Слова опоздавшие. Памяти Николая Перистова

— Дал кому-то старинную вафельницу с царским орлом и забыл кому! – Перистов всплёскивает руками, — ну всё, теперь ищи-свищи…

Молчим… Жалко вафельницу.

1

— И мандолину любимую тоже вот так увели, — повёл счёт «потеряшкам» собиратель. — Моего года рождения был инструмент — тысяча девятьсот пятьдесят седьмого! Я её на Хитром рынке за «тридцатник» купил. Хитрый рынок для меня — как выход на охоту: иногда такие «раритеты» попадаются! Вроде мандолины. Это же кусочек детства: моя сестра играла на мандолине…

Мужик сначала восемьдесят рублей за инструмент запросил. Я аж закипел: «Такие деньжища за кусочек детства!» Короче, развернулся и пошёл. Через несколько шагов слышу — кричит: «Бери за тридцать!» М-да…

Молчим… Мандолину тоже жалко.

— Понимаешь, есть настоящие коллекционеры, у них всякие редкие произведения искусства, Фаберже там… И трясутся они над своим добром, как Кощей над златом. А я простой собиратель этнографических вещей. У меня в чулане больше полсотни клеймённых кирпичей, есть глиняные изразцы — сам отреставрировал, даже разорвавшаяся пороховая бомба есть. Представляешь, в музее лежит муляж, а у меня — подлинник: со дна Омки достал!

Все предметы, которые я вымениваю, нахожу или покупаю, мне всегда пригождаются. Они меня согревают, воодушевляют на творческие подвиги, подпитывают энергетикой предков. Когда я беру в руки старинную монету или книгу, то ощущаю время, дыхание прошлого. Я вот сейчас книгу пишу, которая так и называется «Между прошлым и будущим». Люблю устраивать выставки из своих сокровищ. Хочу показать ступки — их у меня уже тридцать семь. Причём у каждой свой особенный «голос»: все звенят по-разному. Добавлю к ним самовары, подстаканники... Одним словом, Плюшкин я местный, только со знаком плюс.

Про все свои «рыбные места» Перистов рассказывает не таясь. Возле мостов, говорит, обычно попадаются монеты, штыки, пистолеты, обрезы и прочие криминальные «редкости». А вот, к примеру, на берегу Омки Николай Васильевич наткнулся на утюг обыкновенный пятидесятых годов, рядом с которым валялось ядро времён основания Первой Омской крепости. А в районе старого Омского причала, по его словам, пруд пруди багров, топоров, кованых петлей, цепей, печных дверок, гвоздей и прочих дорогих сердцу настоящего собирателя безделушек.

— Во время одной экспедиции в Тевризском районе мужик царский серебряный рубль предложил. «Откуда?» — интересуюсь. «На Иртыше нашёл!» — говорит. Я равнодушно так: «Ну и чего просишь за него?» — «Два пузыря!» А у меня с собой только один. Но мужик пошёл на сделку. «Я этот рубль, — говорит, — всё равно на блесну хотел перелить!»

Недавно шикарное немецкое пианино приобрёл – обменял у хозяина на самое обычное. Трофейный инструмент. Ему лет сто пятьдесят.

2

Идем осматривать редкость, расположившуюся на первом этаже Сибирского культурного центра.

— Вот, — картинно ворчит Николай Васильевич, высвобождая трофей из-под детских шуб и портфелей — в центре как раз идет экскурсия, — видишь, как у нас тут к культурным ценностям относятся. Я его на собственном горбу тащил, а они тут, понимаешь, гардероб устроили.

Пианино Перистова действительно редкой красоты: с резными ножками, ангелами и витиеватыми золотыми надписями. Нынче таких днём с огнём. Правда, расстроен инструмент тоже весьма изрядно. Но Николай Васильевич с оптимизмом глядит в грядущее:

— Мечтаю отреставрировать. Колки нужно все менять и у нескольких клавиш нет верхних пластинок. Их вообще-то из слоновой кости делают, а я из бивня мамонта смастерю — слон с мамонтом всё-таки близкие родственники.

Бивнями этими у Перистова завалена вся мастерская. Они лежат и в коридоре, и в подсобках Сибирского культурного центра — лежат и дожидаются своего звёздного часа: когда руки мастера превратят их в бусы, гребешки, серьги, мундштуки, шахматные фигурки, чётки и ещё в кучу бог знает каких прелестных вещиц...

— Мне чуть ли каждую неделю бивни предлагают. Правда, иногда цены заламывают такие, что просто смешно становится! У нас в том же Тевризе, куда ни плюнь, эти самые бивни валяются. А в тундре их на пачку сигарет можно выменять. Помню, однажды от кого-то услышал, что в татарской деревне Надцы, близ Тобольска, директор школы не знает, куда девать кости доисторических зверей. Приезжаю туда — а было это в году девяностом — деревня точно вымерла: все «Рабыню Изауру» смотрят. Я к директору. Продайте, говорю, бивни. Он: «Нет!» У меня после этих слов всё внутри оборвалось. Ехал-ехал, думаю, и вот те на! А директор улыбается: «Так забирайте! У меня, — говорит, — как ремонт, так от этих костей головная боль начинается: перетаскиваем их с места на места». Забрал я три громадных бивня, с ними прямо в гостинице и уснул. А чтобы друзья меня нашли, на двери номера повесил плакат, нарисовал на нём бивень и подписал: «Товарищ Перистов живет здесь».

— А вот это знаешь, что такое? — Николай Васильевич протягивает мне увесистую окаменелость, подозрительно напоминающую обломок чьего-то ребра.

— Мамонт!

— Ага, щас… Динозавр!

— А вы откуда знаете?

3

— Для мамонта времени маловато, чтобы превратиться в камень. А для динозавра — в самый раз.

Одно слово, мамонтовед. Перистов всю имеющуюся литературу про индрик-зверя вдоль и поперёк изучил, так что спорить с ним бесполезно.

— А вот это, – Николай Васильевич, как фокусник, вытаскивает из тёмного угла два увесистых кирпича и весь проясняется в лице, — от Тобольской крепости. Им лет триста будет. На этих замечательных кирпичах запечатлены первые в истории Сибири отпечатки шведских пальцев. Ты же помнишь, что Тобольскую крепость строили пленённые Петром шведы?

У меня тут в гостях недавно шведская делегация была, так все её члены почли своим долгом приложиться к безымянным отпечаткам на камне.

Из другого угла с благоговением был извлечён не менее ценный кирпич от Тарских ворот.

— Это мне комендант Омской крепости принёс, — делится своим счастьем Николай Васильевич, — он его на память взял, когда исторические ворота рушили…

У меня и от Успенского кафедрального собора кирпич есть.

Перистов подозрительно долго роется в кирпичной кладке в третьем углу и, не найдя нужный экспонат, очень расстроенный, разводит руками:

— У меня уже раз так было: пришли сантехники трубу менять и прямо под батарею исторический кирпич засунули. Да ещё и пополам его разломали. Тёмные люди!

Чтобы отвлечься от невесёлых мыслей про утерянный кирпич, переключаемся на благодарности, которых у Николая Васильевича воз и маленькая тележка. Тут тебе и стандартное «за участие в выставках», «бережное сохранение фольклорных традиций», «сотрудничество в оформлении фондов музея», и нетривиальное — «за широту души и бороды, а также за беззаветную любовь к мамонтам» за подписью дирекции Кормиловского краеведческого музея. А в марте месяце про искусного мастера и хорошего человека Перистова можно будет прочитать ещё и в третьем томе солидной столичной энциклопедии «Лучшие люди России» — издатели вот-вот его выпустят.

4

— Самое анекдотичное, — улыбается Николай Васильевич, — что мне ещё и орден за это полагается. Такой массивный крест, и в нём кружок с тремя буквами «Л.Л.Р.». Только две тысячи за него надо было заплатить. Признаюсь, соблазн купить себе орден на грудь был: думал, оставлю детям и всё такое. А потом посмотрел на отцовские фронтовые медали — они у меня на ковре над кроватью висят — и весь запал прошёл. Награды не покупают…