Танец оловянного солдатика. Омская легенда

Ему предстояло разбежаться и прыгнуть. Прыгнуть во что бы то ни стало. Его тело всегда жило на сцене без какой-либо опоры. А нынче — эта кровать, и страшно болит спина, и ноги, когда-то неутомимые и послушные, отказываются повиноваться.

Отчего в январе так нестерпимо ярко светит солнце? Это всё тролль подстроил — маленький чёрный тролль из табакерки…

1

Сквозь беспрерывный звон в ушах доносится голос старика-хореографа: «Вы поднимаетесь и на мгновение замираете в воздухе»…

Ну конечно, именно так… Веки полуприкрыты, подбородок приподнят, руки в первой позиции, одеяло скользит на пол. Господи, он взлетает — юный, гибкий, восторженный и, легко вращаясь в пространстве, уносится дальше, сквозь пыльные оконные стёкла. Как и положено всякому бесплотному видению — теперь уже призраку, танцующему в вечности партию Тибальда.

20 июня заслуженному артисту России Олегу Карповичу исполнилось бы 67…

Иногда мне кажется, что он и не ушёл вовсе, а просто ненадолго отлучился из театра, но скоро вернётся. И как ни в чём ни бывало продолжит монолог, неожиданно прерванный много лет назад:

— Я безумно люблю своего Тибальда. Я танцевал его всегда, кроме одного раза, с первого и до последнего спектакля.

Солист балета — самая мужская профессия. Слабаки здесь успехов не добиваются. Это адский физический труд. Это вечное преодоление боли. И ещё тебе всё время не хватает воздуха.

Из памяти давно стёрлись и день, и год, помню только, что был апрель. У него на носу юбилейный вечер, а номер ещё недоучен, и размолвка с директором. Ах, как всё это некстати:

— Я 250 раз — столько, сколько шёл спектакль, — выходил в мюзикле «Юнона» и «Авось». Сначала в роли Юродивого, потом графа Резанова. Очень любил Тиля Уленшпигеля — после этой роли всегда болел: так много хотелось сказать зрителю! Мне страшно нравился мой герой из «Барышни и хулигана» на дивную музыку Шостаковича. С возрастом пришли царские роли: Иван Грозный в «Песне про купца Калашникова», Пугачёв в «Капитанской дочке», хан Гирей в «Бахчисарайском фонтане»…

Мне хочется быть искренним в своих сценических образах. Если жить, то жить на сцене на разрыве аорты, если не жить — зачем тогда выходить к публике?

2

Мягкий голос, перемотанные эластичными бинтами колени, тонкие «лебединые» руки, высоко поставленная гордая балетная голова и глаза — глаза много чего повидавшие и оттого бесконечно печальные. Он готовится выйти перед публикой в страстную пятницу — это единственный вечер, когда сцена в театре свободна:

— Как в Омске оказался? Объявили, что в музыкальный театр набирается труппа. Приехал — посмотрели — подошёл. Дали комнатку в общежитии, ставку. Предложения? Разумеется, были. Из того же Ленинграда. Но как подумаю, кому я там нужен?! Столица есть столица, а я — простой крестьянский сын. Никто во мне не воспитывал эту пафосность, снобизм, высокомерие.

Когда границы открылись и все артисты разбежались, я остался один в театре. Условий директору не ставил — выходил и выполнял свою работу. 

Его искренность обезоруживает, он заразительно смеется, но старается дышать в сторону. Извиняется. Немного выпил. Коньяку. Чертовски устал, взвинчен, и эта нервотрёпка, но вы спрашивайте, спрашивайте, бог с ним, с недоученным номером, у меня ещё весь вечер впереди. И ночь...

— Вот она, — мимо нас незаметно пробегает женщина, — моя ненаглядная Никитенко. Она для меня — всё — музыкант, менеджер, продюсер, режиссёр, разнорабочий. Сейчас придёт и будет клеить стенды к моему юбилею. Лена окончила «Шебалинку», работала концертмейстером, бывшая чемпионка России по бодибилдингу. Мы познакомились семь лет назад в Доме актёра, через месяц расписались. Я хотел сделать всё по-быстрому. Забежали во Дворец бракосочетаний на набережной и столкнулись с директором, которая категорично заявила: «Я никогда себе не прощу, что Олега Карповича расписали с любимой женщиной второпях».

Был торжественный зал и родственники, и под Эдит Пиаф на ватных ногах я танцевал свадебный вальс. Как пацан, чувствовал, что земля уплывает из-под моих ног…

Сладкий весенний воздух пьянит не хуже крепкого коньяка…

— Не замечали, весной хочется быть птицей? Стешу мы с Аллочкой, первой женой, назвали в честь младшего маминого брата. А московский доктор, который оперировал дочь, ласково величал её Степашкой. 

Стеша родилась с тремя пороками сердца. Операцию могли сделать только в институте Бакулева. Василий Иванович Евстратенко связался с Михаилом Александровичем Ульяновым, тот договорился с врачами. Моя крошечная семимесячная малышка мужественно перенесла две операции. Третью делали омские кардиохирурги. Пока она шла, все восемь бесконечных часов моя бедная Алла сидела в больнице, а у меня вечером спектакль — «Ромео и Джульетта». Я выбегаю на сцену, и по щекам — слёзы градом. Я заставляю себя улыбаться, потому что публика пришла наслаждаться музыкой и танцем, и ей нет никакого дела до того, что у Тибальда маленькая дочь между жизнью и смертью.

Я до сих пор отчётливо слышу последние шестнадцать аккордов балета Прокофьева, когда Ромео вонзает в меня нож, а из-за кулис доносится шёпот: «Операция прошла успешно». Я умер на сцене, а мой ребёнок заново родился…

3

Мы сидим на втором этаже в фойе музыкального театра, сумасшедшее солнце жарит, как в июне, и прозрачный весенний воздух струится сквозь щели пыльных окон. Господи, верни меня туда, в тот апрель, где все ещё живы, где он весь вечер танцует — с бешеной энергией, с потрясающим актёрским мастерством, лёгкий, воздушный, гибкий:

— Одна корреспондентка меня спросила: «А почему вы написали «театр — моя жизнь»? По кочану! Жизнь и театр так тесно и странно переплелись в моей жизни, что я и сам порой боюсь аналогий…

В «Анне на шее» я сыграл Петра Леоныча, который после смерти жены остаётся с детьми на руках. Этот спектакль был последним, который увидела Алла. Она служила скрипачкой в театральном оркестре. Болезнь, как это нередко случается, обнаружили слишком поздно. Четвёртая стадия — врач сказал, что это не лечится, что надо готовиться к худшему. Я не верил, я умолял её жить: и в больнице, и дома. Прибегал с репетиций — колол морфий. Убегал на спектакль, возвращался — снова морфий. Она даже не плакала — тихо стонала…

Я сам приготовил её к похоронам: соседка дала резиновые перчатки и стакан водки… Потом вышел на улицу, в ночь, и завыл, как зверь…

Стеше было только четыре годика. Мне говорили, чтобы я не брал её на похороны, но как я смог бы объяснить дочке, где мама… Взрослые держались из последних сил. И вдруг Стеша спросила: «А зачем вы мою маму в землю закапываете?»

Не дай нам Бог сойти с ума…

Нет, нет, это ещё не конец. Память равнодушно отматывает события назад. Сначала был Новосибирск — город детства, где «мать всю жизнь работала на заводе в две смены», где «впятером жили в десятиметровой комнатке» и непростые отношения с отцом. Где «дважды горели дотла» и две младшие сестрёнки на нём — «я их поил, кормил, гулял». Где ещё ни сном ни духом о балете, где страстно мечтал о Суворовском училище, но вместе с одноклассницей случайно заглянул в хореографическое да там и остался:

— Поначалу моей любимой оценкой была тройка с огромным минусом, — Олег Иванович широко разводит руки в стороны, показывая размеры этого минуса, — зато по народному сценическому танцу я имел пятёрку с плюсом, поскольку был влюблён в преподавательницу, — он мечтательно прикрывает глаза и добавляет — шея лебединая, руки поющие…

4

После училища махнул во Фрунзе, съездил с Киргизским театром на гастроли в Москву, а по возвращении домой его ждала повестка в военкомат. «Ну что, Карпович, - ласково улыбнулся капитан, — поедешь на север белым медведям животы чесать или плясать будешь?» Так он оказался в ансамбле песни и пляски Краснознамённого Среднеазиатского военного округа и за пару лет службы изъездил всю Среднюю Азию вдоль и поперёк. После армии служил в Алма-Атинском ансамбле классического балета «Молодой балет Алма-Аты». С ним выступал и в Большом театре, и в Концертном зале имени Чайковского, и на сцене Большого Кремлёвского дворца съездов. И даже в Италии.

Он вздыхает и на минутку мечтательно прикрывает глаза:

— Давно я в Италии не был… А, как вы думаете, хорошо там сейчас, в Италии?

…И был апрель.