Евгений Смирнов. Омская легенда

Послевоенное детство, мама, Уфимское училище искусств…
Севастополь, Киев, Омск…
Слава, восторг критиков, овации публики…
И финал. Который не наступит никогда, потому что мы помним его роли.
28 декабря народному артисту России Евгению Смирнову исполнился бы 71 год.

Теперь, когда на город грузно навалилась зима и снег торопливо заштриховывает дома, кажется, что всё это было не с нами. В другом столетье. Или в другой жизни…

1

Давали «Про ёлку у Ивановых» — весело, бойко, темпераментно. И вдруг в небольшом эпизоде на сцене появился Он: неказистый, лысый, угловатый. Но в его плутоватой улыбке, суетливых жестах, во всём неприметном облике сквозило что-то завораживающее. Это было колдовство чистой воды. Магия, в которую я никак не могла поверить: боже мой, неужели можно ТАК … (язык не поворачивался сказать «играть») существовать на сцене. Без нажима, абсолютно правдоподобно и органично.

«Кто это?» — я бесцеремонно толкнула мужа, окаменевшего в предвкушении выхода Насти Светловой (признаться, он выключался из розетки на любом спектакле с её участием).

Муж был нем и обездвижен. Как будто в него вот только что угодила шаровая молния.

А тот, что на сцене, уже приблизился на расстояние вытянутой руки. Он был фантастически реален. Как в жизни. Он был настолько убедителен, настолько «в своей» и — чего уж там! — моей «тарелке», что я сразу и без остатка ему поверила.

Как только Он шмыгнул носом, участь поручика Костолевского была решена. Красавец-кавалергард из «Звезды пленительного счастья» рухнул с девичьего Парнаса. Вместе с конём. И его место навсегда занял Евгений Владимирович Смирнов.

Это была любовь с первого всхлипа…

Я всегда любила наш Омский драматический: Наталья Василиади, Юрий Ицков, Елена Аросева, Валерия Прокоп, Юрий Музыченко, Валерий Скорокосов, Андрей Никитинских. Я приходила на спектакли с их участием и наслаждалась актёрским мастерством и несомненным талантом. Но когда на сцене появился Евгений Смирнов, меня просто прибили гвоздями к креслу №3 в левом бенуаре.

Любую, даже самую маленькую, роль он превращал в это-надо-видеть, в миниатюрный шедевр, который никогда не выпадал из общего сценического полотна и — Боже, сохрани! — не затмевал других актёров. Наоборот, в присутствии Евгения Смирнова другие начинали сверкать ярче и интереснее. Становились понятнее, ближе, роднее что ли.
Всё происходило как бы само собой, но за этой видимой простотой и непринуждённостью скрывалась бездна – профессионализма, таланта и чувства меры.

2

Он мастерски перевоплощался в злодеев и гениев, пошляков и юродивых, мечтателей и самодуров. И никогда не врал.

Он виртуозно балансировал «на острие», «над пропастью во ржи» «и бездны мрачной на краю». И никогда не скатывался в цирк, балаган, кривляние, те вещи, на которые смотреть — стыдно, когда тебе неловко за актёров, точно за подвыпивших близких родственников. Они «из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу». И выходит не спектакль, а «только мука».

О том, как он появился в Омске, я прочитала у режиссёра Владимира Петрова. В Севастополе «его жена Зайтуна – балерина по образованию, чтобы выжить в трудное время, занялась мелкой бакалейной торговлей. И вот, как-то раз случилось, что Женя занял её место.

Женщина, подошедшая к ларьку, долго выбирала макароны подешевле и, когда, в потрясении, увидела Смирнова за прилавком, молча ушла, ничего не купив, сказав что-то о «конце времён»…

И я забрал его с женой в Омский театр. Где зрители его тоже безусловно полюбили».

…Время оглохло. События двадцатилетней давности разлетаются, как снежная замять. Их трудно вспомнить. А вспомнив, невозможно забыть…

Вот он важно сидит в одном ряду со зрителями (то ли на камерной сцене, то ли на всамделишном Невском проспекте) и несёт высокохудожественную околесицу. Потом молниеносно выскакивает на сцену и зачитывает надгробное слово над могилой бедного Акакия Акакиевича, не забыв кокетливо выпростать из-под стола дьявольское копыто. Смеётся или издевается?

Достал платок. От души высморкался. Блин, у него же за щекой — леденец. Карамелька!

Несчастный Башмачкин наконец-то помер. Всё — финита ля комедия, адью, пишите письма, а мне смешно. Отчего мне смешно? Неужели всё дело в этой чёртовой карамельке за щекой? А может, и не было её вовсе? Надо бы спросить. Но призрак Неизвестно какого господина уже скрылся за углом, чтобы избежать дурацких расспросов.

3

Евгений Смирнов — это целая планета. Абсолютно самодостаточный человек и актёр. Каждый его выход даже в крошечном эпизоде был подобен взрыву сверхновой в театральной вселенной.

Природу гениальности этого удивительного человека пытались осмыслить знаменитые критики. Куда мне с ними тягаться? Одно я знаю точно: он мог бы стать украшением любого столичного театра. Не потому что при его появлении зрителям было сначала смешно до слёз, потом горько, а потом вообще жутко. До озноба.

Он мастерски владел такой мощной палитрой чувств и страстей, беспрестанно смешивая тысячи оттенков горечи и грусти, иронии и насмешки, не забывая и про лёгкую придурковатость во взгляде, позволяющую изображать идиота, и про жгучий сарказм, и про наивность и простодушие ребёнка.

Это был — чего уж теперь скромничать! — гений. Без единого намёка на внешность премьера и повадки театрального «брильянта».

…Я вхожу в театр со служебного входа. В этот момент на вахте звонит телефон. Обычный. «Мобильников» тогда ещё не было. Вахтёр кричит: «Позовите Смирнова!» Откуда-то из театральных недр доносится: «Он на репетиции» (В тот момент труппа работала над «Церемонией зари»). Вахтёр настаивает: «Скажите срочно!»

Через секунду в дверях появляется индеец. Он весь блестит и сияет, потому что вымазан чем-то коричневым. На лысой голове — перья в разные стороны, на шее болтается жабо из каких-то прутиков, талию живописно обвивает пучок соломы, в руках — копьё. Приветствую вас, бледнолицые братья.
Явление Чингачгука народу.

От потрясения я моментально забываю, зачем пришла.

Передо мной сам вождь Белое Перо. Их Виннету до нашего Евгения Владимировича, как до неба. Заслуженный индеец Советского Союза Гойко Митич нервно курит в сторонке.

Тем временем вождь краснокожих, придерживая бряцающие амулеты, с достоинством прошествовал к телефонному аппарату. Отставил оружие. Взял трубку.

Что скажет мой бледнолицый брат?

4

Я пулей вылетаю из театра. От смеха мне хочется зарыться в снег с головой.

…Накануне шестидесятилетия актёра глянцевый журнал предложил сделать с ним интервью.

Я испугалась. Как я буду писать о Смирнове?! Одно дело Костолевский и совсем другое — Евгений Владимирович. Там — порода, талант, харизма, аристократизм, а здесь – Господо-Богово.

Как я вообще пойду к нему, «любовищу мою волоча»?

Чтобы рассказывать о гениальном актёре, надо быть равновеликой ему.

Я собиралась с духом неделю, потом в литчасти попросила номер его домашнего телефона. Потом ещё дня три кружила вокруг аппарата, не решаясь снять трубку. Наконец, позвонила. Видит небо, чего мне это стоило. На другом конце провода голос тихий и спокойный. Первое чувство от этого голоса: тепло. Это была такая радость.

Пролепетала какую-то чушь про юбилей и всенародную любовь.

На другом конце — вздох. Пожалуй, не стоит. Подумаешь, юбилей. Давайте встретимся, когда отгремят фанфары.
Он говорил что-то ещё, но я уже «плыла». Слова были просты, неторопливы и убедительны, как слова молитвы. И не было ни сожаления, ни разочарования, а только тихая печаль.

Деточка, ну к чему этот пафос, эта юбилейная гонка, эта пена слов?

Вот так мы поговорили…

Последняя роль, в которой мне довелось увидеть Евгения Владимировича Смирнова, была роль Сарафанова в «Старшем сыне».

Я думала, что после Евгения Павловича Леонова уже невозможно сыграть что-то действительно стоящее. В телефильме Виталия Мельникова великий советский актёр сказал всё. И даже больше.

Но Евгений Смирнов сыграл такую человечность, что не понадобились ни рахманиновская прелюдия соль-минор, ни сумасшедший музыкант Олег Каравайчук.

От того, что он сотворил с этой ролью, с этим спектаклем, со зрительным залом, были только слёзы и тёплая боль под лопаткой.

…Время летит. За окнами снег.

У нас в машине лежит старенький, вусмерть поцарапанный диск «Поют актёры Омской драмы». На диске уже мало кто поёт. В основном шипят и потрескивают, как дрова в камине. А если кто-то неожиданно начинает петь, то перескакивает с первого куплета на третий. Но не суть. Там есть три песни, которые исполняет Евгений Смирнов: «Васильки», «За полчаса до весны» и «Александрина». Так вот, слушать это — нет никаких сил. Он просто вынимает сердце. Голыми руками.

Я, как сейчас, вижу его на сцене Концертного зала, где в финале «Васильков» он, прикрыв глаза, самозабвенно поёт: «Я иду по раздольным зелёным лугам/ К василькам, василькам, василькам».

И дело не в красоте голоса, не в тембре, нет. Голос тихий. Тембр мягкий, обыкновенный. Всё дело в неповторимой, уникальной интонации, которая вступает в соприкосновение с самым сокровенным, самым тайным уровнем твоей души.
За этими неповторимыми интонациями встают такие реалии, как «бесконечность», «нежность», «грусть», «неприкаянность». И в какой-то момент они достигают того предела, где, как сказал классик, язык уже бессилен, и наступает власть великого молчания…

Мой голос торопливый и неясный
тебя встревожит горечью напрасной,
и над моей ухмылкою усталой
ты склонишься с печалью запоздалой
и, может быть, забыв про всё на свете,
в иной стране — прости! — в ином столетье
ты имя вдруг моё шепнёшь беззлобно,
и я в могиле торопливо вздрогну…

… Голос на диске то пропадает, то вновь звучит. Его голос.

Смерти нет…

_{(На видео с сайта russian-retro.com — фрагменты спектакля-концерта Омского академического театра драмы «Александр Галич. Сочинение жизни», 2003г.)}