«Художник видит мир глазами Бога…»

Всяк входящего в зал, где представлено 67 работ мастера, встречают «Вид с моста», «Чай рыбака», «Уха рыбака» и «На рыбалке», так что с первым вопросом к их автору мудрить не пришлось.

— Я посвятила много работ рыбалке, — говорит Елена, — потому что люблю это дело. С детства приучил отец, Анатолий Иванович — заслуженный юрист России, полковник милиции в отставке, бывший начальник Калачинского райотдела милиции. Он 34 года служил в органах внутренних дел, но всегда был и остаётся заядлым рыбаком и охотником. И все эти сибирские деревни и замечательные места, что на моих картинах, я узнала благодаря отцу.

1

— На ваших картинах не только калачинские просторы, но и Париж, Бангкок, Лондон, Венеция. За границей вы работаете так же плодотворно, как и на родине?

— В Венеции вообще невозможно писать. Там же сырость, холсты болтаются. А хочется многое посмотреть, запомнить, напитаться впечатлениями. Но уже через 10-12 дней мне срочно нужно домой. Дома мастерская, которую я оборудовала на лоджии, дома кот Кузьма и четыре аквариума с золотыми рыбками и барбусами. Кот наблюдает за ними, а одна рыбка с ним играет: такие кренделя выписывает, что дух захватывает. Ещё бы птичек завести, но я часто путешествую и оставлять надолго своих любимцев не могу. У меня в детстве кого только не было! Помню, как отец принёс домой раненую полярную сову. Днём она лежала смирно, а ночью отчаянно охотилась на мышей. У нас всё летало, падало и гремело: вёдра, тазы, кастрюли. Когда сова поправилась, отец отпустил её на волю. И потом в течение нескольких лет она прилетала, садилась на трубу и хозяйским глазом осматривала наше житьё-бытьё.

 

 

 

— На выставке представлено довольно много зимних работ: «Снег», «Зимние тени», «Зимушка», «Рождественское утро», «Перед Масленицей», «Зимняя деревенька». Родились летом, а любите зиму?

2

— Зиму люблю только из окна. И рисую из окна. Я страшная мерзлячка. Мне надо укутаться с ног до головы. Но зиму люблю. За её красоту, чистоту, за искрящийся снег и чистый воздух. Зимой даже кошки с собаками чище, а дышится как! Но я не выделяю определённое время года, всё люблю, а больше всего, наверное, воду, дождь и отражение этого мира в дожде. Я так писала Никольский собор и нашу филармонию, Любинский проспект и Алексеевскую часовню. Вот она (подходим к полотну). Называется «Две стихии. Равновесие». Здесь вода и небо, а между ними — храм. Две стихии борются между собой, но их успокаивает вера. Это не только моё равновесие. Вера — наше общее равновесие. Как-то в «Одноклассниках» я познакомилась с московским галеристом Меркуловым — он, к сожалению, уже умер, — который пригласил меня в Центральный Дом Художника. Выставка называлась «Люди и мир», в ней приняли участие галереи не только со всей России, но и из-за рубежа. А там уже получила приглашение поехать в Париж. Спросила только, где будет выставка? Сказали, в Лувре. Мечта любого художника. Так в 2015-м я со своими картинами оказалась в Париже. Много раз там бывала, но именно в этот момент город открылся с новой стороны, и я написала серию картин «Парижские тайны». В прогулках меня сопровождал русский гид, который буквально заворожил историями про музыкантов, художников, актёров, в том числе непризнанных при жизни. Мне близка эта тема. Я не могу сказать, что не признана на Родине, просто мне хочется большего. Я родилась и выросла в Калачинске. Омск — это земля, которая питает моё творчество, но вот ощущения полёта не хватает, маловато.

 

 

 

— Королевство маловато, как говорила мачеха-Раневская в «Золушке»…

— Да. Поэтому я очень люблю путешествовать. Практически все мои выставки, фестивали, конкурсы проходили во время путешествий. Пока работы экспонировались, я гуляла по городам и весям: Парижу, Лондону, Бангкоку, Брюсселю. Но потом случился ковид, за ним СВО. Кстати, название нынешней выставки «Давай с тобой услышим тишину» я взяла из стихотворения нашего земляка, омоновца Степана Рыжакова, прошедшего Чечню. Оно о дружбе, о братстве, о том, что своих не бросают. Но я увидела в нём другое и сказала об этом Степану. На моих картинах почти нет людей, но я их не вычёркиваю — я их люблю. Просто у меня такая фишка — люблю быть сама с собой. Вот, например, «Шум дождя», написанный сразу после Лондона. Все спрашивали: «Где люди?» А через некоторое время случился ковид, и улицы опустели, как на картине. Это было предчувствие. Меня по жизни ведёт интуиция. И никогда не обманывает. Представьте себе, десять лет подряд мне снился один и тот же сон: сарай, сколоченный из досок, и на нём висит подкова рожками вниз. Подковы на счастье прибиваются рожками вверх, а эта — вниз. Ещё отчётливо вижу два настила, а между ними глубокий ров. Конвой ведёт людей, они встают по одну сторону рва, выстрел, люди падают. Следом приходит мужчина, представляется Шуриком Шельменко и просит прощения за весь наш род. Этот страшный сон мучил меня до тех пор, пока я не спросила у бабушки, Ирины Иосифовны, папиной мамы — а ей шёл 98-й год — знает ли она какого-то Шурика Шельменко? У бабушки глаза округлились: как ты узнала? Пришлось рассказать про сон, а она открыла свою тайну. Оказывается, Шурик был её первым мужем и служил в НКВД. Она ушла от него к другому, а Шурик в отместку написал донос на её отца и своего бывшего тестя. Иосиф Курдыбановский, поляк, имел дворянские корни и собственный сахарный завод в украинском Черномине, но потом всё отдал Советской власти. Товарищ предупредил его о грядущем аресте семьи, и тогда бабушкин отец попросил дать время уйти всей семье, а сам остался. Три или четыре месяца прадед Иосиф провёл в тюрьме, друг не терял надежды его вызволить, но, увы: в 1937-м его расстреляли. И вот по следам этих событий я написала две картины: «Бабушкин дом» и «Расстрелянное счастье» и рассказ «Карма». А второй бабушкин муж, Семён, погиб на войне, и она вместе с ребёнком жила у его родни в сибирской деревне. Позже в Калачинске встретила Ивана Васильевича Лобова, папиного отца и моего деда. Он занимал пост народного судьи, а бабушка была заседателем. Они поженились, родили троих детей. Бабушка, сколько её помню, рукодельничала, а готовила вообще как бог: её мама во время Гражданской войны кормила своей стряпнёй целый штаб Будённого.

 

3

 

 

— Бабушкин дом сохранился?

— Да, он и сейчас стоит в Калачинске на улице Калинина. После смерти Ирины Иосифовны — а она скончалась в возрасте 99 лет — отец его продал. Дом перестроили, обшили сайдингом, и он стал каким-то чужим. Я не люблю сайдинг. Я рисую деревянные дома, старую, уходящую, бревенчатую Россию, мне жаль её. Помните, сколько красивых деревянных домов было в Омске! На Тарской, перед церковью, уцелел только один, а ведь эта историческая улица могла бы стать визитной карточкой города. А нынче, кроме Любинского проспекта, в Омске и показать нечего. Старинные здания разрушаются, уничтожаются, сносятся, их некому содержать. А архитектуру нужно сохранять. Были бы у меня средства, я бы всё уцелевшее сохранила для будущих поколений. В своё время я путешествовала по Парку истории реки Чусовой. Там в одном месте собраны старинные дома со всего Урала. А на входе, видите (подходим к ещё одной работе из «уральского цикла»), — главные ворота с образАми и горящей лампадкой. Я только совсем недавно узнала, что они служили своеобразным пропускным пунктом. Путнику надо было обязательно войти в селение через них. Если лампадка затухала, его не пускали: считали, что человек или больной, или со злым умыслом.

 

 

 

4

— Судя по датам на ваших работах, 2025 год выдался на редкость плодотворным.

— Семнадцать работ за четыре месяца — это действительно очень много. Но я смогла. Дописывая последнюю картину «Котелок рыбака», я почувствовала себя без сил. А замыслов-то громадьё. Сейчас надо остановиться, сделать выставку, отдохнуть.

— Как вы отдыхаете?

— Отдыхаю одна, наедине с собой. Люблю наши театры, филармонию, могу полететь в Москву и просто погулять. Мне нужно побыть одной, и тогда всё само собой наладится. Не нуждаюсь в чужих советах, слушаю себя. Или еду в Калачинск к отцу. Ему 80 лет. Вместе с мамой они прожили почти шестьдесят, а были знакомы с четырнадцати. К сожалению, два года назад её не стало. Лариса Алексеевна работала педагогом, прекрасно разбиралась в живописи, обожала музеи. Она-то и воодушевляла меня на творчество. Я довольно долго рисовала дома, в художественную школу пришла поздно, в 14 лет, но мне повезло с учителями. Потом был худграф Омского пединститута: училась рисунку у Николая Горбунова, а живопись нашему курсу преподавали Анатолий Шакенов и Геймран Баймуханов, так что у меня хорошая школа. Я неоднократно посещала мастерскую Зураба Церетели, мы познакомились в 2002 году, на выставке. Из моих работ он особенно выделял «Белый блюз ночного города». Теперь вот жалею, что не подарила ему…

 

 

 

 

— Карелии посвящён целый цикл работ, вы выезжали на пленэр?

— Месяц — с июля до начала августа — жили в палатках. Пригласил однокурсник Володя Смаковский. С нами и Настя Кичигина поехала. Это была единственная поездка с коллегами. Мы варили еду на костре и рисовали. Посетили Кижи, остров Валаам, Петрозаводск. Были на Онежском озере, где в бункерах во время Великой Отечественной войны прятались наши подводные лодки. Там очень тяжело: слышишь войну. А на берегу Ладожского озера — это в пятнадцати километрах от города Сортавала — нас предупреждали: не заходите за проволоку, можно напороться на неразорвавшиеся снаряды. Там каждую ночь во сне я слышала скрежет и стоны и не понимала, откуда это. Потом Володя объяснил, что здесь проходили тяжёлые бои, что эта земля пропитана кровью наших солдат, а уже дома дед Иван, папин отец, рассказал, что именно там в 1942-м он был ранен и потерял ногу.

— Ваши деды и бабушки прошли войну, но в своих работах вы не касаетесь этой темы…

— Ни разу. Это тяжело. Но задумка есть. Мой дед по материнской линии, Кустов Алексей Иванович, служил кавалеристом, командовал казачьей сотней, охранял встречу Сталина, Черчилля и Рузвельта. Бабушка, Любовь Степановна Бессмертная, тоже прошла всю войну. Они с дедом поженились 9 мая 1945 года в Праге, на Вацлавской площади. А познакомились в 1943-м. Бабушка была пулемётчицей да ещё умудрилась где-то подобрать щенка немецкой овчарки. Вырастила его, выкормила, и он охранял её до самого конца войны, пока разведчики не выпросили. Собаку звали Буян. Это я хорошо запомнила. А пожениться им велел комдив, поскольку бабушка всю войну ходила по лезвию ножа. Дело в том, что её мать потеряла на войне мужа и четверых сыновей. Отчаявшись, она написала письмо Сталину, в котором просила вернуть с фронта её единственную дочь Любу. Письмо попало в НКВД. Я видела в архиве личное дело бабушки, на котором красным карандашом было написано: после войны — в лагерь. Энкавэдэшники её пасли. Вот тогда комдив и посоветовал бабушке расписаться с дедом, поменять фамилию и исчезнуть куда-нибудь подальше от столицы и крупных городов. Они уехали в Сибирь, а потом в уральский городок Октябрьский, где и похоронены. Я обратила внимание, что у бабушки очень мало наград, хотя она воевала с первого и до последнего дня. Дед, действующий офицер, добивался справедливости: ей дали медаль за освобождение Кавказа, орден Отечественной войны первой степени, но это не всё. Во время войны её по понятным причинам просто вычёркивали из наградных списков. И вот всё это я хочу собрать в картинах и в документах для потомков, чтобы они видели: старшее поколение — великие люди, которые дали мне стержень.

 

 

— Среди работ, представленных в зале, есть самая первая?

— Конечно. Сохранила для истории. Она написана в стиле голландских мастеров, называется «Последний луч». Это 1996 год, я училась на последнем курсе худграфа. Писала с натуры в Калачинске, там на озере есть красивое уединённое место. Дописывала дома. Всегда дома дописываю, потому что на природе расслабляешься, хочется смотреть, дышать, наслаждаться. А дома — тишина и рабочая атмосфера. Мама всегда организовывала такую обстановку. Мы ходили с ней по музеям в Москве и Ленинграде. Эрмитаж прошли вдоль и поперёк. Это была моя первая поездка в одиннадцатилетнем возрасте, месяц жили в городе на Неве, а дома я писала по памяти, детские рисунки сохранились. Вот так прокручиваешь плёнку воспоминаний, и многое со временем приобретает бесценный вкус, запах и цвет. Так рождаются замыслы. Так рождаются новые работы…