Итальянские выборы российского президента с омским размахом

Святой для каждого россиянина день 18 марта настиг нас вдали от Родины. Но мы с мужем твёрдо решили: Пизанская башня подождёт. И внесли свой скромный вклад в будущее нашей великой страны.

Незадолго до отъезда мы подписали соответствующие заявления и честно признались сотруднице МФЦ, что по вине авиакомпании, отменившей рейс, просто вынуждены голосовать в дальнем зарубежье.

Из пяти избирательных участков, расположенных на территории Италии, ближайшим от Пизы был тот, что в столице региона Лигурии, на виа Гирарделли-Песчетто, 16. И чтобы выполнить свой гражданский долг, нам предстояло преодолеть 157 километров по железной дороге.

С вечера муж терзал всевидящий Гугл, чтобы он указал нам кратчайший путь от железнодорожной станции к российской дипломатической миссии. Пятилетний сын тоже готовился к путешествию, старательно вырезая из «Коммерсанта» портрет В. В. Путина. На случай, если Гугл наврёт, этот «маячок» точно не даст нам сбиться с пути истинного.

Маршрут был отработан до мелочей: и со спутником, и с шагающим по карте человечком. В 8:27 нам следовало сесть на поезд и час сорок две минуты мчать до Генуи—Бриньоле, в 10:20 — пересесть на электричку и пилить ещё четыре остановки до Генуи—Нерви. Затем надлежало нырнуть под виадук, прошагать по набережной мимо джелатерии, свернуть в переулок с коттеджной застройкой и отыскать консульство. Так дело обстояло в теории. На практике всё оказалось гораздо любопытнее.

В воскресенье 18 марта старушкой Пизой завладел дождь.

Ответственная за всю тосканскую погоду телеведущая — по мнению мужа, соблазнительная, как Моника Белуччи, а по-моему, страшная, как атомная война, — объявила: на солнце и не надейтесь, синьоры. Но разве итальянские осадки — это причина, чтобы не пойти на выборы российского президента?!

Надевая сапоги и пряча за пазуху паспорта, муж на дорожку с воодушевлением процитировал Есенина: «Пусть хлябь развернулась!/ Гром — пусть!/В душе звенит святая Русь».

1

После субботней студенческой фиесты Борго Стретто, исторический квартал Пизы, через который пролегал наш путь к железнодорожному вокзалу, являл собою зрелище, мягко говоря, недостойное родины Галилея и символа всея Италии. Мостовая была усеяна пластиковой посудой, столики у кафе и ресторанов загромождены устрашающим количеством пустых бутылок, под витринами дорогих бутиков живописно мокла увядшая закуска. «Омский студент так никогда не гадит», — с удовлетворением отметила я про себя.

В кассе «Трениталия» нас ждал surprise. Билеты на единственный поезд до Генуи «Франчабьянка», которые дома в Интернете вроде бы стоили 27 евро на троих в одну сторону, 18 марта подорожали до 54 туда и 46 обратно. Запоздало похолодев, я выдвинула на этот счёт пару гипотез: либо всему виной российские выборы, либо у «макаронников» так всегда: чем ближе поезд, тем дороже билет. Муж нашёл мою мысль неглубокой, но верной и, скрепя сердце, выложил сотню.

Сто евро за то, чтобы опустить два бюллетеня в урну! Это были самые дорогие выборы в нашей жизни, и нас было впору заносить в Книгу рекордов Гиннеса. Ну, или на доску почётных граждан города Омска.

Всю дорогу в окна поезда колотил дождь. Но мы решили, что это даже хорошо: ведь если здесь, в Италии, слякоть и непогодь, то на Родине сейчас солнечно, радостно и многоснежно. В эти минуты любимый Омск был далёк от нас, как планета Марс.

Сойдя на пустынной станции Генуя-Нерви, муж первым делом поинтересовался, каким мёдом намазано российскому консульству в этой «дыре»? Однако при более детальном изучении местности оказалось, что мёдом здесь намазано очень даже жирно и что Нерви — давно уже не «рыбацкая деревушка», а престижный курортный район Генуи с роскошными виллами в окружении оливково-апельсиново-лимонных рощ.

Мы шагали по дивной набережной Аниты Гарибальди вдоль морских утёсов и нашему взору открывались благолепные виды, достойные кисти Айвазовского.

Слева, в бушующем море, боролись с волнами неутомимые адепты физкультуры на каноэ.

Справа, прямо на скалах, благоухали примулы и ветвились суккуленты. От мемориальных табличек рябило в глазах. Не люди — легенды! Этот здесь отдыхал, этот что-то написал, а этот вообще здесь умер! O, dolce morte! О, dolce vita!

Мы обогнули прекрасную виллу писателя Рабиновича, в миру известного как Шолом Алейхем, с соответствующей памятной доской. Благодарные генуэзцы установили её в 2003-м в честь уроженца Полтавской губернии, который долгие годы проживал на берегу Лигурийского моря и лечил туберкулёз, подхваченный в России.

«Дорогой Алексей Максимович, — обращался Шолом Нохумович в письме к близкому другу Горькому, — здесь распространился слух, будто вы собираетесь в Нерви. Если это правда, то моя квартира к вашим услугам. Занимаю большую виллу в Эденском саду, — лучшем в Нерви». «Солнце, оно ласкает и греет, как мать, а воздух, струится сюда прямо из рая», — уверял г-н Рабинович.

…Дождь лил как из ведра. Вся Лигурия в тёплой компании с Тосканой погрузилась в сладкую весеннюю тоску. Бирюзовые волны с шумом разбивались о причудливо изрезанные чёрные скалы. Господи, вот так бы, кажется, и стояла всю жизнь на фоне Генуэзского залива, вся покрытая солёными брызгами и женской тайной, как больной туберкулёзом еврей, признанный ЮНЕСКО величайшим писателем-юмористом.

Вернуться к реальности заставило пение. Взявшись за руки, муж и сын настраивали себя на патриотический лад:

Пока я ходить умею,
Пока я глядеть умею,
Пока я дышать умею,
Я буду идти вперёд…

— За кого будем голосовать: за гвельфов или гибеллинов?

— За Берлускони! — пошутил муж и внезапно встал и застыл, как памятник самому себе.

Светлый путь к российскому консульству преграждала куча собачьего дерьма. Она лежала прямо посреди «променаж-марине», и в ней торчало послание. Чрезвычайно заинтересованные его содержанием, мы обступили диковинную «инсталляцию». Не то, чтобы нам никогда не доводилось видеть какашки, — в Омске этого добра, особенно теперь, когда сходит снег, видимо-невидимо. Нас поразил неизвестный итальянец (или итальянка?), который даже в такую собачью погоду не смог равнодушно пройти мимо безобразия: отыскал перо, бумагу и написал в записке всё, что он думает по поводу хозяина скотинки, нагадившей на общественном променаде.

Потрясённые до глубины души, мы запечатлели «арт-объект» и отправились дальше.

Пара задумчиво-мокрых карабинеров на горизонте сигнализировала о скором финале нашего увлекательного путешествия.

Строгий особняк российских дипломатов утопал в пышной средиземноморской растительности, за кустом цветущих камелий торчал зад белой «Нивы».

Вот оно, скромное обаяние консульского жития.

Итальянские стражи порядки с недоумением рассматривали двух сумасшедших русских с дитём, шлёпавших по лужам к избирательному участку № 8120. Нет, никогда они не понимали нашу загадочную душу. «Умом Россию не понять», — философски заметил муж и нажал кнопку звонка.

Мужчина с бессодержательным лицом в коричневой куртке и кожаной кепке поинтересовался, есть ли у нас паспорта, после чего отворил калитку и жестом пригласил пройти в беседку. К своему удивлению мы обнаружили в «накопителе» ещё человек двадцать соотечественников (в основном женского пола), томившихся в ожидании бюллетеня.

У стенда с портретами кандидатов на пост главы государства Российского шли оживлённые дебаты на тему, какой знак нужно рисовать в клеточке против своего избранника: крыжик, палочку или галочку. Кто-то кипятился и доказывал, что бюллетень с крестиком тоже считается.

БОльшая часть жизни, проведённая на уникальной территории, именующейся то царством, то империей, то союзом, выковала из этих людей удивительный этнос. Они приспособились жить, работать и получать удовольствие вдали от Родины. Но даже здесь, в далёкой Италии, просыпаясь от ласковых поцелуев средиземноморского солнца, являли собой образцы истового расейского патриотизма и суровой гражданской доблести.

На лестнице послышался дробный топот, затем звук шлёпнувшегося тела и слабый вскрик. Россияне заволновались: «Женщина упала!»

Едва пострадавшую усадили на скамью, на лестнице снова кто-то нехорошо закричал. Человек в кожаной кепке нахмурился: пахло членовредительством. В консульстве отреагировали немедленно и по громкой связи объявили, что все пострадавшие могут сию минуту обратиться за помощью к врачу. Но женщины мужественно отказались от пластырей и зелёнки, ибо сочувствие соотечественников целительным бальзамом пролилось на их разбитые коленки.

— Здравствуйте, дорогие мои, — на веранде появилась очередная избирательница. — Как приятно услышать наконец родную речь. Эти, — женщина сердито мотнула головой в сторону уличных карабинеров, — вечно глазами хлопают: ничего, мол, по-вашему не понимаем, английский мне вообще режет слух.

Она отряхнула зонтик и поправила очки:

— Это правильно, что мы пришли голосовать. А то отдайте им Крым! Ага, щ-щас, разбежались! У меня двадцать лет сердце болело за наш полуостров, а она им Крым собралась возвращать…

Мужчина в кожаной кепке напрягся: пахло откровенной агитацией. Но активная избирательница вдруг резко сменила тему:

— Москали им, видите ли, не нравятся…

— Кто тут хает москалей? — судя по возмущённым голосам, в переполненный «накопитель» заруливала партия московитянок.

В консульство запускали по двое. В тесной комнатке приблизительно пять на пять нас встречал симпатичный усатый дяденька с детской книжкой под мышкой. Муж предположил, что это консул. Я не согласилась: в дипломатической миссии что, мало сотрудников? И мы про себя обозначили его как «человека, похожего на консула».

Вдруг из кабинки выскочила взволнованная дамочка.

— Что же вы не свернули свой бюллетень? — крикнул ей вслед наш усатый «консул». — А вдруг я увижу, за кого вы голосовали? Вы уж, пожалуйста, скатайте его в трубочку.

— Ой, а можно с вами сфотографироваться на память? — дамочка метнулась от урны навстречу симпатичному члену избиркома.

— Конечно… можно, — усатый даже немножко растерялся. Быть может, о таком одолжении его просили впервые в жизни. — Только давайте встанем на фоне кандидатов. И чтобы все портреты попали в кадр, а то ещё чего подумают!

Толкавшихся у выхода избирательниц восхитил трюк: а что, так можно было? И к неудовольствию суровой девушки в очках (скорее всего, старшей), заносившей мои паспортные данные в списки, началась спонтанная фотосессия.

Забегая вперёд, скажу, что я тоже не могла отказать себе в таком удовольствии. Следующие президентские выборы состоятся только в 2024 году, а то, что я встречу их именно на избирательном участке № 8120, ещё вилами по воде писано…

А к урне для голосования всё шли и шли. На двенадцать часов дня в консульстве в Генуе своим правом выбора воспользовались 150 человек. Явка била все рекорды. Миф об аполитичности российских граждан за границей в целом и на участке № 8120 в частности был развеян окончательно и бесповоротно.

Строгая девушка прямо разволновалась, а хватит ли бюллетеней. В ответ усатый дяденька показал глазами на нашего ребёнка, скучавшего на стульчике: «Дарить мальчику книжку?» Как-никак, первый маленький российский гражданин, пришедший на участок. Девушка кивнула, и член избиркома, улыбаясь, протянул нашему чаду «Ладушки».

— Омск? — переспросила меня строгая. Видать, нечасто у них тут в Генуе голосуют представители менингококкового пояса России.

— Ой, вы с Лукашевича? — всплеснула руками женщина, услышав адрес, и рванула ко мне, — а я, представьте себе, с Дианова!

Представляю. Это ж надо было ехать в Геную, чтобы встретить омичку, да ещё и с соседней улицы!

— Я в Омске в «Мэри Кэй» работала, а здесь — в госпитале, в отделе по медицинским… — далее были произнесены какие-то непонятные иностранные слова.

— Санитаркой что ли? — ляпнул муж. В общении с коллегами деликатность у него начисто отбита. Возьмёт и брякнет какую-нибудь гадость, айболит хренов.

«С Дианова» поджала губы:

— Это у вас в Омске санитарки, а у нас — младший медицинский персонал по уходу за больными.

Муж крякнул:

— А зарплату, небось, получаете больше, чем омские врачи.

«С Дианова» дипломатично свернула тему:

— Передавайте привет Родине, — и шмыгнула за дверь.

…Что вам сказать за те выборы? До Генуи я, конечно, участвовала в них. Но как-то вяло, без души. Удивительный мир выборов раскрылся передо мною вдали от Родины. И пускай здесь не пела в динамиках Надежда Бабкина, не торговали пирожками с капустой и омолаживающей косметикой, по сердцу разливалось такое тепло, такая гордость за людей, которые понимали, что они — часть России.

Сын крепко прижимал к груди «Ладушки» — подарок «человека, похожего на консула». Взявшись за руки, они с отцом светло и радостно пели, словно не замечая дождя:

Забота у нас простая,
Забота у нас такая —
Жила бы страна родная,
И нету других забот!

Наивные, знали бы мы, какие «заботы» ждут нас впереди…

Дело в том, что в Пизе, в железнодорожной кассе, нам продали все билеты туда и обратно, кроме электрички от Генуи-Нерви до Генуи-Бриньоле. Кассир на пальцах объяснила, что связи со станцией нет, что продать билеты она не может и что мы сами сможем это сделать в автомате на станции. Мы поверили. А зря. Потому что автомат на станции не работал, и никаких кассиров там, разумеется, не было. Там вообще, кроме трёх поддатых стариков, горланивших «О, соле мио!», никого не было. Только одна русская, спешившая на электричку в Раппалу, безрезультатно потыкавшаяся у автомата, как и мы, посоветовала нам сесть в первый вагон и купить билеты у контролёра. Нам не оставалось ничего другого, как поверить ей.

Мы смело сели в первый вагон. И конечно, она не замедлила появиться — ядовито-красивая девушка-контролёр. Она очень удивилась, увидев протянутые ей пять евро, потом потыкала в свой планшет и молча сунула его нам в лицо. Там горели цифры «104,40».

104 евро и 40 центов за десять минут в электричке! Всё: финита ля комедия, бобик сдох, сушите вёсла. В этот момент мы очень пожалели, что не умеем телепортироваться, как Гудини.

Взволнованный муж на ломаном английском начал объяснять про сломанный автомат, про «тикеты», которые она должна нам продать, но контролёр нас не слушала и кричала, что сама «мочалок командир».

Она была принципиальна. Из тех, что размешивают сахар в чашке строго по часовой стрелке. Такая женская порода, будто специально выведенная для того, чтобы разводить иностранцев на деньги. Из «ванильных кобр». Нет, возможно, соплеменнику или негру она бы и продала билетик, но иностранцам! К этим другой прищур.

Она позвонила на станцию, но ей никто не ответил: связи по-прежнему не было.

Девушка была настроена на конфликт, на международный скандал. В свете недавних событий со Скрипалём безбилетный проезд жителей города Омска мог очень нехорошо сказаться на внешней политике России, он грозил обострением отношений с Евросоюзом в целом и Италией в частности.

Мало того, что эта итальянская «кобра» подвергла нас вербальным унижениям, так она ещё залетела в кабину к машинисту и по громкой связи что-то затараторила. Из слов «станционе», «департура», «полис», мы поняли, что в Генуе-Бриньоле нас будет встречать полицейский кортеж с мигалками…

Путешествие приобретало экстремальный характер. Муж совсем упал духом и потянулся за бумажником.

Но я, как большинство жён, была алчна и считала, что девять километров по железной дороге, пусть даже импортной, пусть даже в компании с этой тонкой и звонкой итальянкой, не стоят сто евро. Как последний аргумент я вынула из сумки пачку железнодорожных билетов и сунула их в нос «гадюке» из «Трениталия»:

— Девушка, послушайте сюда: мы купили девять билетов за сто с лишним евро на ваши сраные «Франчабьянки» и по причине сломанного автомата не смогли приобрести ещё три билета на грёбаную электричку за четыре рубля!

Я там, конечно, ещё много чего сказала, пользуясь тем, что «кобра» не могла вставить реплику на «великом и могучем».

Контролёрша внимательно изучила наши билеты, потыкала в свой планшет, и на экране высветилась сумма «14,40».

В ритме престо муж вынул из кармана ещё десять евро.

Вымогательница выдала нам билет за 14,40, в котором значилось, что 4,40 — это сумма за проезд, а 10,00 — штраф в пользу железнодорожной секты «Трениталия».

Мы пулей вылетели из вагона, окончательно убедившись в том, что подлее контролёра, чем итальянский, на белом свете нет.

…И всё-таки это маленькое происшествие с разводом на деньги не испортило нашего настроения от выборов. Мы выполнили честно свой гражданский долг перед президентом.

Теперь он должен нам десять евро.