НГУ (часть 1)

Более чем за год до этого я узнала о том, что в бору на берегу новорожденного Обского моря строится научный городок, Институт ядерной физики, что вскоре там будет и университет. Места мне знакомы: станции электрички (тогда её называли передачей) Второй разъезд и Речкуновка были исходным пунктом многих из воскресных прогулок с родителями.

Дома о строящемся университете говорили не раз, перед выпускными экзаменами высказывались сожаления, что университет откроется только через год. Мне хотелось поехать учиться в Физтех, на физическую химию, но до смешного ничтожные обстоятельства помешали подать документы вовремя (там вступительные экзамены начинались 1 июля, а не с 1 августа, как всюду тогда). Поступила на отделение строительных материалов архитектурного факультета Сибстрина – самое «химическое», что было в Новосибирске, и весёлая студенческая жизнь сразу же поглотила меня. Учиться было легко и интересно, в группу я попала очень дружную, вечера и вечеринки, походы в театр зимой и пикники после экзаменов в Кудряшовском бору; жили мы тогда рядом с институтом, за куртиной сибирки из окна моей с бабушкой комнаты видны окна общежития, и хорошо помню, как весной вечером прямо из облака яблоневого цвета возникают однокурсники, и мы долго беседуем через окно; то с задачами по сопромату или начерталке приходит кто-нибудь, то просто поболтать; а зимой бросали в окно снежком, чтоб убедиться, что я дома, прежде чем обогнуть дом и зайти. Жизнь была в высшей степени увлекательна, о Физтехе я и думать забыла.

1

В июньскую сессию, перед последним экзаменом меня от группы отрядили за билетами в театр, не помню уж кто тогда приезжал на гастроли, но очередь за билетами была длиннющая, хотя касса открывалась только через несколько часов. Заняв очередь, я пошла прогуляться и у здания президиума СОАН (тогда ещё называли его по-прежнему – филиал) неожиданно попала в поток куда-то спешивших моих сверстников; поняв, что идут на собрание желающих поступить в НГУ, полюбопытствовала зайти тоже. Зал был битком набит, я пристроилась у самой двери; народу всё прибывало. Возле меня плотный лысоватый господин (слово это было не в ходу в те времена, конечно, но более обычное тогда – товарищ – как-то не очень подходит) пытался протиснуться вперёд, но, не преуспев в этом, спросил листок бумаги, нацарапал что-то на нём и попросил передать в президиум. Листок отправился в путешествие. Мне видны были только макушки сидящих в президиуме на сцене, и то если приподняться на цыпочки, над морем затылков лишь кое-где возвышался кто-нибудь забравшийся на приступку к колонне или ещё на что-нибудь; возле одной из колонн на таком небольшом возвышении стояла девушка с греческим профилем, голова оттянута назад, будто под тяжестью толстенной косы, уложенной на затылке, и сама она устремлена вперёд – как фигура на носу корабля. Зал гудел, но почему-то не начинали. Вдруг кто-то в президиуме встал с запиской в руке: «Андрей Михайлович Будкер не может пройти от дверей зала сюда и открыть собрание. Товарищи, давайте потеснимся, попробуем создать хотя бы узенький проход».

Смех, движение в зале, и лысина моего соседа начала медленно продвигаться вперёд и вскоре исчезла из поля зрения: ряды затылков за нею вновь плотно смыкались. Наконец он добрался до подиума и заговорил. Он говорил о грандиозном плане создания небывалого города науки в Сибири, институтов, университета, который будет непохож на все доселе существовавшие, подобен разве что Физтеху, где учёба будет неотделима от научной работы, и студенты примут участие в научных исследованиях уже на младших курсах, работая в самых современных лабораториях, на передовом фронте естествознания; об особых требованиях, которые будут предъявляться к студентам. Я не помню всей речи, но помню необыкновенное вдохновение, с которым говорил оратор, и ответное воодушевление слушателей, возраставшее с каждым словом Андрея Михайловича, единодушие, захваченность общим порывом, – мне кажется – все в эти минуты думали одно, и даже пришедшие из любопытства, как я, уже не смогут вернуться к прежней жизни, не попытаться стать частью необыкновенного сообщества – НГУ.

И вот я – студентка первого курса факультета естественных наук (пока единственного), специальность – химия, а ещё есть физики, математики, геологи и механики.

Университетская жизнь началось с колхоза, в Коченёвском районе, куда на уборочную отправили поступивших (кроме тех, кто остался в городке достраивать общежитие и школу).

В колхоз я попала с физиками – Таня Вильгельми, Надя Елаева, Толя Иванов, Наташа Куратова, Коля Диканский, Лев Чопык (механик), Люба Гумиленко, Валера Кузьмин, Витя Мамонтов; но Гора Волгина и Тома Поспелова – химики, как и я. Обширна география, откуда собрались, – Дальний Восток, Бурятия, Восточная и Западная Сибирь, Средняя Азия, – и очень разные пути сюда, не только школа или техникум, разное: кто-то уже учился и работал, Тома вот – окончила медучилище, работала медсестрой, Чопык после курса или двух какого-то столичного вуза, у Горы позади – курс на философском отделении МГУ, но особенно таинственна биография немногословного и мрачноватого Вити Мамонтова: уже одни имена медвежьих углов Восточной Сибири, где он побывал, впечатлили; он сирота, с малых лет жил сам, работал в геологических партиях; экзамены за среднюю школу сдал экстерном, когда захотел поступить в университет, он один из немногих, кто набрал 15 баллов на вступительных экзаменах (баллы исчислялись по трём основным экзаменам – математике письменной и устной и физике, литература и иностранный язык в счёт не шли, их достаточно было сдать на тройки) – всё это мне необыкновенно интересно, о каждом из сокурсников хочется знать больше – и узнаю длинными дождливыми днями, когда не выходим на работу, и на перекурах у края картофельного поля в золотые бабьелетние дни, с сияющими вдали берёзовыми колками. 

Главное чувство – возникающего радостного «мы» и чего-то особенного в нём, отличного от прежде испытанного; оно в ощущении большой общей цели; ещё чувство, что это наше «мы» – собрание индивидуальностей... тут не обойдёшься без пояснений. Вспомнила горячие споры с сибстриновской подружкой, меня возмущала её наклонность делить на категории – вот деревенские, вот закаменские городские, а вот мы, выпускники лучших центральных школ города (я – закаменская, но в качестве исключения в её «мы» принята). Но как ни горячо я возражала, а всё же должна была признать, что почти все самые интересные мне собеседники – из состава её «мы», и её разделение на категории некий статистический предсказательный смысл имеет. Но вот здесь – ничего подобного. «Мы» сложено из индивидуумов, по отношению к которым вся эта пошловатая статистика не работает. Чуть ли не в первый день помню вопрос Тани Ромашиной Вите, читал ли он «Мудрость чудака» (недавно опубликованный тогда в Иностранке роман Фейхтвангера о Руссо), и Витин без энтузиазма ответ: «Читал... лучше уж «Исповедь» прочесть». И выясняется, что он читал и Руссо, и Вольтера, и Гегеля, и Канта, и Шопенгауэра, хотя говорит об этом неохотно.

Но так и не объяснила это "особенное". Отчасти оно – в ощущении свободы от казавшегося предназначенным.

В колхозе были недолго,не два с лишним месяца, до постоянного снега, как в Сибстрине, – в сентябре уже вернулись; городок (горстка только что построенных жилых домов, расположенных в вольном причудливом порядке, а не скучными городскими кварталами, через сосновую рощицу от общежития – институт гидродинамики, в котором временно приютились и другие институты, недостроенная громада Института ядерной физики высится чуть поодаль, рядом почти достроенная – геологии) – в обрамлении осенних берёз и осин с поредевшей, но не полностью облетевшей листвой. Занятия – в школе, нижний этаж которой – собственно школа; детей пока немного в городке, но это ненадолго, очень скоро наполнится он ими до краёв, полнее, чем любой новосибирский район, детские садики уже строятся. Но в это будущее мы не заглядываем, волнует ближнее – первая сессия: нас предупредили, что набрали с запасом и отсев будет очень большой, не как в обычном вузе; на нашем этаже самая большая комната – «кандидатов», то есть принятых условно, но и это – не главное, главное неуловимо, волнующе. Я, наверное, больше других чувствую странность отсутствия старшекурсников, после Сибстрина, старого вуза с устоявшимися учреждениями и традициями, где новички с первых дней окунались в поток до них установившейся студенческой жизни. А мы – сами устроители традиций. Островком среди сибирских лесов наш в лесах строительных городок, – но возле только что построенного дома уже аккуратный газон (альпийские газоны, никогда не виданные, эшшольция, восточные маки, васильки, поповник буйным ярким колеблющимся от весеннего ветра ковром распустятся весной – дуновение дальнего, просторно-горнего, особенно если вспомнить тогдашние городские клумбы), хотя будущая главная улица (название-то какое – Морской проспект!) непроходима после дождей. Наше общежитие – на углу Морского и Обводной, уводящей в сторону института геологии и на полпути круто поворачивающей к сосновым посадкам, где юные сосенки пока что едва ли выше нас.

Ни одного рейсового автобуса в город, надо было спускаться к Бердскому шоссе, чтоб «поймать» междугородний Бердск – Новосибирск, или голосовать на шоссе, или пробраться в служебный – несколько рейсов в день, но в него студентов пускают только если останется место (не сидячее, конечно), и, помнится, преподавательница истории партии переписывала студентов, едущих в город этим автобусом: она очень серьёзно отнеслась к идее «погружения в науку, отрыва от светской и вообще городской расслабляющей суеты», в её представлении осуществляться это должно было примерно как в колониях для малолетних преступников, запретом выхода на волю, за пределы зоны, – но над нею посмеивались, сколько она ни старалось придать важности своим угрозам. Запомнилось это по резкому контрасту с духом вольности, которым проникнуто было всё вокруг, ощущаемом в разговорах, шутках, отсутствии обычной вузовской дисциплины – никакого учёта посещаемости; мне, химику, можно было ходить на лекции, читаемые физикам и математикам – слушай что хочешь, по собственному усмотрению. Весной Сабинин в хорошую погоду уводил свой математический семинар куда-нибудь на лесную лужайку.

Но до весны ещё далеко, пока – первые лекции. Будкер читает общую физику в актовом зале. Места занимают в шесть утра – позже ни одного не останется, спозаранку кто-то один из комнаты занимает на всех, пришедшие незадолго – за полчаса до предполагаемого начала лекци – пробираются на занятые для них места по партам, перешагивая через головы сидящих, проходов не существует, многие слушатели пришли со своими стульями и заняли проходы. Будкер должен был прилететь из Москвы рано утром и к началу лекции добраться в городок. Приходят с сообщением, что самолёт опоздал, только что приземлился, а до городка из Толмачёва (по недостроенной бетонке) не так-то быстро, нам предлагают разойтись, но почти никто не уходит. Более чем часовое ожидание – и вот наконец входит Будкер, всеобщее ликование – и лекция начинается. В недели его приезда расписание лекций менялось, физика занимала больше места, чем в регулярном расписании, а в отсутствие Андрея Михайловича читал Борис Валерьянович Чириков, и хорошо читал, хотя столь же многолюдных паломничеств на его лекции не было.

Физику нам читали не считаясь с тем, что математики, необходимой для понимания читаемого, мы ещё не проходили. Иногда делались самые краткие экскурсы в математику, несколько слов в пояснение написанных дифференциальных уравнений тем, кто прежде и слыхом не слыхивал, что такое производная, – и всё; книг, соответствующих курсу, не было, то есть это было – как учить плавать, бросая совершенно не умеющих в воду. (Тем, кто младше нас, такое сравнение может показаться преувеличением, но надо было знать тогдашнюю школьную программу по математике; по-своему неплохая, к высшей математике она не приближала так, как позднейшие программы даже обычных школ, не говоря уж о матклассах, их тогда ещё не существовало, в Сибири по крайней мере, как и физматшкол, олимпиад и т.п., всё это началось чуть позже именно в городке, а тогда мало кто из нас в школе видел что-нибудь посерьёзней задачника Рыбкина). Лекции не кончались со звонком, лишь малая часть слушателей расходилась сразу, остальные собирались плотным кольцом у доски, где лектор отвечал на вопросы, сразу туда и не пробраться было, лишь медленно кольцо редело и оставались только два-три самых упорных вопрошателя, среди них неизменно Аркаша Вайнштейн. Если в том же зале должна была состояться следующая лекция, ей не дано было начаться во-время, а когда зал следующую пару был не занят, диспут мог продолжаться очень долго. Эта часть бывала не менее интересна, чем сама лекция, и не только ответами лектора, но и самими вопросами.

Вечерами пытались вместе понять не понятое на лекциях. Вокруг берущихся объяснять скопление жаждущих объяснений, обычная картина: оба подоконника в концах длинного общежитского коридора заняты объясняющими, возле каждого небольшая толпа. Допоздна горят и окна «наших» двух верхних этажей школьного здания, все классы заняты, ведь любителям заниматься в одиночку нелегко найти тихое местечко в общежитии.

К концу семестра заметно изменяется «рейтинг» любителей объяснять: вначале за это охотно брались те, кто уже поучился в других вузах и был слегка оснащён знанием матанализа и общей физики, но очень скоро этого стало недостаточно, выявлены были и приобрели популярность способные решить нетривиальную задачу (а тривиальных нам почти и не давали, молодые выпускники физтеха, которые вели у нас семинары, упорно ориентировались на школу гениев, не всегда считаясь с реальностью).

Книг, соответствующих большинству читаемых нам курсов, не было. Раздобывание тех немногих, на которые лекторы давали иногда ссылки, было делом нелёгким, лишь малую часть можно было разыскать в библиотеке. Проходил слух, что где-то в Дзержинском или Заельцовском районе в книжном видели что-то – и туда снаряжалась экспедиция.

Помню, как объездила чуть ли не все букинистические магазины Новосибирска (собственно букинистических почти и не было тогда, но были отделы в некоторых книжных) в поисках «Теории кислот и оснований» Шатенштейна, так и не нашла ни в одном и следующим летом прочла эту нахваленную кем-то книгу в Одесской публичной библиотеке, но почти не нашла в ней для себя нового: к тому времени удалось разыскать кое-что в разных монографиях на английском, доступных в городковской библиотеке; именно с этого началось моё чтение на английском, сначала с большим трудом, но очень скоро пошло с лёгкостью.

 

О к о н ч а н и е   с л е д у е т .

 

Оригинал в ЖЖ автора