ПИСЬМО СЕБЕ. 17-летнему Сергею Демченкову...

Герои одной из самых откровенных рубрик «ВОмске» продолжают писать себе письма в прошлое - в то самое, где им всего семнадцать лет...

Сергей, здравствуйте!

1

Обращаюсь на «вы», поскольку знаю, что нам обоим глубоко неприятны все эти панибратские замашки со стороны незнакомцев. А мы с вами незнакомы, хотя с чисто биологической точки зрения — настолько близкие родственники, насколько это вообще возможно. 

Но пресловутый «голос крови» — одна из самых нелепых человеческих придумок, наряду с национализмом и ботинками на светодиодах. Близкий человек — это тот, с кем связали тебя судьба и узы взаимного душевного притяжения, а не тот, чей сперматозоид или яйцеклетка сформировали твою генетическую программу. Известный мелодраматический сюжет, когда некто узнаёт, что был воспитан приёмными родителями, и потом полфильма пытается найти «настоящих», всегда казался мне страшной дичью. Ну вот если бы я даже узнал, что был выращен в пробирке — как бы это изменило моё представление о себе? И уж тем более зачем бы я помчался сломя голову разыскивать эту пробирку?

Ну да ладно, пошипели — и будет!

Что мне сказать вам через разделяющую нас четверть века?

Я знаю: вы терпеть не можете перезрелых дидактов предстарпёрского возраста, не упускающих случая козырнуть прожитыми годами (главным, в их представлении, мерилом мудрости!) и после второй рюмки водки, слегка побагровевши ликом, особенно жаждущих поучать молодёжь с причудливо всхолмлённых высот своего житейского опыта. 

Я их тоже не переношу. Поэтому поучений не будет.

Советов тоже.

2

Повстречайся мне в троллейбусе какой-нибудь местечковый искуситель и предложи переиграть всё с начала – умнее, ярче и триумфальнее, — я бы тут же послал его куда-нибудь, да хоть бы и в Париж. Не потому, что у меня против французской столицы какое-то особое предубеждение, а потому, что это с концами: насколько мне известно, в Омск оттуда ещё никто не возвращался.

Жалеть об упущенных возможностях глупо. Мы вот с женой часто сейчас думаем, какие же мы были дурни, что не поженились ещё в студенческие годы — могли бы лишние двадцать лет быть счастливы вместе.

Упс!

Спойлер...

Я сознаю — вам трудно в это поверить, но я женат и, главное,
счастлив — вопреки вашему (нашему?) давнему и прочному убеждению, что
хорошее дело браком не назовут.

Всё приходит и уходит в положенную пору. И если нам потребовалось двадцать лет, чтобы прийти к пониманию, что по-настоящему счастливы мы можем быть только вдвоём, — это был долгий, но необходимый путь.

Обмануть себя можно — все мы постоянно, с разной степенью апломба и удачливости этим занимаемся. Но свою суть обмануть не выйдет — её можно только изменить долгим и упорным трудом, обтёсывая её, как скульптор каменную глыбу, пока из уродливых гранитных кособокостей после какого-то там бессчётного, стотысячного удара не начнёт наконец робко проступать нечто осмысленное.

Чем дольше я живу, тем яснее понимаю, что отпущенный нам на земле срок ничтожно мал, чтобы вытесать из себя что-то настоящее. И когда-то — не знаю, где и когда (в какие времена, в каких пространствах) — некто, бывший до этого и мной, и вами, продолжит отсекать грузные наслоения камня, шлифуя суть. Я знаю, что вы разделяете со мной эту уверенность, а это важно: если ты отнюдь не дурак и два с лишним десятка лет сохраняешь верность какой-то идее, значит это не случайный интеллектуальный флирт, а нечто неотделимое от твоего внутреннего, духовного стержня.

Кстати, мы с вами не едим мяса те же двадцать лет с гаком.

3

Ну вот, пожалуй, и вся футурология. Остальное увидится и узнается само собой, по ходу дела, пока вы будете год за годом медленно переливаться в меня.

Я не могу провести между нами отчётливую черту, как нет её, например, между Омском и Кубанью: трое суток пилишь на поезде — вроде бы поначалу всё те же поля, болотца и перелески. И сам не замечаешь, как, — а очутился вдруг совсем в иной климатической зоне.

Поезд продолжает взахлёб глотать километр за километром — одну темнеющую даль за другой. Долго ли до конечной станции, я не знаю.

Я отдаю себе отчёт, что и я сейчас медленно перетекаю в кого-то другого — кого ещё нет; кого-то, кто будет там, впереди, за тысячу километров отсюда, — но я совсем этого не чувствую, как не ощущаете этого и вы.

Ночь опустилась на город. Я лежу, ловко отстукивая большим пальцем по экрану этот текст. Палец выбивает чечётку шустро, с натужной грацией третьесортного учителя танцев, но буквы ложатся тяжело. 

Сейчас я совсем не слышу стука колёс...

И всё же — тысячи километров позади. Впереди — наполненное одуряющими запахами ночной травы безмерное пространство. 

Так для чего нам с вами вести этот фантомный разговор – призрака прошлого с призраком грядущего?

Поверьте, я ни за что не стал бы вам писать, оставайся хоть ничтожный шанс, что вы прочтёте моё послание. 

4

Прощайте, Сергей! Покойтесь с миром, как и я упокоюсь когда-то в глубинах своей памяти.

Я рад оставить неотправленным это письмо: подобно большинству публичных даров, оно эгоистично — в нём нет никакого толку для вас, но, может быть, в нём есть крошечная частица смысла — для меня...

Биографическая справка:

Сергей Демченков родился в Омске в 1976 году. В 1998 году окончил филологический факультет Омского государственного университета. С 2001 года по настоящее время — преподаватель ОмГУ. В 2003 году защитил кандидатскую диссертацию. С 2012 года — заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы ОмГУ им. Ф.М. Достоевского.