Елена Аросева: «Я бы пожелала людям не бояться такого слова как “терпение”…»

…Выпало мне однажды испытание великое: в конце 1970-х, поздним-поздним ноябрьским вечером, стоял я, тогдашний студент филфака, на пустынной сцене Дома актёра (шли репетиции вечера-капустника по случаю открытия нового «домактёрского» сезона) – и читал какие-то шуточные стихи «собственного изготовления». А в центре такого же пустынного зала сидели авторы готовящегося вечера – Елена Александровна Аросева и тогдашний студент «щукинки», будущий основатель омского «Пятого театра» Серёжа Рудзинский (он-то и затащил меня в Дом актёра: «Почитаешь ей свои стихи, она ждёт, я ей про тебя много рассказывал»). Я читал, Аросева хохотала, Рудзинский довольно улыбался. Резюме актрисы (достоин али не достоин стоящий на сцене отрок принять участие в вечере со своим литературным дебютом) было «положительным». В общем, через несколько дней я, получив благословение Елены Александровны, дебютировал на сцене Дома актёра. А потом, после вечера, в незабвенном «Актёрском кафе», где начались шуточные тосты и импровизации, я «отблагодарил» Аросеву коротеньким экспромтом:

Сколько их, среди прекрасных дам,
Что мужчин энергию утроили!..
Если бы Аросеву – на БАМ, –
Мы бы БАМ давно уже построили!

Так и познакомились. И длилась наша дружба без малого четыре десятилетия… Но, представьте, в большей степени не на театральной «почве», а на литературной «ниве». Но об этом – через минутку. А сейчас (для театралов!) – небольшой фотовернисаж неповторимой и разножанровой актрисы Елены Аросевой из разных спектаклей. Кстати, сама она, прослужившая в Омской драме более полувека, среди наиболее значимых для себя ролей считала: Аня («Океан»), Женька («Фабричная девчонка»), Марфинька («Обрыв»), Беатриче («Много шума из ничего»), Иветта («Матушка Кураж и её дети»), донна Роза («Суббота, воскресенье, понедельник»), Алла («С вечера до полудня»), Вера Сергеевна («Энергичные люди»), Роза («Ретро»), Генеральша («Село Степанчиково и его обитатели»), Вера («Уходил старик от старухи»)…

 

…Ну а теперь – про литературную «ниву». Под занавес прошлого века выпала мне честь огромная и радостная – быть редактором её первых трёх книжек. О, эти книжки!.. Три чуда Елены Аросевой! Три закономерных чуда. Закономерных потому, что талантливый человек рано или поздно, но неизбежно приходит к обострённому восприятию понятия «следа на земле» и до боли остро понимает, что жизнь должна быть освещена, «озвучена» не только звёздными мгновениями твоей профессиональной деятельности, но и зафиксированным Словом, в котором – судьба твоя, жизнь твоя. Перо и белый лист бумаги... Потребность в них – неизбежна. Не во имя тщеславия, а – Будущего во имя, Прошлого во имя, Культуры во имя.

Я благодарил Аросеву за доверие (но не могу не признаться, что меня поначалу смутила её некоторая закомплексованность: «Есть тут у меня, Серёжа, стишонки кое-какие да повестушка коротенькая»). А работать с её рукописями было радостью и счастьем, потому что слово каждое, строчка каждая – одухотворены. И аура, витающая по-над ними, была для меня так же пронзительна и высока, как название главной рубрики в редактируемом мною в то время журнале «Омская муза» – «Не проходите мимо воспоминаний о нашей жизни» (в этой рубрике Аросева печаталась не раз).

Первое чудо появилось на свет в 1997-м. Свою «первую книжку» Аросева назвала «Слышишь, Машутка, пишу для тебя...» Проза, стихи...

Откровенное – нараспашку! – исповедальное начало «Пёстрых лоскутиков прошлого»: «Я так давно хотела сесть за стол, «пред листом бумаги чистой», да всё боялась… А для чего, для кого?.. И вдруг поняла! Есть человечек, который даже в свои пять лет ах как любит слушать мои рассказы про прошлое, про её отца («Сашу маленького»), про то, как начиналась война... Если кто и прочтёт когда-нибудь моё творение, то это будет Машенька, внучечка. Слышишь, Машутка, пишу для тебя (и твоего папы, конечно). Я знаю, что вы когда-нибудь сядете рядком и зачитаетесь... Есть такие сильные минуты душевного напряжения, они называются памятью. Так вот, я вверяю себя этому чувству... Вещи, запахи, какой-то кусочек забора, угол дома, а ещё больше звуки – боже мой, как сладостно и мучительно воскрешают они пёстрые лоскутики прошлого!.. Я буду просто вспоминать, и, может быть, из этого получится жизнь. Может быть...».

Из этого получилась именно Жизнь. Книга стала событием. Не могу не процитировать критика и литературоведа Вадима Физикова (из статьи «Будем жить...» в 1-м номере «Омской музы» 1998 года): «Как много и точно умеет вместить в лаконичном слове человек, одарённый талантом!.. И суть жизни актрисы, и существо её мемуаров – отразить в зеркале души прожитую жизнь… Стихи Аросевой искренни и коротки, как зарубки душевной памяти... О милом сердцу Вильнюсе, согревшем в юности. Об одиночестве, которым «все долги оплачены». О романтическом символе веры и о сыне, «звёздном мальчике», ставшем для матери началом всех начал. О боли – «коронной роли» Елены Аросевой… Как всё в этой книге цельно, трепетно и благородно! Закрываешь её с мыслью о поразительной стойкости, мужестве души автора. Судьба, жизнь её ломала, топтала, начиняла страхом. Но сохранились талант её души и вера в жизнь. И память сердца. Если поколение Елены Аросевой сумело остаться живым, – у тех, кто идёт за ним, тоже есть шанс. Будем жить?!».

Первая книга окрылила Елену Александровну (до сих пор не могу без волнения читать её дарственную надпись: «Серёжа!.. Вы подарили мне небосвод высокий и ясный со всеми звёздами и ангелами, обитающими там...»). Душа и память вновь подтолкнули актрису к письменному столу. На белом листе бумаги, как при проявке фотографий, снова начала проступать Судьба. И спустя год, в 1998-м – чудо второе. И тоже – книга-Жизнь, книга-Событие. С пронзительным заголовком: «Борис Каширин (“В заснеженном дворике памяти”)». Повесть-рассказ о муже – народном артисте России, лауреате Государственной премии им. Станиславского Б.М. Каширине.

...В принципе, получилось так, что Аросева – одна! – своими книгами продемонстрировала, КАК надо «сохранять культурное наследие», убедительно и ярко доказала, что Творцам не нужны ни плановость «развития культуры», ни «коллективизм» творчества.

Финальное стихотворение книги «Борис Каширин» заканчивалось многоточием: «И в комнате начнут толпиться, // и не дадут покоя мне // знакомые до боли лица // в необъяснимой тишине...». Я не сомневался, что продолжение – следует. И, признаюсь, Елена Александровна даже обиделась, когда я не удивился её словам: «Вы представляете, Серёжа, я тут несколько рассказиков написала...».

Так «бабьим летом» 1999-го начало рождаться третье чудо – книга «И на земле у нас – январь...». Необычная – свободная! – композиционная структура: чередование монологов, рассказов, стихов, небольших фрагментов из предыдущих книг, и в итоге – портрет человеческой Судьбы, неотделимой от уходящего века. И прекрасный (и точный!) подзаголовок: «Новеллы жизни моей». Именно – новеллы. И даже стихи её – новеллистичны. Концентрация душевного состояния в Слове. И замечательный литературный стиль, в котором – эмоциональная открытость души, эмоциональная многозначность слов и строк. Чувства – переполняют, их кульминацией становится Слово – единственно верное, единственно возможное.

В самый канун 21-го века у неё родилось стихотворение «Прощай, мой век!»:

Прощай! Прощай, мой долгий век!..
Уходит с ним многоголосье,
И руки к небесам возносит
Уставший бедный человек.

Все перепетые мотивы
Так одинаково плохи,
Так безошибочно фальшивы,
Как непрощённые грехи!..

Но разве не было рассветов,
И тихих звёзд, и талых рек,
И тайн, которым нет ответа!?
Прощай, мой век, мой долгий век!

И вот уже в 21-м веке, накануне 80-летнего юбилея, выходит в свет «Под занавес» – четвёртая книга в литературной судьбе легендарной омской актрисы (а впереди будут ещё сборники «Берега любви», «Тропинки»).

…«Я живу возле церкви и слушаю звоны, // Они очень похожи на грусть...». В квартире Аросевой, близ церкви на Тарской, мы сидели-разговаривали как раз в эти дни, «восьмидесятилетние». Я сразу признался Аросевой, что пришёл не только потому, что она меня в гости пригласила, – а ещё «попутно» решил и под диктофон поговорить, для рубрики «Омские ДОМоседы» в газете «Омский ДОМовой» (я тогда работал там литературным редактором).

– Четыре книги всего за пять лет!.. Дорогая Елена Александровна, вот лежат перед нами на столе Ваши замечательные книги, и среди них – только что вышедшая в свет. Смею предположить, что у Вас сейчас особое эмоциональное состояние…
– Особое?.. Если по-честному, испытываю лёгкую грусть: со зрением плоховато, и, боюсь, трудно будет реализовывать какие-то литературные задумки, которых очень и очень много (а точнее, мемуарные задумки; в жизни-то действительно – столько всего интересного и есть, и было!)… Нет, Серёжа, давай о другом поговорим, а не о моих «болячках», а то кто-нибудь непременно начнёт: ах, мол, бедная Елена Александровна!..

– Перед встречей нового тысячелетия Вы написали: «Прощай, мой век, мой долгий век!». И вот он грянул – век новый. Ваши ощущения от жизни – тоже новые?
– А ты знаешь, тоже ведь – лёгкая грусть. Не знаю, надо ли и можно ли говорить об этом… Но вот недавно по телевидению известный писатель выступал. И он – слово в слово – как будто мои мысли излагал. А говорил он, в общем-то, простые вещи: даже для того, чтобы элементарную табуретку сделать, надо план иметь, надо знать, какую ты табуретку сделать хочешь, как она выглядеть будет… А тут взялись наши «деятели» страну по-новому строить – и сами не знают, чего они строят… Грустно.

– Ну а как же быть с оптимистическим жизненным девизом, который Вы сформулировали в одном из стихотворений: «Выжимать из горечи сок горячей радости»?
– Люди, общение с людьми – вот что дарует оптимизм! Так много вокруг замечательных людей!.. Но они как будто специально и кем-то под каким-то «тройным слоем» скрыты, в какой-то наносной шелухе сидят… Главное – добраться до них. Есть такие потрясающие люди, и их очень много! Меня это и держит «на плаву».

– Елена Александровна, сугубо «домовитый» вопрос: верите ли Вы в домовых?
– Верю! У меня, по-моему, домовой есть… Я ведь одна живу, и до сих пор не могу привыкнуть к этому. Так вот: с наступлением темноты начинаются звуки странные: в шкафу какое-то шебуршание, лёгкое постукивание в стенку, скрипит что-то… Даже – не поверишь! – запах табака вдруг начинаю чувствовать. И начинаю думать: уж не Боренька ли пришёл. Даже проверяла как-то, может, с лестничной клетки запах, – так нет же…

– А что для Вас понятие «дома»?
– О, это очень огромное понятие! Только начну я, быть может, с парадоксального. Мне кажется, сегодня у нас мещанство культивируется, а я его всей душой не приемлю. Какой-то «массовый психоз», все уткнулись в землю: огороды, картошка... Понимаю, что все, как и я, живут небогато, и что всё это надо… Но когда же мы вылезем из всех наших бытовых забот, когда головы поднимем, на звёзды посмотрим?.. А вот если говорить о доме как о месте, где рядом с тобой близкие люди… Такой дом – это словно кусочек Родины, он согревает не просто жизнь, – судьбу согревает.

– …И вот выйдет газета, и десятки тысяч людей, дорогая Елена Александровна, огромное количество поклонников Вашего таланта – прочтут фрагменты нашей беседы… Что бы Вы пожелали людям?
– Я бы пожелала людям… Я бы пожелала не бояться такого слова как «терпение». Мне кажется, что это очень важная и совсем не страшная черта – терпение. А почему терпеть не страшно? Потому что есть вера, вера в то, что всё будет иначе. Человек настолько могуч!.. И он – великотерпец! Самое главное – сохранять свою суть, «зёрнышко» своё. И когда будет всё хорошо на дворе, будет светить солнышко, – тогда эта суть засверкает, заиграет, как бывало и раньше!..

…А потом у неё был юбилейный вечер. И я в его преддверии заинтриговал Аросеву. Или, скорее, заморочил. Звоню:

– Елена Александровна, а можно я напишу наш как бы «совместный» стих?
– Не понимаю. Вместе, что ли, писать будем?

– Как бы. Теоретически – да, вместе. А практически – я один. Но, тем не менее, вместе с Вами.
– Ничего не понимаю. Серёжа, ты мне, по-моему, голову морочишь. Я-то что должна делать?

– Ничего не делать. Но – дать согласие.
– Ну ладно. Я тебе верю. Я согласна. Правда, не знаю, на что я согласна.

И вот к её юбилею появился «Четырёхстопный ямб для Елены Александровны». Написал его я. А жирненьким курсивом в нём выделены строчки из разных стихов, когда-то написанных Аросевой. В общем, именно так, как я и говорил: «теоретически – вместе»:

«Отравлен» стихотворным «ядом»
(а как ещё набраться сил?!), –
четырёхстопным тихим ямбом
к Вам обратиться я решил –

вне суетливой глупой моды,
вне тронов, где хренеет власть…
Да, как бы ни грозились годы
нас в чём-то лучшем обокрасть, –

искать мы будем осторожно
ту «ситуацию» всегда,
когда легко, и не тревожно,
когда правдиво, и когда

уходят смуты и волненья,
когда (бескрылости в укор!)
крылатый Ангел вдохновенья
над нами крылья распростёр.

И снова – всё легко и внятно.
Год – труден, но урочен – час.
Я воскресаю многократно,
когда я думаю о Вас!

И мне не мыслится иначе,
когда приходит вдруг цейтнот:
«Гроза последней неудачи
пускай сегодня громыхнёт».

И дождь – да грянет! Но не шквальный,
такой, чтоб был угоден Вам,
как песенка, как звон хрустальный,
и чтобы каждый тост – друзьям!

Всё хорошо! И Ваши роли
восходят снова на престол!
Я Вас люблю. Чего же боле?!
(Простите, Пушкина «приплёл»).

Жизнь – ради крыльев, а не славы!
Крылатым судьбам – исполать!
…Июнь. Девятое. Мы – здравы!
Кругом теплынь и благодать.

P.S.
Шепчу с улыбкой виноватой:
да не осудит пусть молва
за то, что стих мой весь в цитатах –
в строчках Аросевой Е.А.

…А ещё в те дни в газете «Омский ДОМовой» я поместил подборку стихотворений Елены Александровны. И то, что случилось вдруг потом, – более чем взволновало Аросеву. В редакцию пришло много благодарных писем, и особое среди них – от омички Тамары Кирилловны Гиненко. Вот фрагмент из этого письма: «…Е.А. Аросеву я знаю очень давно (с 60-х годов) как актрису, но что она ещё и поэтесса – узнала только прочитав вашу газету. Мы с Еленой Александровной ровесники, и судьбы наши очень похожи… Моего отца так же расстреляли в 1937-м, а теперь реабилитировали посмертно… Но боль не проходит... Стихотворение Е. Аросевой «Отцу» острой иглой вонзилось мне в сердце. Ни одно литературное произведение, описывающее период сталинских репрессий, не поразило меня больше, чем это короткое стихотворение... Хотелось бы попросить вас выступить с ходатайством (только я не знаю, перед кем ходатайствовать) начертать это стихотворение на камне-памятнике жертвам сталинских репрессий, что недалеко от Тарских ворот…».

И было ясно, что реализация этой идеи имеет великий смысл с любой точки зрения – и с политической, и с социально-значимой, и с эмоциональной, и с точки зрения грядущих поколений… Вот оно – стихотворение, посвящённое легендарной актрисой своему легендарному отцу, видному русскому революционеру, дипломату, писателю Александру Яковлевичу Аросеву, расстрелянному в 1938-м:

Нет у них ни гробов, ни могил,
Их – в затылок... в глухом коридоре...
Мозг стучал, выбиваясь из сил.
Стыл вопрос в умирающем взоре.

Сильных, смелых, красивых, святых –
Била, мяла тупая стихия.
Ну так что же, вам легче без них?
Если в силах ещё, – плачь, Россия!

Письмо Т.К. Гиненко было напечатано в газете, рядышком ещё раз было помещено стихотворение Аросевой. Редакция обратилась с ходатайством в соответствующие организации. Искренне верилось, что город Омск поддержит эту благородную и достойную идею. Резонанс не заставил себя ждать. Идею одобрили в Главном управлении культуры и искусства (ныне министерство культуры Омской области). Высоко оценил идею председатель Омской организации Всероссийского общества охраны памятников М.М. Хахаев… Мы в то время с Еленой Александровной буквально «висели на телефоне» друг с другом. Я рассказывал её о каждом новом – даже самом малом – штрихе в развитии «ситуации». Ну а дальше… Как это часто, увы, бывает в Омске, – всё потихонечку начало «спускаться на тормозах». Прошло полтора года. Идея уже почти умирала. Но к тому времени в Омском регионе появились и Правительство, и Министерства – а значит, можно было попытаться второй раз «войти в одну и ту же реку». В журнале «Бизнес Курс» появились мои колонки-монологи. Идея с установкой камня со стихами Аросевой продолжала оставаться актуальной. «Михаил Макарович, – звоню Хахаеву, – ну что, есть ли смысл «возвращаться к напечатанному», если Омск вот уже почти два года хранит гордое молчанье по сему поводу?». И неожиданно слышу оптимистичное: «Есть смысл! Капля ведь, как известно, и камень точит...» Елена Александровна была счастлива! Строчки об отце всё-таки будут увековечены. Они уже давно «одобрены». Надо только подождать!.. А через несколько дней не стало Михаила Хахаева. А ещё через месяц стало ясно, что всем «ведомствам и учреждениям» всё в этом вопросе вообще «по барабану»…

…Свой последний юбилей – 90-летие – она отметила на сцене родного Омского драматического театра, которому служила верой и правдой с 1957 года. И после этого уехала к сыну в Москву, в город, где она родилась. В том же, 2013-м – одно из самых трудных в судьбе Аросевой испытаний: прощание с младшей сестрой Ольгой…

…К 300-летию Омска подвижник-энтузиаст, апологет миниатюрных книг Анатолий Лещенко выпустил антологию «Поэтическое слово. Омские поэты» – 15 книжных томиков, в каждом из которых – стихотворные подборки десяти авторов, расположенные в хронологической порядке дней рождений поэтов (150 поэтов, чьи судьбы связаны с Омском). В одном из томиков – стихи Елены Аросевой (подборку мы с Лещенко делали «тайком», сюрпризом для Елены Александровны). «Соседи» у Аросевой в этом майско-июньском томике – замечательные (среди них – Кутилов, Сильванович, Фельдман).

И вот 9-го июня 2016 года из благоухающего её любимой сиренью Омска я позвонил Аросевой в Москву, поздравил с днём рождения, рассказал о том, что её в скором времени ожидает «деньрожденный» подарок (книжка действительно в тот момент была уже в пути)… Вскоре она получила этот томик, тут же позвонила: «Серёжа, боже мой, какая прелесть, какое чудо!..» Успела получить, успела подержать в руках этот маленький изящный томик со своей последней прижизненной публикацией…

…Я смотрю на Ваш портрет, сделанный художником Павлом Потаповым (из серии «Легенды омской сцены»), и перечитываю одно из Ваших стихотворений, дорогая Елена Александровна:

Моя душа объята грустью,
нет очертаний у неё…
Пусть даже так, – но только пусть бы
к ней не слетелось вороньё!

Чтобы мои больные раны
никто не пробовал клевать!..
Чтоб в трудный час, последний самый,
не больно было умирать...