Пора рассказать историю Юры

Я сейчас там, где живут эти все люди из моих «Ташаринских дневников». Леплю свою скульптуру и смотрю на дом, некогда принадлежавший Юре. Самое время вспомнить о нём.

Пора рассказать историю Юры. Потому что кроме меня, похоже, о нем никто не вспомнит. Разве что в форме устного народного творчества, непечатно и по пьяни.

1

Дело в том, что он умер. Но он не просто умер. Он умер, как жил — с присвистом. Чтобы умереть, ему пришлось залезть на березу, в пьяном виде и оттуда фотографировать закат солнца (что ли?). Потому что это было красиво. Он упал с березы, фотографируя закат. И умер.

Он мог умереть от пьянства. От врожденного порока сердца. Мог умереть, когда был беженцем из некогда братской республики. Мог от голода. Вполне. Его мог зарезать муж одной из тех женщин, от которых он регулярно выпрыгивал из окна, под утро. Его могла придушить сожительница, от которой он ходил ко всем этим замужним женщинам. Его четверо (?) детей, рожденные в одной деревне, в разное время, от разных женщин очень любили его и всегда прибегали к нему в гости. Он шебутился с ними и, усадив всех их на свой дурацкий мини-трактор, катал по улице.

У него жили рыжая корова и белая собачка. Он стрелял в окно Буржую (это его сосед) из берданки, потому что был не согласен с текущим положением вещей. Приезжала полиция и его вязали, но он выжил и выкрутился, не сел.

Он был наш единственный друг и сосед, на этом краю деревни. Другие все далеко и злые (в Сибири не принято без толку раскрывать душу нараспашку каждому встречному-поперечному). Он приносил нам молоко от рыжей коровы и громко радовался тому, что мы, как придурки, не умеем садить огород. И он приносил нам уголь, когда видел, что мы замерзаем в только что построенном домике.

В его ухе сияла блестящая «брильянтовая» серьга, сам он был рыж, высок и статен. Он определенно был очень красив, и только его беспробудное пьянство превращало его в одутловатое неясное существо. Но на его вполне русское лицо повлияло южное солнце его детства. И он навсегда остался улыбакой, шумелкой и выдумщиком. Он был добрый, но совершенно конченый алконавт.

И когда Магомет, его земляк по бывшей братской республике, вез его на своей тарахтящей одноглазой «Жиге», увозя скорее от бегущей за ними пьяной Кати, сожительницы Юры (которая обиделась на наличие любовниц и хотела его убивать, о чем громко оповещала всех, кого встречала по дороге), то это была опасность, и он вытащил бутылку водки и пил из горла, хохоча. Он не боялся Катю. У него этих Кать! Тоже мне, моралистка.

А Магомет тогда сказал:
— Юра. Что ты делаешь? У тебя ведь врожденный порок сердца? Ты убьешь себя.

А Юра ответил:
— Магомет. Не учи меня. Я сам знаю, что. Ехай.

2

И вот после всего, что я перечислила, он лезет на какую-то берёзу, чтобы сфотографировать закат солнца. И падает оттуда. Неудачно, потому, что головой вниз. И всё. Нету больше Юры.

Всё это рассказал нам вчера Магомет. А Томатос расстроился и сказал:
— Тоже мне, прощальная гастроль... Дон Жуан хренов... что наделал. Придурок... Эх.

И мы стояли, втроем, с Томатосом и Магометом, облокотившись на фундамент будущего дома. И смотрели на закат. Было красиво.

Магомет курил. И смотрел черными глазами прямо в синее небо. Томатос загорел, пока косил траву, и теперь был медный и красивый, в лучах, так сказать, заката. Я думала, что березы — зло. Мне всегда они не нравились за свой сренерусский депрессивный вид и клещей. И вот доказательство.

Так наступил август.

 

_{Оригинал в Телеграм-канале автора.}