Магадан-13. Оленька. Первая глина

Мы жили в маленьком авиационном посёлке второго объединённого магаданского авиаотряда. Вся жизнь этого посёлка была подчинена нуждам авиации. Все жители, за редким исключением, были связаны с авиацией. Это были летчики, их семьи, работники авиазавода, работники наземных служб, работники метеослужб и т.д.

Мои родители были совсем юными и безбашенными романтиками, а я при них, вдалеке от бабушек и разных ништяков. Большое количество личного времени и внимание к окружающему миру помогли, видимо, сформировать какие-то важные базовые опоры. Одним из столпов, на которых сформировался стойкий интерес к творчеству и изобразительному искусству, была Оленька, соседка по бараку.

В нашем бараке в каждом отсеке было по три комнаты. А в каждой из комнат проживало по семье. Как правило, из нескольких человек. В нашем отсеке жили сразу две Люси и сразу две Оли, их дочери. Петровы и Силантьевы. Мы должны были всё время выкрикивать: «Люся, иди сюда! Нет, не ты, другая!». Или: «Оля, позови маму? Нет, не ту, другую!»

Оли уже были девушки. Очень разные. Петрова ничем не примечательная толстушка-конопушка, без особых запросов и интересов. Только косметикой интересовалась и причёсками, типа «сэссун». И парнями, конечно. Она была не интересная, но добрая девушка. Мы с ней ладили. Она стала кассиром и была довольна. Петровы жили вчетвером в своей комнате. Их отец, водитель спецтехники, очень поддавал, а мать их, Люся, была поэтому нервная и скандальная. Их сын, Петров, 10 лет, был конопат и тоже не интересный. Мы не ссорились и не дружили с ним.

Другая Оля, Силантьева, была похожа на все чудеса, разом. Она жила со своей матерью, вахтером Люсей. Эта Люся была тоже нервная, в мохеровом берете и не замужем. От кого она родила свою Олю, никто не знал. Теперь я думаю, что от инопланетянина. Потому, что Оля имела самую удивительную внешность и самые необычные пристрастия. Мать её тиранила и лелеяла, одновременно. Буквально, запиливала девушку. Оля была очень тонкая, бледная, с огромными синими глазами. Волосы, как и полагается чудесным девушкам, были у неё в наилучшей форме, размере и цвете. Она была кудрявая, длинноволосая блондинка. С черными собольими бровями, сросшимися над тонкой переносицей. А пальцы на руках были похожи на тонкие фарфоровые веточки. Этими своими пальчиками она всё время что-нибудь рисовала, шила и вязала.

Мне разрешалось приходить в гости и наблюдать за разными Олиными занятиями рукоделием. Мне также разрешалось рисовать на промокашках из Олиных тетрадей (я очень любила промокашки за их рыхлость и эффектарность, и везде за ними охотилась). Кроме этого, я была настолько мала, что за человека меня никто там особо не считал и про меня забывали, когда обсуждали всякие взрослые дела. Поэтому, когда две эти Оли делились друг с другом своими сердечными тайнами, я преспокойно могла развешивать уши, рисуя на своих промокашках, где-нибудь в углу.

Оля работала в лаборатории, проверявшей авиационное топливо. Туда мне тоже разрешалось приходить и играть с ретортами, весами и колбами. Представьте себе маленький одинокий домик, высоко на сопке, окруженный только лиственницами и кустами стланника, а в нем сидит одинокая златовласка в белом халате и переливает тонкими фарфоровыми пальчиками керосин в капельницу Шустера, например. И грезит о своём необычном спасении прекрасным принцем.

Однажды Оля почти полгода пряла из ваты и ниток пряжу. А потом вязала из этой «пряжи» свитер. Потом надела этот свитер, только однажды, когда мужчины пригласили её на морскую рыбалку. Там, на этой рыбалке, она очень напилась водкой и зачем-то пошла купаться в Охотском море. И это было первое и последнее приключение её свитера из белой ваты. Потом мама ругала Олю, а я жалела то, что осталось от свитера. И это был мой первый урок о важности знания материала и владения технологией.

Оля собирала перья чаек, стригла их и клеила на палочки, а палочки вешала в ветренных местах и смотрела, как они движутся по кругу. Она делала из фольги кукол, обклеивала их соленым тестом и раскрашивала гуашью и канцелярским клеем. Сшивала тоненькой иголочкой фрагменты бумаги, ткани, целлофана и надевала на голову и кружилась по комнате под Анну Герман, поющую нежным голосом про нежность. Из проволоки и ниток она собирала конструкции и поселяла туда каких-то персонажей из блёсток и картона. Прошу заметить, что никаких журналов по ДПИ она никогда не видела, а инстаграм тогда не придумали ещё и почерпнуть никакие «креативные» идеи для творчества, кроме как из своей прелестной и безумной головы, она не могла.

Люди, вокруг, всё хотели её выровнять, подрихтовать и сделать обычной. Больше всех старалась Люся, её мать. Оля не сопротивлялась. Делала что все, безропотно. Но потом обязательно забиралась с ногами в кресло и шила очередной «ужас, что у неё в голове?».

Однажды она позвала меня к себе в гости и вытащила откуда-то из-за книжек и коробок маленький пластиковый футляр от фотопленки. Сказала: «Нюхай!» и открыла его. Я понюхала. Пахло болотом. Она сказала: «Это глина». Мы с ней потыкали в футляр ногтем, лизнули, по очереди то, что было внутри. Мягкое.

Оля сказала, что привезла это с Материка и будет лепить собачку. Из настоящей скульптурной глины. И слепила собачку. Мы с ней любовались. Потом надоело. Она размочила собачку и слепила кота. Потом гуся. Потом чашечку. Потом понеслось. И всё это малюсенькое. Обратимое. Из этого маленького зелёного комочка. И я была в абсолютном восторге. И стала мечтать о таком материале, перед каждым моим сном. Это вам не то, что пластилин, который в каждом магазине. Это же ГЛИНА. Её нужно с Материка привезти. Это настоящий, чёткий материал.

И тут случилось происшествие, перевернувшее всё моё счастливое детство, окончательно. Родители купили цветной телевизор «Радуга». И включили. И я села смотреть мою первую цветную телепередачу. А чтобы было совсем прекрасно, затолкала за щеку ириску. По телевизору показали тарелку, крупным планом. Большую белую тарелку, которая крутилась и на ней возникали орнаменты и цветы. Кто-то красил кистью тарелку, в этом новом цветном телевизоре, а у меня ириска выпала изо рта. Меня поразило громом. И я твердо решила, что когда вырасту, то буду вот так же красить тарелки. Уеду на Материк, найду место, где учат красить тарелки, выучусь и стану красить. И найду себе эту глину, и буду лепить всё, что захочу. И не такое, как у Оли, малюсенькое, а по настоящему - целую машину глины, или даже две... А в музыкалку не пойду, бесполезно, не заставите. А если будете настаивать, то я утюг себе горячий на руку поставлю (что и сделала, в скорости). Этот протест так поразил родителей, что больше никто не настаивал. Так папины надежды заполучить дочь-певицу рухнули.

Оленька, меж тем, всё рисовала, шила, делала рельефы из фольги от тюбиков с зубной пастой, расписывала коробки, клеила ленточки, зёрнышки и золотинки. И не заметила, как её выдали замуж. Замужем она постепенно оправилась и стала как все. Потом я встретила её в городе, она была как все. Немножко красивее, чем все, но в остальном — обычная. Победили Оленьку. И это был мой второй урок.

Оригинал в Facebook автора.