! А еще четыре курса «химии», положенные по стандартам? Но я интуитивно почувствовала, что если продолжу в том же духе, к осени меня вынесут из ОООД вперед ногами и годовщину лечения я буду отмечать на кладбище.

Вопреки всем требованиям врачей в самую жару, в июле мы всей семьей махнули на Азовское море. Комнату сняли в чудесном курортном городке Ейске — бывшей вотчине князя Воронцова. Того самого, который, по одной версии, из ревности, по другой, из мести отправил на борьбу с саранчой «солнце русской поэзии». Если вы помните, «солнце» за словом в карман не полезло и сочинило убийственную эпиграмму «Полу-милорд, полу-купец, полу-мудрец, полу-невежда…». Благодаря ей, муж прелестной Елизаветы Ксаверьевны и остался в истории.

Прогулки по мощеным булыжником улицам одноэтажного старого города, во время которых какой-нибудь столетний платан все время норовил погладить мою лысую голову мягкой пятерней, успокаивали расшатанные нервы. Забыв про панкреатит, гастродуоденит и прочую патологию ЖКТ, желудок с упоением переваривал жаренные в масле чебуреки и вяленую тараньку с местного базара, а также переспевшие абрикосы, подобранные заботливыми детьми прямо с земли. Мы окунали целлофановый пакет с фруктами в море, а потом, сидя на песке, под крики горластых торговок «чебуречки прямо с печки», пытались разглядеть корабли, маячившие почти за линией горизонта, и плевались косточками в разные стороны, подсчитывая, сколько новых абрикосовых деревьев вырастет здесь лет эдак через пятьдесят…

И вот еще что. На свой «фундаментальный» вопрос, вынесенный в заголовок, про жизнь после, отвечу так: она есть. В 2009—м у нас с мужем родился сын, а спустя четыре года — еще один. Врачи, разумеется, были категорически против, но это совсем другая история…

P.S. Прочитав эту статью, мой муж, врач высшей категории с четвертьвековым стажем, и дочь, студентка лечебного факультета ОмГМУ, представляющие в нашей семье, так сказать, лицо официальной медицины, в один голос потребовали добавить, что идти к врачам-онкологам нужно в любом случае и как можно раньше, потому что на ранних стадиях это заболевание поддается успешному и менее травматичному лечению.