Непременно – с карнавальной весёлостью

Сегодня выдающемуся российскому ученому, доктору филологических наук, профессору Араму Айковичу Асояну исполнилось бы 80 лет. До своего юбилея он не дожил сорок дней и одну неделю.

Человек-вселенная, как называют его коллеги, для сотен и тысяч филологов и культурологов, журналистов и педагогов, историков и искусствоведов он был учителем, наставником, товарищем и другом. Более 15 лет Арам Асоян проработал на кафедре новейшей литературы, кафедре культурологии Омского государственного педагогического университета. Этот период стал одним из самых плодотворных в его профессиональной биографии.

1

С 2005 года Арам Айкович жил и работал в Санкт-Петербурге. Но даже став блестящим столичным интеллектуалом, он никогда не забывал город на слиянии Оми и Иртыша, приезжал сюда при любой возможности, оставшись навсегда нашим, омским. И мы по-прежнему любим его за вдохновенный талант и доброе сердце.

В день 80-летия Арама Асояна «ВОмске» предлагает вниманию читателей текст, написанный его ученицей, женой, соратником и другом, кандидатом филологических наук, доцентом кафедры литературы и культурологии ОмГПУ Татьяной Ивановной Подкорытовой.

 

25 ноября 2020 года ушел из жизни замечательный человек, видный ученый-гуманитарий, доктор филологических наук, профессор Арам Айкович Асоян.

Мне хотелось вспомнить некоторые примечательные факты его биографии, характеризующие его как ученого и педагога, но получилось гораздо больше: частная судьба неожиданно высветила существенные черты целой эпохи.

Его путь в филологию начался с филологического факультета Уральского университета, он выпускник филфака УрГУ 1969 года. Однако в университет Арам Асоян пришел не со школьной скамьи. Его трудовая биография началась иначе, буквально на противоположном филологии полюсе: он закончил свердловский электротехнический техникум железнодорожного транспорта, успел поработать мастером на заводе электроинструментов. Основным из его увлечений этого времени был парашютный спорт в аэроклубе ДОСААФ, что стало поводом для зачисления его во время армейской службы в десантные войска (всего – 110 прыжков с парашютом, кажется, это немало). Он служил в элитной дивизии, которую во время Карибского кризиса осенью 1962 года готовили для переброски на Кубу. В связи с этим фактом расскажу об одной знаменательной встрече. В июле 2014 года Арам Айкович был приглашен в Барнаул на конференцию в честь 85-летия В. М. Шукшина. Там он познакомился с американским славистом Джеральдом Майклсоном, исследователем русской деревенской прозы, другом Валентина Распутина. В разговоре они выяснили, что Джеральд в те же самые годы служил в десантных войсках США и тоже должен был участвовать в назревающей на Кубе войне. Два бывших десантника пожали друг другу руки, придя к общему мнению: это совершенное безумие, что когда-то их чуть было не заставили стрелять друг в друга; нет более подлого преступления против человека, чем политика нагнетания вражды между государствами и народами; в связи с этим вспомнили Ясперса: у «человечества единые истоки и одна цель», в виде достоверного знания они нам неизвестны, но ощутимы «в мерцании многозначных символов», и наше существование определяется ими как "кормчими звездами"; согласившись, что к выявлению этих путеводных звезд прямым образом причастна филология, что ее гуманистический разум – одно из сильнейших орудий, противодействующих вражде безумствующих политиков, полушутливо заключили: именно поэтому они, бывшие десантники, и стали филологами.

 

В те далекие 60-е выбор филологии в качестве профессии диктовало само время, в России это был пик третьей в истории русской культуры поэтической эпохи. Как говорили тогда, половина страны пишет стихи, а другая половина читает их, такая была массовая одержимость лирикой (нужно сказать, лучшая из всех возможных «маний»). Арам Асоян пришел в университет как читатель, уже неплохо ориентирующийся в русской поэзии. Этот лирический запал шестидесятых, особенно оживленный в университетской среде, не угасал на протяжении всей его последующей деятельности. Основная часть его исследований в области филологии посвящена поэзии, начиная с университетской дипломной работы, ее тема – «Формы выражения авторского сознания в русской поэзии середины XIX в.» (научный руководитель – кандидат филологических наук, доцент Аэлита Кузьминична Базилевская). Работа была удостоена диплома Всесоюзного конкурса студенческих работ и открывала перспективу аспирантуры.

2

Но вместо прямой дороги в науку Арам Айкович избрал окольный (даже можно сказать, буквально «проселочный») путь своего филологического восхождения. Сразу после окончания университета он уехал в деревню, в село Песчанское Курганской области (довольно отдаленная от больших городов глубинка) и в течение пяти лет работал учителем русского языка и литературы в Песчанской средней школе. Это было тоже в духе шестидесятников, легко пренебрегающих карьерой и в душе своей вольных по жизни странников. Мне посчастливилось учиться у него в 10 классе, что и определило мой выбор будущего высшего образования (филфак УрГУ). Нас, деревенских старшеклассников, поразил, прежде всего, необычный педагогический modus operandi, резко контрастирующий с укоренившимся в школах авторитарным стилем преподавания. Новый учитель литературы никак не демонстрировал просветительскую важность своего статуса, не заботился о дистанции, подчеркивающей перед детьми его интеллектуальный приоритет, в нем самом немало было «детского» – озорного, авантюрно-карнавального, и быстро сложившийся его буквально культовый авторитет был следствием доверительной привязанности детей, безотчетно очарованных прирожденной обаятельностью, веселостью нрава учителя-друга, тоже не чтившего «системных» отношений. Это действительно была, что называется, «веселая наука». И дело было вовсе не в школьных уроках, мы по-настоящему учились не в школе, а вне ее. Арам Айкович воспринимал нас как своих товарищей-собеседников, которым можно поведать то, что самому было интересно; что сам читал, о чем думал, то рассказывал и нам, щедро делился своими книгами. Большей частью это была поэзия, помню томик японской поэзии, небольшую («карманную») книжечку «Поэты Испании и Латинской Америки» в замечательных переводах Овадия Савича, коллекцию самиздата (в формате фотокопий) прижизненных сборников поэтов Серебряного века… Стихи древних и новых классиков, современных поэтов текли потоком, попал под руки, помню, даже Шота Руставели. Так накрыло нас лирической волной, докатившейся от поэтического всплеска начала 60-х. Литература, как убедил нас наш учитель, это не предмет схоластического изучения, это необходимое условие внутренней жизни души, ее невидимого свободного роста («как если человек бросит семя в землю… и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе»). Наш учитель литературы оказался поистине «педагогом» – тем служителем, который должен довести до читальни с хорошими книгами, а далее – дело за самой литературой.

 

Такой оставалась педагогическая практика Арама Айковича и в вузовской среде, он пользовался безграничным доверием студентов, непосредственно вовлеченных на его лекциях в разговор, в процесс спонтанно зарождающейся и развивающейся мысли, любивших лектора за редкий симбиоз логической четкости ума, карнавального остроумия и джентльменской галантности. Те, кто учился у него, часто говорили о присущей ему редкой по своему воздействию «харизматичности».

Но дело не только в уникальной личной «харизме» Арама Асояна – в нем, как можно сейчас судить, глубоко и полно запечатлелся облик его поколения в самых симпатичных его чертах. Дух карнавальной веселости, наряду с культом лирической музы, исходил из эпохи его молодости и в свое время знаменовал собой выход из рамок официоза, освобождение души от идеологического диктата. Карнавальность шестидесятников была именно веселой, в ней не было ожесточения, прямого протеста, обличения и т.п., их смех мог быть и грустным, и печальным, но никогда – злым и циничным. Жесткость непримиримого обличения, более свойственная публицистическому, рациональному сознанию, оправдана как актуальная необходимость противонатяжения, как радикальная мера в противостоянии тоталитарным установкам, но за ней нет будущего, ненависть не может служить критерием для свободной самореализации души, в радикальной оппозиции нельзя не ощутить элементов того же – с обратным знаком – авторитаризма. Карнавальная свобода шестидесятников – это непосредственное явление самой альтернативы, теплота живого «я есмь» души в противовес предписываемым системой мертворожденным нормам и образцам.

 

В продолжение «карнавальной» темы укажу еще одну причину, объясняющую, на чем базировался удивительный по силе притяжения авторитет Арама Айковича в среде учащейся молодежи: дети всех поколений, школьных и студенческих, инстинктивно чувствовали в своем учителе обещание обновления. Дети всегда живут будущим, прошлое им, как правило, малоинтересно; наверное, каждый может вспомнить, что менее всего почитаем был в школе и в вузе какой-нибудь застрявший в однообразной колее консерватор; безусловный приоритет дети отдают новизне. Неслучайно в эпохи стагнации, обычно предваряющей обрушение режима, характерным явлением становится резкий конфликт поколений, и устаревший режим, чувствуя утрату своего влияния, начинает судорожно завинчивать гайки, усиливать «идеологическое» или «патриотическое» воспитание молодежи. Такова ситуация наших дней, такой же была брежневская эпоха застоя. В связи с этим приведу один эпизод из вузовской практики Арама Айковича. В 1988 году, в канун перестройки, он работал в Шадринском педагогическом институте заведующим кафедрой литературы. Старая система отнюдь не чувствовала своего приближающегося падения (у старости инстинкт ослаблен), так, к примеру, за изображение церкви в студенческой газете о фольклорной практике еще могли вызвать для проработки в партком. Инцидент, о котором хочу рассказать, был связан с чудовищной травлей одного из студентов филфака, посмевшего публично (через письмо в областную газету) усомниться в «святости» личности и дела Ленина. Последовала лавина срочно предпринимаемых мер, на бедного студента слетелось коршунье всех чиновных мастей, комитетчики всех карательных органов. В институте все были страшно перепуганы, страх усилился еще и тем, что зав. кафедрой литературы Асоян безоговорочно выступил в защиту студента (из всего преподавательского коллектива филфака поддержала его только я одна). Студента решили публично высечь в назидание другим и отчислить из института. И тут совершили большую оплошность: студентов филфака собрали в большом читальном зале библиотеки, на стенах – портреты русских писателей, на скамьях – читатели их книг, и первым начал говорить Арам Айкович, его специально выпустили вперед, чтобы потом дружным партийным напором заклеймить его вместе с его подзащитным студентом. Но случилось непредвиденное: Араму Айковичу студенты рукоплескали, всем же остальным просто не дали говорить, устроив оглушительный шум – стуча ладонями по столам, ногами по полу. Перепуг в институт достиг точки белого кипения. Благодаря этому «контрудару» студентов, все кончилось благополучно: студента, к тому же поэта, Сережу Чепесюка оставили в институте, нам с Арамом Айковичем предложили уволиться (что оказалось к лучшему). Этот инцидент кажется сейчас невероятным, я объясняю его исключительным доверием студентов своему преподавателю, в котором они видели или предощущали возможность осуществления справедливости в принадлежащем им будущем.

 

«Футуристическая» (не подберу другого слова) харизма педагога органично сочеталась у Арама Айковича с даром ученого, его исследовательский темперамент провоцировал постоянно обновляющуюся динамику научных штудий, смену приоритетов и переход в другие, сопредельные с филологией сферы науки. Он закончил аспирантуру ЛГПИ им. Герцена, темой его кандидатской были поэмы Аполлона Майкова. Через Майкова он вышел к основному направлению своих научных штудий – «Данте и русская литература», что стало предметом его докторской диссертации. Компаративистские исследования в области русской дантологии, в которых были задействованы и пушкинские тексты, в дальнейшем способствовали его обращению к пушкинистике. Многие годы он был неизменным участником Болдинских чтений, конференции, которую явно предпочитал всем другим приглашениям. Последняя книга профессора Асояна – «Языком истины свободной» (СПб, издательство Алетейя, 2020), где собран практически весь корпус его статей о Пушкине. Интерес к новому гуманитарному направлению – культурологии привел к серии работ, посвященных интерпретациям мифа об Орфее в мировой культуре. И, наконец, переход в область искусствоведения, наверное, не случайно имел своим результатом ряд исследований, посвященных русскому авангарду (любимыми его темами были художественные миры Филонова и Кандинского). В 2015 году журнал «Футурум АРТ» объявил Арама Асояна лауреатом своей премии за лучшую публикацию года – статью «Стратегия архаических интенций в русском авангарде (П. Филонов и В. Хлебников)».

 

Сколько замечательных ученых мужей нужно помянуть в связи с научным общением профессора Асояна! Со времен аспирантуры он поддерживал дружескую связь со своим первым научным руководителем Борисом Федоровичем Егоровым. Инициатором темы и научным консультантом его докторской был Игорь Федорович Бэлза, который ввел его в состав Дантовской комиссии РАН. Арам Айкович любил их обоих за простоту и благородство, отмечая, однако, разницу между демократической («разночинной») широтой первого и «аристократической» деликатной сдержанностью второго. Будучи постоянным автором редактируемых Бэлзой «Дантовских чтений» он сблизился в рамках этого проекта и с будущим редактором этого издания, с создателем нового перевода «Божественной комедии» Александром Анатольевичем Илюшиным. С особым пиететом и сердечным благорасположением относился он к пушкинисту Юрию Николаевичу Чумакову, называя его «мыслителем» среди «литературоведов». Одним из близких друзей был и Вячеслав Анатольевич Кошелев, имя которого еще в их аспирантскую бытность Арам Айкович обыграл в каламбурном приветствии: «Слава русской филологии» и позднее говорил, что это было его пророчеством.

3

 

В постоянно меняющейся динамике научных пристрастий филолога, культуролога, искусствоведа Арама Асояна на протяжении всей его жизни сохранялась неизменной «одна, но пламенная страсть»: он всегда оставался лично заинтересованным читателем поэзии, внимательно следящим за перипетиями ее развития, безошибочно различающим доброе зерно среди плевел. Однажды я показала ему стихи Юлии Кокошко. Юлю он знал еще со времен нашего с ней студенчества (мы с ней однокурсники), прочитав подборку ее текстов, он шутливо резюмировал: «Неслучайная нимфа в поэзии», а позднее прислал краткий отзыв. Пользуясь случаем, приведу этот первый (еще до выхода Юлиной поэтической книги) отклик читателя, филолога-профессионала: «Спасибо за стихи Ю. Кокошко. Они мне, безусловно, нравятся за свой революционный характер. Стратегия автора напоминает манеру абстрактного экспрессионизма Вас. Кандинского. Обоим свойственно означивание без конкретной референциальности, т.е. свойственна та процессуальность, которую постструктуралисты определяют как "текстуальную продуктивность", что означает потенциальную бесконечность поэтического языка, ставшего одним из важнейших средств децентрирующей семиотической практики, направленной против гегемонии идеологического дискурса и подрывающего его попытки рационального самооправдания. Характерный для Юли семиотический механизм порожден действием бессознательного, хотя в тексте обнаруживаются спорадические прорывы сознательного, т.е. референциального означивания. Подобная непоследовательность авторской стратегии письма придает ему чарующую прелесть якобы непредумышленной поэтики. Кланяюсь Юле».

 

11 января 2021 года Араму Айковичу Асояну исполнилось бы 80 лет. Возраст почтенный, но неслучайно многие восприняли весть о его уходе с сомнением, как полную неожиданность, он, действительно, ушел не состарившись. На месяц раньше, в начале декабря, праздновал свой 80-летний юбилей филологический факультет УрГУ, ставший в судьбе профессора Асояна началом творческого самоопределения. Арам Айкович не успел поздравить уральцев с этой знаменательной датой, но могу уверить, что сделал бы это со всей чистосердечностью своего дружелюбия и непременно – с карнавальной веселостью.