Почему я очень люблю юбилеи Октября

Мы уже заканчивали второй год службы и поклялись друг другу, что, перейдя в старослужащие, мы не будем унижать, обирать и эксплуатировать молодежь. Буквально дали зарок. С этим свинством пора было кончать. Но мы в этом благородном деле перестарались.

Как-то беседуя на эту тему мы, три друга, так распалили себя, что решили поставить точку уже сегодня, не откладывая. Порок должен был быть наказан. И было это в воскресенье, перед кинофильмом. Мы зашли в чужую казарму, где было гнездилище самых гадких пакостных «дедов», известных своей изобретательностью в гнусных издевательствах над молодыми. Интересно, что персонально нам троим эта банда ничего плохого не сделала, так что личная месть здесь была ни при чем. Мы пошли сражаться за принцип. Два года мы копили злость на этих мерзавцев, и надо было дать выход этому справедливому гневу.

Шайка этих грязных тварей сидела в закутке, пила чифир и играла в карты. Среди них был и бывший сержант, разжалованный с позором за воровство личных вещей у сослуживцев. Такая вот компания была. Спровоцировать драку нам не составило труда: их было больше, и они дружно подскочили с мест и бросились на нас. Однако, что значит, психологический фактор: мы были полны решимости и с такой яростью ринулись на них, что немедленно обозначился явный перевес в битве в нашу сторону. Ошеломленные таким натиском «деды» кинулись разбегаться. Тот самый вор-расстрига из бывших сержантов, сбитый мною с ног, резво вскочил и рванул куда-то в панике, но, отрезанный от выхода, заметался и вдруг сиганул прямо в открытое окно. Я, повинуясь рефлексу гончей собаки, автоматически прыгнул за ним (совсем не ожидал от себя подобной прыти: вот что значит «состояние аффекта»!) Как я за ним гнался! И благодарю Бога за то, что я его не догнал: ведь могло бы и до смертоубийства дело дойти.

Потом мы пошли в кино. Но во время просмотра фильма в клубе все время шло какое-то движение: побитые «деды» поднимали в защиту своей поруганной чести всех старослужащих, сговаривались. Однако те, кого мы наказали, были такими неавторитетными общепризнанными негодяями, что подавляющее большинство солдат третьего года службы отказалось заступаться за них. Это были нормальные парни, которые сами были не замешаны в «дедовщине» и не одобряли эту традицию. За кого заступаться? За вот это отребье?! Не может же быть «поруганной чести» у бесчестных людей. Однако человек тридцать «дедов» собралось кучкой недалеко от выхода из клуба. Так как в полку было 300 солдат, то и каждого года призыва было около ста человек. Мы никого не подговаривали, но все наши одногодки были уже в курсе, и все также остались у клуба, окружив нас. Сотня против тридцати и плюс тот самый психологический фактор: многие деды были настроены нерешительно, драться за этих ублюдков, с явными шансами на поражение, многим не хотелось. Наш же лагерь был настроен воинственно. Такая демонстрация силы привела к тому, что на противоположной стороне обозначилась утечка бойцов: осталось человек 25, потом и вообще 20. В общем, наказание нас дерзких, посягнувших на вековечную традицию, не состоялось.

Но назавтра дежурный по части доложил о происшествии командиру полка. И началось! Всё-таки драка в ракетном полку, стоящем на боевом дежурстве, это было ЧП. Дисциплина у нас была на высоком уровне, поэтому нас, инициаторов драки, решили примерно наказать. Командира части особенно встревожило не собственно наша стычка, а то, что она могла перерасти в массовое побоище: один год службы против другого. Солдатская солидарность «наших бьют!» могла привести к драке в масштабе 100 против 100.

Когда же об этом случае доложили командиру бригады, дело стало приобретать совсем дурной оборот: комбриг решил отдать нас под трибунал и устроить показательный процесс. А чтоб другим неповадно было! Нам было очень обидно: получалось, что нас, восставших против «дедовщины», будут судить, и тем самым командование поддержит эту мерзкую традицию. И больше ни у кого не возникнет желание дать отпор обидчикам.

Назначены были дознаватели из наших же офицеров. И вот что интересно: и сами дознаватели и практически все офицеры одобряли наш поступок. Эта кучка подонков так «достала» всех, не только солдат, но и командиров, что им никто не сочувствовал. Даже малознакомые офицеры из других подразделений вдруг подходили ко мне на улице, пожимали руку и говорили слова поддержки. Однако дело катилось своим чередом. Командир бригады и его замполит в буквальном смысле ничего не хотели слышать в наше оправдание. Они тупо выстроили для себя стандартную модель происшедшего и подгоняли под эту надуманную схему все факты. Но уж больно существенные натяжки надо было делать, чтобы изобразить дело так, как им хотелось. Про эту схему проговорился замполит бригады, приехавший снова к нам, чтобы лично поучаствовать в расследовании. Он и продиктовал дознавателям прямо в нашем присутствии, КАК должно выглядеть дело, на примере которого он потом будет проводить политико-воспитательную работу с личным составом.

Схема до смешного противоречила реальным фактам, просто диаметрально противоположно. Оказывается, в нашем полку сложилась шайка пьяниц и постоянных нарушителей дисциплины (это про нас!), которые из хулиганских побуждений избили примерных солдат-комсомольцев. Да, это было бы смешно, когда бы не было так грустно. И я даже немного улыбнулся, когда услышал такую версию. Замполит это заметил и буквально взъярился: «Он ещё тут посмеивается!! Ты что не понимаешь, пойдешь под трибунал, веселый». И я тогда, смелея от такого неслыханного несоответствия с действительностью, вдруг дерзко заявил: «Вы тогда не забудьте перед тем как отправить меня под трибунал, снять с двух досок почета мои фото». Замполит остолбенел, его схема затрещала. Он оглянулся на дознавателей, на замполита полка. Тот грустно и как-то виновато подтвердил, что мои фотокарточки действительно висят и в ленинской комнате подразделения и в полковом клубе. Замполит бригады пришел в замешательство. А тут один из дознавателей, такой честный капитан, добил его, сообщив, что у одной жертвы 180 суток гауптвахты, а другой вообще рекордсмен полка – 250 суток ареста. Это за три года службы!

Замполит немного стушевался и приказал нам выйти. Не знаю уж, о чем там был разговор, но приказ командира бригады никто не осмелился нарушить или даже обсуждать, и расследование продолжилось. Дело надо было заканчивать и передавать в трибунал.

Когда к расследованию подключились специалисты, мы почувствовали особый почерк работы. Дознаватели не хотели подавать дело как спонтанную драку, тем более, что мы сами дали основание оценивать произошедшее не как случайный конфликт, а как месть за проявление «дедовщины». Приемы были нехитрые, но, видимо, оправдавшие себя на практике. Дознаватели ставили перед собой четкую цель: выявить «зачинщика» и доказать «сговор». В этом была своя логика: у случайной драки нет лидера, а у запланированной акции обязательно должен быть генератор и инициатор. Для того, чтобы определить его, надо было добиться того, чтобы любые двое показали на любого третьего. Это бы и стало доказательством. Вот с такими уговорами и подъезжали к нам на допросах. Мы потом честно делились между собой информацией и вот что установили. Каждому из нас в отдельности убедительно-доверительно внушали, что он-то в этой ужасной компании явно случайный человек, и что он такой хороший и, якобы, заведомо не мог быть зачинщиком, и по отношению к нему, конечно же, будет проявлено существенное снисхождение – только назови имя инициатора. Для каждого из нас находили «теплые» слова и основания для исключительного к нему отношения. Генке Карпову говорили, что он круглый сирота из детдома, и его поэтому пожалеют. Славке Воробьеву говорили, что он-то уж здесь почти совсем ни при чем, так как он по комплекции был явно поменьше других двоих и по определению не мог быть главарем в драке. Мне ласково напоминали о том, что я имею диплом с отличием и готовлюсь поступать в университет, и потому мне не стоит из-за этих двух «отморозков» ломать себе жизнь.

Не получилось у дознавателей. Никто из нас не дрогнул и не подумал спасать свою шкуру за счет сдачи друга. Тогда нам объявили, что хотели посадить только одного, но если мы так упорствуем, то мы за такую солидарность жестоко поплатимся: нам всем троим светило по два года дисбата. А потом, если мы выживем там, нам предстояло дослуживать свой срок, так как время нахождения в дисбате в срок службы не засчитывалось. О порядках, царивших в дисциплинарных батальонах, мы были наслышаны, это было намного хуже, чем лагерь строгого режима или тюрьма. Выдержать там два года было немыслимо. Стало реально страшно. Я для себя решил, что я на это не пойду. Куда-то бежать, дезертировать – об этом даже не думалось: это было унизительно и безнадежно. Радикальный выход был только один. Я поделился этой мыслью с Генкой, он задумался. А я уже решил для себя – в дисбат я точно не пойду. Любой ценой. Однако, офицеры все-таки неплохие психологи… Командир нашего подразделения майор Тарасов, который тоже с сочувствием относился к нашим бедам, однажды, проходя вдоль строя на вечерней поверке, как-то особо внимательно всмотрелся в мое лицо и повернулся к старшине: «Минжуренко в караул не назначать. Оружие и патроны не выдавать. В оружейку не допускать». – «Есть!». Вот тебе на! Даже почистить родной автомат перестали пускать.

В общем, мурыжили нас долго. До осени. А осенью 1967 года вся страна уже трепетала в преддверии грандиозного юбилея – 50-летия Октябрьской революции. Полувековая дата была отмечена и широкой амнистией. Не знаю, как там юридически обстояло, но командир бригады приказал распространить ее и на нас. Это позволяло ему сохранить лицо: уж больно весь полк был против того, чтобы именно нас наказывать так свирепо. Дело закрыли. А этих побитых быстренько отправили на дембель, чтобы глаза не мозолили. И они, получается, благодаря нам, уехали уже в октябре, когда многие их одногодки продолжали еще служить. А ведь им светила самая поздняя демобилизация – в конце декабря, а тут – такое счастье! И по всему полку загуляла однообразная шутка: дембеля подходили к нам и говорили: «Лучше бы вы нас поколотили – уже бы дома были!»

Вот так и получилось, что я, вместе со «всем прогрессивным человечеством», с большой радостью встретил 50-летие Великого Октября. Этот юбилей спас мне жизнь. Хороший праздник, однако! А если б большевики тогда замешкались со взятием Зимнего?! Не зря их Ленин торопил: вчера, говорит, было рано, а завтра будет поздно. Промедление, мол, смерти подобно. Как я с ним был согласен! Долой Временное правительство!