Алексей Кудрин: «Наша нынешняя система госуправления – это народное ополчение…»

- Прежде всего, скажу, от чего зависит будущее России. Будущее – и через 10, и через 15 лет. Очень общее место – что у России нет своей повестки, образ будущего размыт. Сегодня идет дискуссия – что такое образ будущего. Каким мы его хотим видеть? Мы хотим видеть стабильный рост, хотим, чтобы наши доходы стабильно росли. Неплохо это произошло в нулевые годы. Этому помогали и нефтегазовые доходы, «тучные годы», но, в общем, Россия и наращивала свои возможности в области производительности, той, о которой я сегодня буду говорить. Мы имели больше валюты, у нас укреплялся рубль. Наверное, это влияло на то, что многие наши компании стали покупать больше технологий, модернизироваться. В нашем экономическом росте, который достигал 7-8%, больше половины – от 4% до 5% - осуществлялось за счет роста производительности. За счет того, что мы становились эффективнее, используя лучшие мировые практики, оборудование, технологии, новые бизнес-модели. Государство более активно вкладывалось в инфраструктуру. Сегодня мы понимаем, что этого оказалось недостаточно. Но – темпы доходили до 7-8% роста и только половина, меньше половины из них зависели от роста цены на нефть. Второй, косвенный эффект все-таки давал неплохое развитие отраслей, секторов нашей экономики. У нас многие отрасли модернизировались почти полностью, начиная от металлургической… Как дальше расти? Вот сегодня приведу очень грустную статистику. В последние 10 лет (даже если взять результаты этого года и посчитать, как предлагает минэкономразвития, темпы роста 2%) у нас темпы роста в среднем 1% ежегодно. У нас были и провалы, был и чуть больший рост, но в среднем это 1%. В общем, мы отставали от всего мира, мы были в состоянии стагнации, по сути. Да, на это повлиял и мировой кризис, но уже последние-то лет 6-7 мы вне мирового кризиса должны себя ощущать. У нас возникли новые геополитические кризисы, но в совокупности мы вот на таком низком темпе роста.

Что нам позволит из этого выйти? Те вызовы, что частично предлагает нам мир – это технологическая революция и наше участие в глобальном разделении труда, в международной интеграции. Без этого мы не сможем поднять темпы роста до 3-4%. Специально я начал… вот у нас и тема – глобализация, но и наш ответ на неё может выглядеть только как наше участие в мировой повестке, и технологической, и экспортной. Вот часто говорят – у нас Brexit, Трамп, сегодня есть и другие такого рода протекционистские настроения в мире, но вообще-то мир после 2009 года, когда у нас обрушилась процентов на 30 мировая торговля (а в первые месяцы кризиса – на 50%)… она восстановилась. Год за годом снова увеличиваются объемы мировой торговли. Также как увеличивается и мировой ВВП. А Россия, немного снизив в 2008-2009 свою долю в мировой торговле, затем немного выросла, сейчас, тем не менее, существенно сбавила свой объем в мировой торговле. Мы даже наш экспорт – несырьевой, который доходил до $140 миллиардов – сбавили, сегодня он $109 миллиардов. Вообще-то, когда я говорю – нам, чтобы нарастить нашу производительность, экономический рост, нужно удвоить наш экспорт – несырьевой, в первую очередь. Мы уже были на неплохой планке – $140 миллиардов, но сегодня, повторю, $109 миллиардов только было за прошлый год, мы упали.

1

У нас есть определенный потенциал, но, чтобы двинуться дальше, мы должны учитывать требования мирового рынка, требования вот этой технологической революции, а это означает – выстроить наши внешние коммуникации на совершенно новом уровне. Это сопровождение нашей продукции, это её обслуживание, это конкуренция в сфере машин и оборудования. Пока мы не создадим те товары, которые будут также массово на коммерческой основе приниматься во всем мире, пока Россия не станет производителем нескольких знаковых или нужных всему миру товаров, не обязательно, как я сказал, в бытовом потреблении, но и в промышленном, мы не сможем взять эти барьеры. Это означает – новая внешняя политика, это означает, что мы должны учиться договариваться в современном мире, решать международные проблемы. В общем, Россия не выходила из многих мировых соглашений о торговле, мы по-прежнему… Знаете, в чем мы проигрываем по сравнению с любой средней страной Центральной, Восточной Европы или даже многим азиатским странам? Мы имеем существенно меньше преференциальных режимов, то есть тех зон, где мы торгуем с меньшими тарифами, с большими возможностями проникновения на рынок. Мир сегодня заключает все больше и больше преференциальных торговых соглашений. У нас, если не брать страны СНГ, с другими странами таких зон всего в районе 1%. Мы ставим задачу в течение шести лет довести долю таких зон в общем объеме нашей торговли до 20%. В среднем такие развитые страны – вокруг США, Восточной и Центральной Европы – имеют до 40% и больше зон преференциальной торговли. Это, пожалуйста, один конкретный пример. Это выстраивание наших взаимоотношений с Западом, Востоком – создание зон свободной торговли, свободных таможенных зон, которые бы облегчили работу.

Сегодня в России на экспорт выходит 1 из 150 предприятий. Мы посчитали, сколько нужно, чтобы поднять потенциал внешней торговли, – нужно, чтобы выходило 1 из 70 предприятий. То есть в 2 раза надо увеличить количество предприятий, которые выходят на мировой рынок. А чтобы они попробовали там закрепиться – нужно еще больше предприятий. Значит – мы должны снизить барьеры. У нас сейчас выход среднего или малого предприятия на внешний рынок – это как выход в космос. Люди боятся языков, боятся юрисдикции, боятся ошибиться, не знают систему налогообложения, система логистики требует изучения. Передо мной здесь сидят коллеги, которые занимаются платформенными решениями для выхода среднего и малого бизнеса. И я считаю хорошим направлением использование платформенных решений для выхода наших средних и малых предприятий… Вот как продавцы на Alibaba – они не должны беспокоиться об этом, не должны знать всё о стране, куда выходят. Они просто должны представить товар – и некая платформа, структура обеспечит все эти логистические решения для наших компаний. Это новое вот такое решение для нашего участия. Но что бы я вот в этой части нашего разговора хотел бы сказать – мир увеличивает, наращивает мировые связи. Мир создает новые отрасли, которые растут в разы в течение нескольких лет, увеличиваясь до сотен миллиардов и триллионов долларов в течение нескольких лет или десятилетий. Мы пока вступаем в эти рынки или робко, или отсутствуем там. Мы должны понимать, что мы – часть мира, и без решения этих вопросов мы не достигаем тех темпов роста, о которых мы говорим. Как я сказал, это требует от нас определенной внешней политики, внешнеэкономической политики. Если мы осознаем эти потребности, необходимость, значит – мы в чем-то себя должны ограничивать. В чем-то мы должны получать преимущества на этих рынках. Это обоюдный, взаимный процесс. Я, будучи много лет вице-премьером, работая, подготовив десятки международных соглашений, в том числе и с Евросоюзом, с другими зонами, с десятками стран провел тяжелейшие переговоры по вступлению в ВТО по отдельным очень чувствительным товарам. Я прошел, наверное, мало кому еще придется пройти такой масштаб работы… я возглавлял даже 4 года комиссию по вступлению нашей страны в ВТО – с 2000 по 2004-й, потом её возглавил премьер Фрадков… Я понимаю масштаб этой работы и должен сказать, что мы его провели – и присоединились к ВТО на умеренных, достаточно доверительных условиях. Сегодня, может быть, ВТО не становится таким главным клубом в мировой торговле, сегодня создаются новые форматы мировой торговли. Но, хочу сказать – если мы хотим, мы умеем договариваться. И нужно находить эти решения. Только переговоры, только поиск взаимных интересов, только размен какими-то шагами. Это никогда так не бывает – вот наши требования, пока вы их не примете, мы не идем дальше. Так переговоры не проходят. Это всегда большой размен. Такие переговоры мне приходилось по финансовым вопросам со многими странами мира проводить. Я считаю, что у нас такой опыт есть и, в общем, мы должны этот опыт применить.  

Увеличение мировых связей приводит к повышению производительности твоей экономики. На пальцах это звучит так… Вот в России 60% экспортеров, которые успешно работают на внешних рынках, в свою очередь активно используют западные комплектующие и западные технологические решения. Применение современных технологических решений позволяет отечественным экспортерам создавать товары более высокого качества.

Германия, США или Япония – у них доли импорта и экспорта в ВВП примерно равны.

Приведу другой пример. Россия представлена примерно в 3% от всего объема научных достижений, в остальных 97% нас нет. Мы не создаем новых биотехнологических решений в том объеме, в котором их создают другие страны мира. Мы не создаем инноваций даже в компьютерной сфере. У нас лучшие в мире программисты, а в компьютерных технологиях мы отстаем.

Даже ведущие технологические державы, такие как США и Китай, на хорошем уровне участвуют меньше чем в половине научных фронтов, где достигнуты существенные результаты. Следовательно, они тоже будут потребителями тех решений, которые создаются в других странах мира. Мир усложняется, становится фабрикой инноваций в разных географических зонах – от Индии и Китая до Германии и других европейских стран. Обмен достижениями будет расти. Поэтому увеличение мировой торговли и ваша открытость к ней увеличивает вашу производительность.

То, что говорят про протекционизм – это зачастую признак популизма, который сегодня распространен в мире. Есть потребность взять паузу и переварить достижения мировой глобализации. Чтобы посмотреть – не создаются ли новые риски, например, в свободном передвижении товаров в чувствительных для каждой страны отраслях, которые она пытается защитить. Но есть опасность. Когда вы чрезмерно пытаетесь расширить эту зону, вы теряете в производительности. Мировая торговля расширяется год от года, создаются платформенные решения, которые приведут к революции в товарообмене. И если мы замкнемся, то превратимся в невнятное пятно в мировой географии товарных потоков.

Повторю, протекционизм является попыткой осмотреться и переоценить свои позиции в международной торговле. Но, в целом, страны будут наращивать свои торговые отношения и включаться в расширяющиеся преференциальные зоны, будь то Трансатлантическое или Азиатско-тихоокеанское соглашения.

Мы также будем участвовать в расширении таких зон. Россия создала ЕврАзЭС. Сейчас рассматривает возможность создания торговых зон с другими странами. Даже с теми, с которыми РФ не граничит. Уверен, через 6-7лет Россия создаст целый ряд новых партнерств, переговоры по этому поводу уже ведутся.

Сейчас мы показываем результаты выше среднего в научных достижениях только по трем фронтам: физика, математика и науки, связанные с космосом. Это немного. На среднем мировом уровне мы представлены примерно в семи направлениях, что тоже очень мало. Если мы хотим участвовать в этой мировой гонке, нужно создавать новые продукты. Вообще, участие в промышленной революции будет важным критерием успеха многих стран. Чем больше вы создаете новых продуктов, тем больше вы захватываете часть мирового рынка, тем выше показатель добавочной стоимости. Вы становитесь производителем этой добавочной стоимости, а другие свою долю теряют. Новые технологии заполняют мир, а от старых он отказывается. Например, Финляндия – высокотехнологичная страна, она очень быстро потеряла глобальную компанию Nokia, которая еще недавно была в топе. Такова скорость изменений. За последние 10 лет первая десятка мировых компаний по капитализации сменилась на 80%. В ней из прежних остался один банк и одна нефтяная компания. Остальные места заняли высокотехнологичные компании, в том числе и азиатские, а также одна фармацевтическая корпорация.

Большинство этих компаний – частные, то есть самые динамичные компании – это частные. Среди крупнейших 50 компаний мира государственных только 22, причем большинство из них китайские. Китай нашел свою модель выхода на мировой рынок. Но сегодня все равно мир идет по пути развития частных компаний – более динамичных, более активных, более восприимчивых к инновациям. Наши государственные компании пока остаются мало восприимчивыми. И если взять мировой топ-500, то там наших компаний только пять, в основном, государственных.

Когда мы говорим, что Россия за ближайшие 6-7-10 лет хочет продвинуться в мировом технологическом развитии, мы должны создавать объединения частных компаний. Наряду с масштабированием стартапов, как в программе «Национальная технологическая инициатива», где выращиваются десятки и сотни компаний, нам нужно создать несколько крупных научно-технологических консорциумов, где 2-3 частных компании и, возможно, какая-то государственная, объединяются, чтобы перейти на новый технологический уровень.

Зачастую масштаб инвестиций, который необходим для перехода на новый технологический уровень, огромен. Одна компания не может осилить такой объем. Особенно в нашей финансовой системе, которая пока очень сложна с точки зрения ставок, длинных кредитов, горизонтов планирования. Чтобы снизить риски, объединить усилия и пройти путь от разработки новых технологий до их предложения на международном рынке, нужно создавать партнерства-консорциумы, которые бы поддерживались государством. Господдержка может выражаться в субсидиях, гарантиях, определенных условиях в виде неповышения налогов, неувеличения разного рода неналоговых платежей. Сегодня мы как государство должны оказать серьезную помощь частным компаниям, готовым прорываться к новым рубежам. Я считаю это возможным.

Что еще нужно? Пока наши ключевые университеты, как правило, расположены в крупных городах-миллионниках. Их порядка 15-ти, а с крупными агломерациями – 20. А нам нужно порядка 150 университетов, работающих на базе современных методов, сотрудничающих с крупными мировыми центрами по разработке инновационных решений. Таких как Санкт-Петербургский политехнический университет – здесь действует успешная система работы с инновациями, обучения студентов, создан центр, исполняющий заказы крупнейших мировых компаний по отдельным технологическим решениям. Таких вузов в стране еще с десяток, а нужны сотни. Государство должно поставить цель: увеличить в 10 раз количество подобных учебных заведений, создать условия, пригласить специалистов. Речь идет о серьезных центрах инноваций, где есть хорошие лаборатории и опыт внедрения разработок, то есть опыт работы с промышленностью. Пусть это будут не только российские компании, но и западные. Так, Санкт-Петербургский университет работает на внутренний и на внешний рынок. Нужны центры компетенций, вокруг которых будет создаваться малый и средний бизнес.

Я изучал опыт Массачусетского технологического института (MIT), как он смог добиться таких успехов в образовании. Правда, больше смотрел с финансовой стороны – как они распределяют риски, чтобы вкладываться в самые смелые решения. Но это целая индустрия. Начиная от фундаментальных научных исследований, которые финансирует в основном государство, и целого спектра прикладных исследований, где присутствует и государство, и частный сектор, который вкладывает миллиарды долларов, не ожидая сиюминутной отдачи. Дальше идет венчурная история, где действуют больше коммерческие механизмы. Но самое интересное, что сам MIT – это крупный научно-технический кластер, где за стенами университета, в кварталах, к нему прилегающих, созданы тысячи малых компаний, которые решают какие-то технологические задачи. Институт стимулирует студентов участвовать в работе этих компаний. Если какие-то идеи проваливаются, создаются другие компании. Для этого и существует венчурное финансирование.

У нас венчурные фонды настолько малы, настолько маленькие источники финансирования, что в последнее время из нескольких видов такого рода источников работают единицы. Пенсионные фонды, в отличие от всего мира, у нас минимально участвуют в финансировании рисковых активов.

Приведу пример, который использовал уже много раз. Россия как государство немало вкладывает в НИОКР, около 1% ВВП. Это больше, чем вкладывает Япония, Швейцария, Великобритания и Канада в процентном соотношении к ВВП. Но, почему Япония такая успешная? Потому что бизнес вкладывает больше, чем государство в три-четыре раза. А в России бизнес вкладывает в три раза меньше, чем государство. У нас примерный уровень финансирования в НИОКР в целом составляет 1,2-1,3% ВВП, а в странах, о которых я сказал – они относятся к высокотехнологичным экономикам – от 3% до 4% ВВП. Такова разница. Мы спрашиваем – где структурные решения? Вот вам пример. И это решение не сводится к тому, чтобы просто дать больше денег, должен заработать целый институт, целый механизм, который отбирает исследования и дает на выходе результат.

Наши компании, в основном, государственные, не чувствуют, что от этого зависит их работа через 5-10 лет. Они не связывают участие в технологической революции со своим будущим, они считают, что их судьба зависит от чего-то другого. За последние полгода я встречался с руководством нескольких десятков российских высокотехнологичных компаний, которые работают на мировом рынке. Зачастую на вопрос, почему другие на нем не представлены, ответ был следующий: они живут сегодняшним днем. Сегодня есть неплохая прибыль, и они живут низким горизонтом планирования в два-три года. В современном технологическом мире нужно планировать вперед на 10 и более лет.

Горизонт планирования у большинства наших компаний не соответствует необходимому уровню. Они об этом не задумываются, не нанимают людей, которые об этом бы думали и заботились. Приведу пример. Россия имеет 8-9% компаний, ежегодно внедряющих технологические инновации. А для мировой конкурентоспособности нужно иметь 40-50% таких компаний. При этом в 2008 году в концепции долгосрочного развития России были меры, направленные на устранение этого дисбаланса, в ней стояла задача поднять этот процент до 40%. Были спланированы ряд шагов, но начался кризис и эти задачи ушли на второй план. Мы сегодня находимся ровно на том же уровне, на котором были 10 лет назад. Таким образом, если мы не создаем эти технологические инновации в промышленности, то мы отстаем от мира. Поэтому вопрос для будущего правительства: если вы не создадите модель – пусть постепенно, за 6 лет, будет накоплен этот потенциал - и 40% компаний не будет внедрять технологические инновации, вы не достигнете планируемого экономического роста. Если НИОКР не поднимаются до 2,5-3%, причем в основном за счет частных инвестиций, вы не получите планируемых показателей производительности. Увеличению производительности способствует цифровизация производств и системной логистики. Машина будет решать за вас логистические вопросы вместо часов и дней в минуты и часы. Например, в России должно быть 5-6 транспортных хабов. А на сегодняшний день у нас приходит груз в порт, и чуть ли не заново приходится договариваться о дальнейшей транспортировке, стоять и ждать. Должен быть зеленый коридор, все вопросы необходимо регулировать заранее: транспортировка товара через транспортный хаб должна проходить автоматически. Более того, хаб должен ускорять, менять вид перегрузок. Это в мире уже заработало. У нас не работает. Это, как пример не в области технологий, а в области инноваций организации и управления, применение которых принципиально решает рост производительности.

Возвращаясь к нашей цепочке создания инноваций, важно отметить, что российские университеты существенно уступают в создании технологий: они у нас ориентированы в первую очередь на получение обычного образования, сдачи экзаменов, бакалавриата. Я в Петербургском университете нахожусь в должности декана и изучаю лучшие международные практики, которые помогают мне выводить студентов и их способность работать в современном мире на высочайший уровень. В современном мире очень эффективна методика соединения гуманитарного профиля с естественными и точными науками внутри одного факультета или университета, где высшее образование включает предметы, которые существенно выходят за границы отдельных специализаций. Как правило, в таких моделях образование приветствуется, когда ты имеешь одну базовую специальность в одной сфере, а вспомогательную в другой. Лучше чередовать гуманитарные и технологические дисциплины. Мой факультет свободных искусств и наук нацелен на выполнение этой задачи. Факультет богат профильным разнообразием: от критики кино до математического программирования и моделирования сложных процессов в природе и обществе. На моем факультете функционирует одна из лучших лабораторий в стране, возглавляемая Татьяной Черниговской. Так вот, в течение последних двух-трех лет наши студенты разошлись в лучшие университеты мира по специальности биотех, некоторые поступили в Москву в Сколтех. Поступили потому, что сегодняшние решения находятся на междисциплинарной основе. Одно из самых известных высказываний Стива Джобса посвящено необходимости гуманитарной базы даже в технической области. Создание подобных машино-человеческих моделей становится важнейшим условием для продвижения наших новых технологий. И он говорил, что где-то около 30% специалистов у него работают в инженерно-математических областях, а большая часть — это выпускники liberal arts, люди, которые умеют шире думать, готовы к нестандартным решениям, генерирует эти решения.

Важно воспитывать критическое мышление, умение работать по проектам, вести самостоятельную работу. Каждый час в университете – интенсивная работа с преподавателем, с профессором, в маленьких группах по 12 человек. У меня нет потоков – все предметы по выбору с первого курса. Есть небольшая группа обязательных предметов, преимущественно математических. Все остальные по выбору, чтобы в каждом направлении студент выбрал какой-то интересный для себя курс. К каждому занятию с преподавателем нужно готовиться как минимум два часа. Это изучение примерно 60 страниц специальных текстов. Это очень напряженная работа, но она базируется на высокой мотивации студента. Оказывается, когда даёшь больший выбор студенту, он выбирает профиль, близкий к своим интересам, и это существенно повышает мотивацию. Студент выходит через 3-4 года, его включенность в профессию намного выше, чем у специалиста профильного факультета. Поэтому выход моих студентов очень высокий, их с удовольствием берут на профильные факультеты, на гуманитарные и естественнонаучные специальности. В силу того, что мы можем получать американский диплом, в рамках обмена студентами любой студент любого американского ВУЗа, обучаясь семестр или два на любом курсе на моем факультете в Петербургском университете, может засчитать этот семестр в любом университете США, включая Гарвард, Стэнфорд, Чикагский, Колумбийский. В среднем 25-30 американских студентов учатся каждый семестр у нас на факультете. Мы можем с уверенностью сказать, что мы умеем создавать такие модели, если мы используем современные подходы. Студент с первого курса должен участвовать в дебатах, быть активным, защищать свою позицию, потому что сегодня в мире умение отстаивать свою позицию является важнейшим навыком. Вот эти умения в современном мире становятся более востребованными и важными, чем специальные знания в отдельной дисциплине. В среднем, человек 8 раз меняет свою профессию за жизнь, причем не только на ту, по которой он учился в университете, а, как правило, на смежные специальности. Рынок нас поменял: у нас филологи работают в технологических компаниях. Но сдвига на получение этих универсальных навыков в образовании в России пока еще не произошло.

Все, что я сказал, заработает только если государство правильно себе определит фокус, распределит свои силы, и шаг за шагом сумеет воплотить это в жизнь. Все наши стратегии: та, которую мы с Грефом писали в 1999-м - начале 2000-го - Стратегия 2010, план Путина - 2020, затем стратегия, которую пытались обновить в 2011 - она так и не была утверждена, президентские майские указы – все они выполняются не более чем на 50%. Вот наш коэффициент государственной эффективности.

У нас теперь стало модно писать стратегии. В феврале прошлого года, когда президент дал поручение ЦСР готовить стратегию, был создан проект по стратегическому развитию и приоритетным проектам. Он утвердил уже несколько проектов до 2025, некоторые даже на более дальний срок. В послании президента правительству дано было поручение представить план действий до 2025 года. И еще несколько: промышленная палата написала свою стратегию, финансовый университет написал. Я даже думаю, что в ближайшее время появится еще пара новых стратегий.

Думаю, эксперты могут договориться о лучших практиках и правильных шагах действий. Но все упрется в исполнение. Наша нынешняя система госуправления – это примерно народное ополчение. То, которое идет на современные технологии с большим желанием, но само не вооружено технологиями и знаниями. В этой связи мы должны переосмыслить роль и задачи нашего госуправления.

С 2003 года по нынешний у нас удвоилось количество госфункций, особенно в последние семь лет, когда экономика стагнировала. То есть для решения проблем мы создаем новую административную функцию, полномочия и пытаемся это так решить. У нас масштаб госфункций примерно в два раза больше, чем в странах ОСЭР. Необходимо уменьшить их количество, сконцентрироваться на тех, которые сегодня больше отвечают задачам современного управления. Уменьшить в некоторых областях существенно вмешательство. Сегодня приводили примеры: у нас в год проходит два миллиона проверок разных организаций, бюджетных учреждений, частных компаний. Риски проверки бюджетных учреждений в несколько раз превышают риски проверки частных компаний. Но частные компании очень болезненно реагируют, потому что проверки, в основном, концентрируются на успешных компаниях, где что-то «шевелится» и что-то получается. В них проводится несколько проверок федеральными органами в течение года. Это абсолютно неприемлемо. Исследовании ВШЭ показали, что если у тебя в этом году проводится крупная углубленная госпроверка, то показатели твоей эффективности и производительности в этом году в среднем уменьшаются. То есть у нас сегодня проверки стали сдерживающим фактором. Мы должны изменить механизм проверок, мы должны переходить на механизм больших данных, анализ и мониторинг работы компаний, не входя туда. И это возможно, эти технологии созданы. Нам нужно взять себе за правило: переводить ряд контрольных функций в этот режим, а не выносить там сервера и тонны бумаг, перезапрашивать информацию. Это взаимный процесс, какие-то механизмы с точки зрения прозрачности нужно будет перенастроить и компаниям. Но они будут знать, что они прозрачны, и к ним не заходят и не спрашивают.

Следующий шаг: не пытаться сразу наказать, а предотвратить. Ведь все эти программы мониторинга нацелены на предупреждение: коллеги, вот тут у вас есть сложности, вам необходимо исправить это и это. Компания или «поправляется» или переходит в плоскость спора или выяснения. Но масштаб выяснения отношений по инстанциям существенно сократится. Мы считаем, что перезагрузить так систему госуправления и контрольно-надзорной функции можно в течение нескольких лет. И для решения многих вопросов, для которых нужны справки, разрешения и лицензии тоже использовать современные подходы. Если ты соответствуешь данными, ты их вводишь, каким-то образом их подтверждаешь и решаешь свой вопрос быстро. Сегодня внесение упрощений в законодательство проходит месяца и годы, прежде чем выпускается поправка. Нам нужны форматы быстрых решений. Если мы считаем, что это соответствует новой стратегии, такие решения должны приниматься быстрее. Таким образом, мы можем за 6-7 лет существенно продвинуться, но это требует насколько технических решений: цифровизация госуправления и создание платформенных решений. У себя в ЦСР мы это называем «государство как платформа». Ну и чтобы государство работало, чтобы этими компетенциями могли обладать чиновники, нужна специальная система кадровой службы, которая по успехам и объективным данным конкретных людей позволяла бы набирать специалистов на госслужбу. Сохранялся бы мониторинг по выполнению всех ключевых стратегических решений чиновника, и, соответственно, отсев или дообучение. Многие люди, приходящие из бизнеса, не могут сразу обладать всеми необходимыми компетенциями для этого сектора, требуется дообучение. Госслужащих необходимо все время поддерживать в тонусе для их эффективности и результативности.

Сегодня существуют две противоположные модели работы бюрократического аппарата. Британская, где ты карьерный чиновник, идешь шаг за шагом в достижении своих карьерных целей. И есть американская, где бизнесу сразу открыт ход, не нужен какой-то ценз работы на госслужбе, чтобы получить там высокую должность. Чтобы поднять эффективность госсистемы, нам нужно сделать ее открытой, набрать из бизнеса эффективных людей, чуть-чуть их подучить. А у нас сегодня превалирует противоположный вариант. Система в госслужбе – это ключевое звено, без чего все другое не работает.

Я достаточно высоко оцениваю опыт контрольно-надзорной функции, осуществляемой минэкономразвития и Открытым правительством. Та модель, которую предлагают внедрять, направленная на переориентирование надзора от фронтального на рискоориентированный, мне кажется, она правильная. Ограничивать зоны контроля: 2 миллиона проверок – и всего в 20% из них выявлен риск ущерба обществу и человеку, только в 1% этот риск подтверждён. То есть эти зоны контроля необходимо сокращать.

В моем сегодняшнем выступлении я недостаточно времени уделил вопросу доверия власти. Если к президенту сегодня высокое доверие, то уже к правительству непропорционально низкое, меньше 30%. Показатели одобрения, они чуть повыше, но доверие меньше 30%. Более 50% у нас доверие к армии, церкви, еще больше к президенту. А доверие суду и правительству менее 30%. Если правительство придумает самую умную программу, к ней отнесутся с недоверием, помня о предыдущих шагах и результатах, когда принимались решения, даже противоречащие основной программе. Правительство должно сделать несколько важных шагов, которые покажут, что все, что задумали, будет осуществлено. Эти шаги должны быть и первоочередные, и быстрые. Может быть не в виде сразу эффекта роста экономики, а эффект «что решили – делаем». Наш частный сектор хочет, чтобы госкомпании меньше вмешивались, используя свой административный потенциал, расталкивая частный сектор. Это относится и к банкам, и к технологическим, и к нефтяным компаниям. Госкомпании имеют больше административных ресурсов для решения задач. Если государство скажет: мы ставим на частную инициативу, на развитие конкуренции, на повышение мотивации к инновациям, то нам нужно увеличить долю частных компаний, уменьшить этот административный нажим.

Поэтому, если бы сегодня государство выставило на приватизацию крупнейшие активы, объявило бы это на 6 лет и каждые полгода подтверждало темпы движения, это было бы очень существенным шагом. Если бы государство сказало, что будет сокращать функции контроля, по плану правительства, подтверждало бы это систематически, и бизнес почувствовал бы это на статистике проверок, результатах этих проверок, попытке профилактировать, а не наказывать. Это было бы существенное повышение доверия каждые полгода. Сейчас к бизнесу за каждое нарушение применяют меру пресечения. Была идея уменьшить число арестов по экономическим преступлениям. Пока не докажут – у вас презумпция, за исключением особо опасных случаев. Сегодня бухгалтера театра держат под арестом, женщину, которая никуда не убежит и будет сотрудничать. Почему у нас такого рода вещи по бизнесу? Сегодня бизнес уже боится принимать решения. У нас возник эффект уменьшения права на ошибку, сразу назначается непропорциональное наказание – до того пока еще не выяснилось, имеют ли эти обвинения под собой почву. Мне кажется, что нам нужно провести серьезную декриминализацию законодательства, его гуманизацию.

Кстати, Верховный суд выдвинул пару позитивных идей. У нас за последние лет 7 уменьшилось на 300 тысяч количество заключенных. Это неплохой эффект, инициируемый премьером Медведевым по декриминализации. Но нам необходимо пойти дальше. Наложить мораторий на увеличение контрольно-надзорных функций или методов мер пресечения и наказания. А у нас в Думе лежат еще десятки мер, которые усиливают наказание, усиливают меры контроля, пресечения. Теперь в области гуманитарного развития. Если мы хотим вкладываться в образование, то нам нужно показать шаг за шагом, что мы пойдем на увеличение расходов на определенные программы в области образования. Вот еще один шаг доверия, т.к. образование касается всех граждан. Я бы еще затронул здравоохранение, отдельные шаги по увеличению расходов на инфраструктуру. Если все это будет объявлено правительством и будет планомерно выполняться, то в течение двух-трех лет имидж правительства удвоится. И следующие шаги, даже иногда болезненные, будут легче восприниматься.

В ближайшие 6 лет задача России сохранить и нарастить свои возможности в технологическом лидерстве. KPI может быть несколько, мы их разработали, и они могут быть представлены на суд. Главный вопрос, впишется ли в ближайшие 6-7 лет Россия в технологическую революцию? С ней связана производительность, темпы роста, жизненный уровень и сохранение обороноспособности. Добиваемся этого – мы в лидерах мира. Не добиваемся – нет. Этот показатель в предыдущих программах правительства был на второстепенных местах, за другое бились…