Магадан-13. Компот

Давай вот эту: «Колыма ты, Колыма! Чудная планета! Двенадцать месяцев зима, а остальное — лето-о-о-о!!! И-и-их!!!»

Дануна. Чо за колхоз? Давай нашу, общую: «Я помню тот Ванинский порт. И визг пароходов угрюмый... Как шли мы по трапу на борт. В холодные, мрачные трюмы. От качки стонали ЗэКа, ревела пучина морская. Лежал впереди Магадан, столица колымского края...»

1

Ой, вы достали своей лагерной романтикой. Надо вперед смотреть. Давай жизнеутверждающую: «В рейс далёкий машина пошла! Трасса! Колымская трасса! Магадана душа!»

Фу, в телевизоре слушай этот официоз. Песни советских композиторов... Давай летную: «А полоса на трассе гудит бетоном. Над аэродромом погода — дожди. Не угнаться Аннушке за «Ан»-тоном. Ты уж меня Аннушка из-ви-ни!»

Слушайте. Чо всех замкнуло на Колыме? Давайте общечеловеческое? Ну, там, про любовь: «Я в этот день не пил. Не ел. Я на неё во всю глядел. Как смотрят дети. Как смотрят дети. Но тот, кто раньше с нею был, сказал мне, чтоб я уходил. Что мне не светит. Что мне не светит...»

— О, опять блатные пошли! Хорош, а?
— Да иди ты в жопу! Это про жизнь.
— Да не слушай его! Пой!
.............

И вот так до бесконечности. До утра. В маленьком поселке, на Колымской трассе. В семидесятых годах двадцатого века, в любой пригодный праздник, в покосившемся, но теплом послевоенном бараке, возведенном силами тех самых ЗэКа, о которых пелось выше, группой молодых летчиков и их боевых подруг до утра пелись песни, пилось, елось, танцевалось. Любилось, радовалось, страдалось. Никто из них не собирался оставаться там навсегда. Но все собирались жить вечно. Ну, почти вечно. Состариться очень не скоро, где-нибудь там, на Материке. В маленьком южном городке:
— Ждите нас. Не встреченные школьницы-невесты. В маленьких асфальтовых южных городках...

Потому, что у них, у летчиков, понятное дело, кожаные куртки. Брошенные в угол. Снегом запорошено низкое окно. Воет за ангаром северная вьюга. В маленькой гостинице пусто. И темно. Они большую часть времени в рейсах. У них там работы непочатый край и (это произносится с иронией, ёрно) как же они без неба. А мы, их женщины и дети, находим себе дела, конечно. В поселке. Но к лету все уезжают на Материк.

Материк? Это вся остальная земля. Есть Колыма. И есть Материк. Всё просто. Не запутаешься. Если ты ещё мал, то и маленький поселок становится огромным миром. Гаджеты ещё не изобретены. Телевизоры есть, но там две программы и расписание: в 17.45 мультики. Больше смотреть нечего. Можно спокойно гулять. В 17.40 откроется форточка и мама закричит: «Лялька, мультики!» Точнее, откроются все форточки и все мамы закричат одновременно. И мы побежим. Чтобы после мультиков выйти на улицу с каким-нибудь ништяком в кармане. Типа козинаков или куска сырокопченой колбасы, или сосательных конфет «Дюшес».

И настоящая жизнь продолжится. Мы будем сажать и поливать хвост от ананаса в песке, в надежде, что пальма таки вырастет. Будем копать бункер, чтобы укрываться от немецко-фашистских захватчиков. А если зима уже пришла, то плюс к войнушке и бомбочкам добавятся коньки, санки и рытьё тоннелей в двухметровых сугробах.

2

В детстве не ощущается холод. Никакой. В детстве мы не мерзнем. Некогда. И вот мы с Кузей (это погоняло, конечно, так то он Андрюха Кузнецов) лежим в сугробе и с упоением наблюдаем мерцание звезд. И пытаемся вообразить Космос. Космос влечет. Мы думаем, что полетим, дело времени. Всё к тому идет, что человечество полетит в Космос и найдет внеземной разум. Осталось потерпеть чуть-чуть.
И вдруг Кузя говорит:
— А мои разводятся. Я вчера ночью слышал. Я с мамой остаюсь. А папа в общагу уходит. Потому что нет её сил больше никаких. (Кузин папа работает в авиаотряде техником. Обслуживает вертолеты).

Ну что сказать... Не плачь, Кузя! Мои каждую ночь то расходятся, то сходятся. Комната-то у нас одна! Я в курсе всех семейных новых вводных и всех секретов. Зря ребенка «Локатором» не назовут! А именно так мама меня и называет. Не плачь, друг!

— Кузя, не расстраивайся. Он же только в общагу! Не на Материк. Побежали, пока нас по домам не загнали, посмотрим, чего там на горке Антоха с Андрюхой застряли?

И мы бежим. Андрюха с Антохой застряли не просто так. Они поймали и пытают Ильдара. Его мама, тетя Рая, если увидит дитя распластанным на снегу и сопливо голосящим (впрочем, он всегда ноет и всегда соплив), поднимет хай на весь поселок.

— Шубись, пацаны! Теть Рая идет!
— И чо он, не сказал, где их штаб?
— Сказал. Но мы и так знаем, где.
— Ильдар этот... Стукачок.
— Ага. Противный. И мать его опасный человек.
— Аленка. Выходи за меня замуж?
— Ты чо, дурак?
— Ну потом...
— Вот потом и приходи. Но вообще-то, я Бобрышева люблю. Он смешной. А ты... Сопли подотри! Ха. Ха. Ха. И знаешь что? Я, может, вообще за вас всех не выйду. Уеду на Материк и стану художником. При чем тут вы?
— А я тоже стану! Летчиком! (и стал, что характерно).
— А я буду моряком! (и спустя пятнадцать лет я встретила его на Материке, на нем была морская курсантская форма).
— А я... А я... Я не знаю, но, наверно, на машине буду, как папа... (он потом спился, как папа).

А потом приходит день, когда Кузин разведенный папа, авиатехник, лезет на Ми-8 и его рубит винтами, внезапно включенными вторым пилотом. И его хоронят в закрытом гробу, а в поселковом клубе стоит портрет и все идут проститься с портретом. В клубе всегда портреты ставят, когда летчиков хоронят. Весь поселок идет прощаться. Ленточки черные, а буквы золотые. Или серебряные. И я рассматриваю близко эти надписи на венках. Ах, вот оно что. Это покрашено через трафарет бронзой и серебрянкой: «Дорогому мужу, отцу, сыну», «Дорогому товарищу», «Покойся с миром»

Кумач и черные ленты. Оркестр из города привезли. Вон автобус стоит. Пару-тройку раз в году бывают в нашем клубе такие скорбные дни, когда второй магаданский авиаотряд хоронит своих работников. Север. Что вы хотите. Трудная работа. От того они и веселы. Они стараются жить.
.............

Потом хоронили папу Андрюшки. Они разбились, всем экипажем при плохой видимости. Санрейс выполняли, на Чукотке. Андрюха стал летчиком, как и обещал. Жениться мы не стали. Это лишнее.
..............

В продуктовый магазин привезли арбузы с Материка! По три штуки в одни руки будут давать. Очередь живая, уйдешь — вылетаешь. Мы стоим с родителями в очереди, по очереди: папа ночью, мы с мамой — днем.

Через двое суток начинается торговля арбузами. Арбузы выкатывают из железных клеток (морем, что ли, привезли? Наверно) Арбузы. Арбузы. Арбузы.

3

В Магадан два пути: по воздуху и морем. Поэтому весь остальной мир, вместе с арбузами и вишней/сиренью — Материк. Мы играем, стоя в очереди, в освобождающихся от арбузов клетках. Мы играем в цирк дрессированных животных. В наших телевизорах артисты советского цирка — культовые персонажи. Я бы тоже хотела работать в цирке. С животными. Но на Колыме цирков нет. Есть только собаки. И коты. Вот, недавно вышел новый фильм, называется «Приключения Электроника». Там собака-робот, эрдельтерьер! Мечта! Вот бы мне такого...

Арбузы. Нам выдали девять арбузов! По три в руки (я тоже уже человек и мне тоже полагаются арбузы), и мы катим их домой. Потому что папа ведь не может все их унести. Вот мы с мамой и катим. Арбузы. Вдоль Колымской трассы. И арбузы весело подпрыгивая, мчатся под горку. Так заканчивается всё хорошее.
................

Но завтра обязательно произойдет ещё что-нибудь (или кто-нибудь), что заставит забыть обо всём. И вспомнить, как катятся эти арбузы, через столько лет.
Арбузы красиво раскололись на части, а части разлетелись во все стороны красными брызгами, когда ударились о старый жестяной сарай, выкрашенный многими слоями разноцветной краски, сошедшей кое-где и образующей вместе со ржавчиной и надписью «МРО-71 гут.ч. КА-1276» (это заклинание, я всегда это знала, никто не верил, а зря) живописную, колоритную текстуру.
................

С тех пор я люблю арбузы. Ржавые сараи. Петь. А похороны не люблю. У похорон неправильное оформление — бронза и серебрянка по черному фону. Веночки из бумаги и пластмассы. Рюши зачем-то.
Компот.

 

Оригинал в Facebook автора.