Спасти рядового хосписа

Я иду в хоспис. В тёмном царстве медицины это учреждение олицетворяет мифический Стикс, преодолев который, невозможно вернуться в мир живых людей.

Хоспис располагается на окраине Чкаловского посёлка, за кладбищем. Видимо, согласно всё той же древнегреческой традиции.

1

Я иду в хоспис брать интервью у человека, который там работает. Я даже не могу себе представить, что это такое. Впрочем, я много чего не могу себе представить…

Горбольница №17 «обнимает» всяк входящего в её недра ядрёным запахом из пищеблока. Меня вот-вот начнёт тошнить «со всех трёх сторон». Это вопрос личной «ностальгии»: пятнадцать лет назад в диспансере на Учебной аромат жареной селёдки выворачивал нутро не хуже «красненькой» химии. Установка «смерть пахнет больничной едой» — «привет» оттуда.

У меня ощущение «ветерана» больничных действий – это как вариант посттравматического расстройства. Со стороны я похожа на собаку в послеинфарктном состоянии. Придав лицу выражение «всё пучком», изучаю стенд «Платные медицинские услуги» и «Уголок здоровья». «Могучая кучка» безвестных копирайтеров настаивает: суть здорового образа жизни – рациональное питание, закаливание, правильный режим труда и особенно отдыха.

Всё-таки здравоохранение – самая консервативная система…
В борьбе с курением на помощь призван автор суицидальных «Страданий молодого Вертера»: «От курения тупеешь. Оно не совместимо с творческой работой».

Мысленно не соглашаюсь с Гёте, потому что знаю много врачей, в том числе онкологов, которые безбожно курят, много пьют и при этом безошибочно и вовремя (что, согласитесь, немаловажно в онкологии) ставят диагнозы.

На носилках, покрытых куском старого ковра, пронесли женщину. У неё серая вязаная шапка и безучастное лицо. Следом вошли родственники. Растерянные, они бессмысленно топчутся в вестибюле. Неожиданно вбегает энергичный человек с папкой и объясняет, как быть дальше: «Надеваем халаты, бахилы и наверх!»

Из обрывков фраз про документы и вместительный авто, который будет потом, стало понятно, что это – страховой агент. Работа у него такая: на грани жизни и смерти. Сделалось совсем не по себе. Из головы полезли траченные молью сентенции.

Нам всё время кажется: какие наши годы, мы-то ещё попрыгаем и ножками подрыгаем, и вдруг Господь Бог выдёргивает из-под тебя стул, и ты — как бы уже не совсем ты, а человек с приговором.

2

До поры до времени можно, конечно, веселить знакомых афоризмами вроде «тяжело в лечении – легко в раю», но если ты не идиот, ты не можешь не думать о плохом. Ты каждую секунду только и думаешь о том, что это может кончиться весьма печально. Диагноз из трёх буковок — это ещё не конец ада, с ним нужно как-то жить. И универсального рецепта спасения нет.

Его, конечно, ищут. Мне показалось, что и я пришла в хоспис именно за ним.

…Комната, в которой онкопсихолог Инесса Шереметова принимает пациентов, их родственников и гостей вроде меня, называется молельной.

Чтобы туда попасть, нужно сделать пару шагов сквозь резкий запах паллиативного отделения. Я задерживаю дыхание и падаю на диван...

В городской больнице №17 есть два отделения, которые третий год курирует фонд «Обнимая небо»: паллиативное и хосписное. В основном здесь находятся онкологические пациенты. Как правило, все 40 коек заняты, бывает очередь.

Онкобольные – это высокий уровень боли, поэтому перед медицинским персоналом стоит две главных задачи: либо снять боль, либо подобрать комплекс обезболивающих препаратов, которые помогут достойно уйти из жизни.

На приглашение Инессы посмотреть хоспис я не стала «корчить Павку Корчагина», а честно призналась: больничная атмосфера нехорошо действует на мой организм. У меня сломан механизм выталкивания плохих мыслей…

- Инесса, вопрос, конечно, дурацкий, но вы ведь не мечтали с детства быть онкопсихологом?

- Паллиативная службы была для меня закрытой темой, я никогда не думала, что мы будем взаимодействовать. Но во время лечения в онкологическом диспансере пришло осознание: людям необходима помощь помимо лекарств, помимо физики, над которой работает медицина.

3

Восемь лет назад мне поставили диагноз. Где-то через восемь месяцев активных поисков я пришла к выводу, что есть вещи, которые находятся внутри меня, что мне нужно разобраться со своими страхами, переживаниями.

На моих глазах умирали молодые и активные с первой стадией. Это шокировало. С другой стороны, удивляло, потому что рядом со мной жили люди с третьей и с четвёртой стадией. И жили очень плодотворно и насыщенно.

Я поняла, что хочу помочь тем, кто опускает руки, и что должна это делать профессионально. Во время своего лечения запустила проект «Я улыбаюсь жизни», потом поступила на заочное отделение в вуз (психология, клиническая психология).

- Когда ставят онкологический диагноз, когда в душе случается катастрофа и небо падает на землю, на мой взгляд, присутствие психолога просто необходимо: на консилиуме ли, в отдельном ли кабинете - это уже на усмотрение медучреждения. У нас такой гуманизм, к сожалению, не предусмотрен.

- Мне повезло на врачей. Когда доктор озвучивал мой диагноз, он постарался привнести в свои слова сочувствие.

Конечно, поначалу случился шок, но мне достаточно быстро поставили диагноз и назначили схему лечения. В общей сложности на него ушло 4 года. За это время случилось 2 рецидива, 3 операции, облучение и 22 курса химиотерапии.

Было бы здорово, если бы на консилиуме присутствовал психолог, но человеку нужно и самостоятельно прожить момент шока, принять для себя какие-то решения.

На своём опыте могу сказать, что очередь онкобольных к психологу не выстраивается. Постоянно приходится приглашать, говорить о необходимости таких посещений, ведь когда человек проговаривает какие-то вещи, он сам себя исцеляет. Психолог видит ситуацию с другого ракурса, он помогает выйти из кризисной ситуации.

Как правило, люди не готовы идти к психологу, потому что есть недоверие или слабая информированность. Бывает, родственники неизлечимого пациента отмахиваются: «Мне ничего не надо». Они забывают о себе, полагая, что вся помощь в первую очередь должна идти больному. А у самих — сильное эмоциональное истощение, стрессовая ситуация, усталость, озлобленность, агрессия, гнев, чувство вины. Было бы замечательно, если бы люди приходили к психологу, чтобы понять: это нормально, когда ты можешь злиться.

Очень важно, с каким настроением человек идёт к врачу. Если он воспринимает всё с позитивной точки зрения, то и получает это, а если настроен скептически, то не получает ничего или отрицательный результат. Когда человек включён, когда он внимателен, когда у врача и пациента совпадают ценности, тогда случается «коннект» и рождается результат.

4

Обычно пациенты проходят стадии от полного недоверия врачам до полного растворения в них, иначе говоря, слепо верят каждому слову доктора. Мой личный опыт — отрицание, полное безоговорочное принятие решения консилиума, и, наконец, осознанность, когда врачи слушают и твоё мнение.

- Как к вашей работе в хосписе относится медицинский персонал ?

- Мою работу воспринимают по-разному. Это не плохо и не хорошо. Я не могу быть для всех доверительным лицом. Но по большому счёту во всех сферах я встречаю внимательных, доброжелательных и милосердных людей.

В паллиативе огромный объём психоэмоциональной и физической работы. Сама атмосфера близости к смерти довольно тяжёлая. Но к этому всё равно привыкаешь, адаптируешься что ли. Честно говоря, я с детства не люблю больницы, для меня это шоковый шок.

- Как вы восстанавливаетесь?

- В уединении. Это мой самый большой ресурс. Ещё — рисую, сейчас это медитативная китайская живопись и каллиграфия. Они позволяют чувствовать себя и накапливать потенциал. Я очень люблю кино, люблю учиться. Обратная связь с людьми тоже наполняет. Чем больше отдаёшь, тем больше получаешь. Отдавать всегда приятнее, чем получать.

- Вас не пугают слова «хоспис», «смерть», как вы живёте с этим?

- Я живу не только с этим. Четыре раза в неделю я приезжаю сюда, но помимо хосписа у меня есть другая жизнь: работа со здоровыми людьми, трансформационные игры, семинары, тренинги. Это помогает сбалансировать внутреннее состояние.

Я веду достаточно активную жизнь, не соприкасающуюся с больными людьми. Хотя многие обращаются за помощью, находясь именно в кризисной ситуации.

Уход на пенсию, развод, утрата близкого человека — тоже непростые темы. Мама и дети переживают. Друзья и знакомые оберегают: «Может, тебе не нужно этого делать?» Я наблюдаю за собой, чтобы не навредить, не выгореть. Это не значит, что в хосписе я навсегда. Я открыта и другим вещам.

Да, страх смерти может иногда «выпрыгнуть», но я воспринимаю это как знак: значит, слишком много взято от других людей, необходимо проработать свои страхи.

Я не думаю, что от этого можно совсем абстрагироваться. Тема очень интересна и с философской и с религиозной точек зрения, мне любопытно погружаться в неё.

На мой взгляд, «хоспис – это не страшно» — странная фраза. Не надо ничего приукрашивать. Вряд ли кто хотел бы сюда попасть. Но было бы правильно, если бы врачи из обычных поликлиник иногда приходили сюда, чтобы понять, что это за место.

Было бы прекрасно, если бы человек имел возможность уйти дома, без боли, в кругу родных и близких. Раньше ведь так и было. Люди не мыслили себе этот процесс по-другому.

Сегодня всё меняется. Есть такие ситуации, когда тяжело больным пациентам необходимо находиться в хосписе под круглосуточным наблюдением медицинского персонала.

Существует стереотипное мнение: если попадаешь в хоспис, всё, через три дня человека нет. Поэтому некоторые испытывают шок: «Надо же, думал уже и не выйду отсюда». На моей практике бывали пациенты, которые по нескольку раз ложились в хоспис, были редкие случаи выздоровления.

- Каково это – быть рядом с безнадёжно больным в последние минуты?

- Психолог обязан чувствовать себя спокойным, оставаться ровным, «в ноле», даже в момент ухода пациента. Я могу сопереживать, я могу сострадать, я могу проявить эмоции вместе с человеком.
Говорят, в кабинете психолога должен плакать один, но это не всегда оправданно. Когда я проявляю чувства, это может оказать большую поддержку.

Надо знать, что у человека есть все ресурсы для преодоления любой ситуации. Моя задача – включить эти механизмы, собрать фундамент, если он разрушился, наполнить человека, открыть глаза на самого себя. Всю жизнь опираться на психолога, конечно, можно, но нужен ли этот костыль?

Паллиативная служба — это длительная работа: она может начинаться с постановки диагноза и продолжаться после смерти. Больной уходит — его семья остаётся, и с ней тоже нужно работать.

У нас есть кризисные центры для нарко- и алкозависимых, а для тех, кто переживает семейный, личностный, жизненный кризис, специализированных учреждений нет. Если такую службу ставить на коммерческие рельсы, люди не готовы платить, если привлекать государство, возникнет много вопросов. Но идея уже есть, она активно обсуждается, и, надеюсь, из неё вскоре что-нибудь получится.

- У писателя Михаила Веллера прочитала: «Бог есть то, чему ты молишься, когда тебя прищучит, а тебе хочется выскользнуть». С точки зрения психологии, почему человек приходит к вере, когда его прижмёт?

- На определённой стадии происходит торг, когда к кому-то надо обратиться, найти ту силу, которая может помочь и которой можно поставить условие: «Давай я буду хорошим. Я буду молиться. Только сделай так, чтобы я остался жив». Эта первая ступень к чему-то новому. Человек может придти к вере таким путём. Это нормально.

Некоторые идут от ума: им нужно построить логическую цепочку. В какой-то момент они тоже ощущают умиротворение и успокоение. Духовная и светская жизнь соединяются, и люди находят ответы на вопросы, которые не могли дать ни врач, ни наука.

В духовности и в философии всегда есть вход. К примеру, внучка приходит в хоспис проведать бабушку, а бабушка слепая. Она говорит: «Там есть молитва, ты мне её почитай». Они идут в молельную, внучка читает — она же любит бабушку и сделает для неё всё возможное. И это тоже расширяет видение молодого человека о мире.

Раньше говорили: «Пионеры не молятся». Пациенты хосписа в основном люди из того поколения. Они могут и не придти к вере, но, по крайней мере, разрешить себе поинтересоваться. Для меня такой человек сделал новый шаг, открыл новые вещи, перед тем как уйти.

Эта комната-молельная существовала и до моего прихода. Правда, обстановка была весьма скромная. Фонд «Обнимая небо» помог сделать ремонт, приобрёл мебель, здесь есть церковная и светская литература.

Я работаю в молельной, раз в две недели сюда приходит батюшка: причащает, исповедует. Некоторые пациенты заглядывают из любопытства. Многие прожили жизнь, но никогда не видели таких вещей. Иногда это срабатывает позитивно. Это важно, когда люди соприкасаются с тем, с чем не встречались раньше.

- Вы верите в жизнь после смерти?

- Я верую, но я не принадлежу. Я рассматриваю многие религии, принимаю идею перерождения, реинкарнации, глубоко изучаю эти вопросы. Всё это помогает мне воспринимать людей, находящихся в хосписе.

Страх смерти, он ведь пронизывает всю нашу жизнь, но до определённого момента мы не думаем об этом, так заложено природой. Иногда человека отрезвляет фраза «вы в курсе, что мы все умрём?»
Когда наступает начало конца и люди доверяют мне, мы можем об этом разговаривать. Некоторые сопротивляются. Моя работа заключается в том, чтобы принять и этот момент. Значит, сейчас человеку легче отрицать смерть, на данном отрезке пути он бессмертен.

Возможно, осознание того, что все люди смертны, придёт к нему позже, возможно, нет. Некоторые так и умирают «бессмертными». Это право каждого из нас.

На самом деле принявшие уходят легче, потому что внутренне готовы к переходу. Но я не могу «перекидывать» пациента с одного этапа на другой или заставлять, обещая, если ты поверишь, тебе будет значительно легче. Откуда я знаю, станет ли ему легче?

Если человек обманывает себя, тащит силком – это неправильно. В обмане не бывает принятия.