Ляля Помидорова

В нашем бараке живет странная, пугающая своим нелепым сочетанием пара — одноногий Жора-танкист и Люба-графиня.

Это чистая правда. И здесь нет литературы, ни капельки. Всё так и было.

Население нашего барака жило, в основном, дружно. Взаимовыручка и терпимость, минимум вопросов, никакого осуждения, никаких скандалов. Если били друг друга, то молча и быстро. На Колыме не принято много и громко кричать. Это там не уважают. Сказал — сделал. Таков характер у северян — это правда.

В каком министерстве: культуры или образования, а может быть спорта или обороны, возникла идея объединить для совместного проживания в одном доме студентов сразу из трёх учебных заведений, я не знаю наверняка. Но это была бомба...

Она из любопытства, после долгих уговоров, приходит нам позировать. И всё. Гром грянул. Потому что в момент, когда маленькая входная дверь института отворяется, пропуская внутрь большую Элеонору, её встречают сразу оба брата.

Сегодня я стала частью экспозиции, потому что один из залов оформили предметами из моей уже жизни. 

Ещё одна, не менее важная для нас новость: мы завершили работы по изготовлению и монтажу памятника (не люблю это слово, но как его ещё назвать?) моему другу и учителю, архитектору Геннадию Петровичу Арбатскому.

Вчера я купила часы. 1954 года издания, орловского завода. Настоящие настенные механические часы с маятником, которые нужно заводить один раз в неделю маленьким ключиком.

Никому бы в голову не пришло, что симпатичная девка двадцати с небольшим лет в девять вечера гуляет в обнимку с десятилитровым барабаном в половину своего веса по коридору и мечтает смолоть удивительную вожделенную глазурь. Кто бы в это поверил?

Алиса — художник. А эти все разводы, они мало того, что дают ощущениям насыщенность, но и происходят сами собой. Без особого Алисиного вмешательства. Про Спартака мы знаем мало. Вроде вольнослушатель, на скульптуре. Говорят, что выбил глаз одной своей возлюбленной, Генриетте. Но это не точно.

Она удивительная. Фарфоровая. В её крови смешались две, корейская и якутская. Она похожа на японку, с этим своим резким, для азиатки, профилем.

В нашем авиационном поселке, в одна тысяча девятьсот семьдесят примерно пятом году горячего водопровода и канализации, конечно же, не было. Это Колыма. Бараки с засыпными завалинками и толью. Пара шлакоблочных домов и деревянные сарайки — это да. Для мужчин сортир на улице. Для дам и детей — горшок, за занавесочкой, так и быть.  

Портится всё, коллеги мои. Вот мы с вами, например. Такие опасно-хрупкие, хитином внутрь. Рождаемся, едим, растем. Набираем общественный и просто вес. Получаем жизненный опыт. И если повезет, иногда он нам впрок, да? Но... 

Это понятно, объяснимо, простительно. Мы, художники, такие люди, что вам и не снилось. Ага.

Потому что кроме меня, похоже, о нем никто не вспомнит. Разве что в форме устного народного творчества, непечатно и по пьяни.