Моя зарплата. Такой ни у кого нет

Вот у меня есть работа. А есть — хобби. Работа — это гастроли. Это зрители, договора и обязательства. Я не могу взять и не поехать выступать без уважительных причин. А вот хобби — ну, например, танцы — я легко могу отменить просто так. Я люблю танцевать, но не хочу, например, именно сегодня.

Вы видели, какой ужас на улице? Брррр.

Может, пример не очень удачный, но наглядно показывает, почему благотворительность должна быть работой, а не хобби. Работой с зарплатой. Потому что только в этом случае можно рассчитывать на результат. Ровно так и устроено это у фондов. Сотрудники (фандрайзеры) — это люди, которые приходят на работу, на которой ищут возможности и деньги, чтобы закрыть сборы подопечным. Они не могут не прийти, потому что это — работа! А не хобби. И это обязательно, а не по желанию, и это каждый день, а не «когда будет время».

Например, есть условный ребенок, которому нужна операция. Эта операция спасёт ему жизнь, но она стоит много миллионов. И люди в фонде заняты поиском этих денег. Они пишут посты, договариваются со СМИ, ищут блогеров, ведут переговоры с компаниями. А перед этим проверяют документы на достоверность, потому что мошенников сейчас полно. А после, когда сбор закрыт, отчитываются о нем в Минюст. Получается прозрачно, достоверно и обязательно. И это (вот я заладила, да?) ра-бо-та. Системная, рутинная, трудоёмкая, ежедневная. И с зарплатой. Потому что у всех этих людей тоже есть семьи. Они не могут бесплатно отработать — и домой. Им же надо чем-то детей кормить.

А если это просто порыв души, вы волонтёр, то тут немного другое. Вы раз помогли, два помогли, три, а потом порыв закончился — мало ли, проблемы свои какие дома, или на работе основной завал, или, не дай Бог, со здоровьем что — и вы ставите благотворительность на паузу (не до неё сейчас), и легко сходите с дистанции, потому что вы никому ничего не должны, зарплаты у вас нет никой, вы просто раз — и не пришли. И вы имеете право так поступить, и никто не предъявит претензий, только поблагодарит за то, что приходили раз, и два, и три. И никто не скажет: «А как же сбор? Там же мальчик, операция, и времени нет!», потому что у вас нет никаких обязательств. Вы же волонтер, а не сотрудник фонда.

Подобные посты я пишу раз в квартал. Повторяю, как попугай. И дальше буду. Потому что после каждого (каж-до-го!) благотворительного поста, мне в личку пишут люди: «Дайте личный номер героя. Я фондам не доверяю. Они себе забирают процент от сбора, шарлатаны. Я хочу ребенку помочь, а не тетке какой-то свои деньги переводить». Это правда. Фонды забирают процент. И из этих денег платят себе зарплаты и оплачивают коммуналку в офисе, и такое всё, необходимое для эксплуатации проекта. Зарплаты у сотрудников фондов, как правило, совсем крошечные. Потому что общество живёт в стереотипе, что благотворительность должна быть бесплатной. Это же деятельность для души. Душа заплакала — и ты помог. И это правильно и благородно, но ты помог, пока было время, ресурс и желание этим заниматься. А потом умчал в свою жизнь, а сбор не закрыт... Там ребенок ждет, операция... А кто его закроет, сбор-то? Пушкин? Нет. Тот самый человек с маленькой зарплатой и большим сердцем. Он будет продолжать искать возможности и деньги, пока не закроет сбор. Зарплата делает его работу системной и обязательной. И очень жаль, что она маленькая. Ведь чем больше зарплата, тем больше внутренней ценности у человека и вовлеченности. Когда твоей зарплаты на работе не хватает на жизнь, ты занят не только работой, но и мыслями о том, что сделать, чтобы хватило. А когда хватает, ты полностью погружен в свое дело, и делаешь его лучше. Исходя их этой формулы, хорошо бы зарплаты были большими. Но это невозможно. Ведь они платятся, получается, из пожертвований, и вопрос в этом месте превращается в очень деликатный.

«А этим нахлебникам на что?» — возмущается кто-то, кто хочет, чтобы все его 500 рублей до копейки пошли на операцию ребенку, не понимая, что без фандрайзера, того самого «нахлебника», он бы никогда не узнал об этом ребенке и не получил бы возможность быть причастным к спасению. Поэтому, пожалуйста, не обесценивайте очень важную работу сотрудников фондов, не называйте их нахлебниками, и не возмущайтесь тому факту, что им на поддержание жизни фонда тоже нужны деньги.

Теперь про меня. Я — волонтёр. Не сотрудник. Работаю (пишу тексты в поддержку фондов) без зарплаты, по велению души. Меня и так яростно хейтят, если бы я за свою деятельность ещё и деньги брала, меня бы сожрали, и я бы сломалась. А так, когда я читаю очередной буллинг в сети в свой адрес, думаю: «Оля, помни, ты в любой момент можешь бросить. Это не обязательство, это порыв души». Пару раз почти бросила.

Благотворительность — очень сложная работа. Потому что это сфера такая... обманчивая. Не в смысле, что тут обман (хотя и этого «добра» тоже полно), а в смысле, что кажется, что она про добро и поддержку, а она про боль и травмы. И я малодушно обещаю себе, что брошу всё это к чертям, каждый раз, когда читаю нелепые «разоблачения». Из последнего — что я в связке с другими ворами собираюсь украсть миллионы, собранные на строительство хосписа в Удмуртии.

Но пока не бросаю. Пока есть силы. И смыслы. И внутренний мотор вырабатывает тепло, которым хочется поделиться.

Я не беру денег. Но...

У меня в ватсапе живёт Наташа. Наташа — приёмная мама Олечки. Той самой, у которой и горбик, и ножки заплетены косичкой, и аномалия сердца, и в свои 10 лет Оля весила 10 килограмм... Мы с Армией волшебников собрали Оле деньги на коляску. Наташа с тех пор пишет мне их новости. Иногда это плохие новости. «Олечке хуже, она в реанимации, молимся за нее». Иногда хорошие: «Нас домой выписали, Олечке лучше, терпимица наша». И фоточки. Оля в новом платьице. Или с новой игрушкой. На новой коляске.

Наташа считает, что я взяла над ними шефство. А я не брала, и никаких отчётов не просила, но я очень рада Наташиным письмам. Мы с ней болтаем об Оле, о том, как мало вокруг доступной среды и о книге, которую Наташа когда-нибудь напишет о своих приёмных детях...

Так вот Наташа за меня молится. Каждый день.

Ещё в моем ватсапе живёт Настя. Она присылает мне фото после ее операций.
Настю облили кислотой. В лицо прямо плеснули. Просто псих какой-то, незнакомый человек. Непочему. И мы собрали ей большую сумму денег на восстановление, и Настя пишет: «Ольга, буду вас держать в курсе. Всё по плану. Вот такая операция сегодня». Фотографии страшные. Как говорится, «шок-контент». Я вздрагиваю. Но не могу написать Насте: «Не присылай». Я пишу ей: «Сил тебе, дорогая». А потом лицо становится лучше. И есть ощущение прогресса и положительной динамики, хотя впереди еще долгий путь.

Ещё в моём ватсапе живёт Наташа. Мы собрали на реабилитацию её дочке Насте. Она поздравляет меня со всеми праздниками, пишет: «Храни вас Бог» и хорошие и теплые слова-батареечки. Так она проживает благодарность.

Кто-то приходит на мои концерты. Кто-то дарит мне сало домашнее, огурчики, конфеты, самодельные торты. Однажды мне связали жилетку и шапку. Кто-то рисует в подарок картины. Кто-то читает за меня молитвы. Кто-то присылает фото, из которых видно, что всё не зря. Вот моя зарплата. Такой ни у кого нет. Благотворительность — дело сложное.
Но я тут чувствую себя нужной и живой.
И это дороже денег.

Мне важно писать такие посты, потому что есть люди, которые, правда, не знают, как это всё устроено. И вот они узнают из поста и станут помогать фондам, а не злиться на них. Вот такой план)

_{Оригинал — на странице автора ВКонтакте.}