«Вы вообще странные люди...»

Дедушка знал, почём светлое будущее. Он вернулся с Колымы с обожжённой душой и невыносимо остро реагировал на малейшую госложь, госхамство и господлость.
Какое счастье, что он не дожил до ГКЧП.
Какое счастье, что он не дожил до октября-93.
Какое счастье, что он не дожил до штурма Грозного.
Какое счастье, что он не дожил до взрывов жилых домов в 1999.
Какое счастье, что он не дожил до всего, что за этим последовало и продолжает следовать по сей день.

В 1988 году к дедушке приезжал магаданский журналист Борис Савченко, чтобы записать его воспоминания. Вот отрывок из них.

«...Вы вообще странные люди. Я имею в виду ваше поколение. Считаете, что если человека арестовали, то непременно на его совести что-то должно было быть, пусть даже малозначительное, но хоть что-то. А трагедия страны заключалась в том, что людей сажали и убивали ни за что — по разнарядке сверху.

...К нам на Лубянку привезли молодого парня лет двадцати. Жена попросила его сходить в магазин за продуктами. Жили они на горе в арбатском переулке, где находилось одно иностранное посольство. Возвращаясь домой, он по дороге уронил размокший свёрток с мясом. Ну и что? Никто от таких случайностей не застрахован. Поднял этот кусок мяса и пошёл дальше. Так не успел он войти в дом, как за ним явились. На допросе спрашивают: «Вы проходили по такой-то улице?» — «Да, проходил». — «Мясо роняли на тротуар?» — «Ронял». — «Всё ясно. Шпионаж! Вы подавали условный знак посольству на противоположной стороне улицы».

С нами сидел и 16-летний школьник. Ему предъявили обвинение ни больше ни меньше как в попытке покушения на Ежова. И это только потому, что он на улице рассматривал легковой автомобиль невиданной марки, принадлежавший, как оказалось, наркому внутренних дел. Вот такие были формальные поводы для арестов.

Мне в протоколе записали, что я проник на Тушинский аэродром со шпионской целью. Следователь был большой импровизатор и «лепил» дело прямо при мне. Он рассуждал вслух, насколько я помню, примерно так: «Я понимаю, если бы это был военный аэродром, то ты бы туда вообще не попал, потому что там охрана. А на Тушинский — вход свободный. Ну как бы ты там мог навредить? Может, сфотографировать его хотел или на план посадить?» Ничего правдоподобного не придумав, он начал разрабатывать версию моей причастности к шпионажу, так сказать, с другого конца. Назвал мне фамилии нескольких уже арестованных людей и спросил, знаю ли я кого-нибудь из них. Был такой Бархаш, руководивший «Обществом пролетарского туризма», большой приятель Крыленко. Я в то время увлекался альпинизмом, уже после моего ареста вышла книга коллектива авторов «Перевалы Центрального Кавказа», к которой я делал несколько топографических планов. Поэтому, естественно, я и знал Бархаша. «Вот он тебя и завербовал! — обрадовался следователь. — Он тебе и предложил „работу“ на Тушинском аэродроме». Причём, когда я рассказывал об этом «Обществе пролетарского туризма», он тихо и почти умоляюще предупредил меня: «Только не называй людей, которые ещё не арестованы». То есть я должен был говорить только о тех лицах, которых назвал он. Я понял, что они уже захлёбываются от этой истерии бессмысленных арестов.

Когда этот идиотский протокол был составлен и мы остались одни, я спросил его между делом: «Вы давно работаете в органах?» Он ответил: «Да нет. Месяца полтора». «А до этого?» — «Я работал в кооперации. Сюда попал по комсомольской мобилизации». То есть ни образования юридического, ни опыта практического, какие-то краткосрочные курсы. Потом я его спросил: «Ну хорошо, есть у вас этот протокол, участь моя решена. Скажите, зачем вам это нужно?» Он откинулся на стул и посмотрел на меня усталыми грустными глазами: «Что я, профессор что ли?» Они и сами толком ничего не знали. Им приказывали: «Оформи!» Они и «оформляли», не задумываясь, зачем и для чего. Неудивительно, что многие из них потом разделили участь своих жертв…»

Весь текст здесь.