Что с нами стало?

Иногда человек не способен руководить своими поступками. Он не понимает, что происходит, не осознаёт значение своих действий, потому что у него есть какое-то психическое заболевание. Он не понимает, например, где взять еду, когда голоден, как одеться, когда холодно, и что делать в случае пожара. Если говорить простыми словами, человек не может сам о себе позаботиться. Тогда он через суд признаётся недееспособным.

Такой человек — с ментальными нарушениями — живёт в ПНИ (психоневрологический интернат). Вообще, в ПНИ живут разные люди. Например, те, кто рос в детском доме и вырос уже, и по возрасту уже перерос детский дом, но у него умственная отсталость, скажем, или сильная педагогическая запущенность. Если с ребенком никто не занимался, как ему освоить школьную программу? Никак.
И он автоматически как бы выпадает из нормотипичности.

1

Треть людей в ПНИ — это пожилые люди с деменцией, Альцгеймером и Паркинсоном. Чаще всего одинокие, но не обязательно. Просто родственники не всегда могут с ним сами справиться, а альтернативы ПНИ нет. Также там живут ветераны боевых действий, которые не справились со страшной военной реальностью, не получили помощь, сломались, и у них появился психиатрический диагноз какой-то.

Существует стереотип, что люди в ПНИ непременно опасны для общества. Но это не совсем так. Когда они опасны, например, действительно агрессивны, их кладут в психиатрические больницы и лечат. А в ПНИ они живут. По факту, ПНИ — это их дом. Не тюрьма и не больница, а дом. Но чаще всего в этом доме на окнах — решётки. И в гости туда, в этот дом, как правило, нельзя. И «квартиросъемщики» чувствуют себя зачастую в этом доме совсем не как хозяева, а как... заложники. Я смотрю на случайную фотографию из ПНИ: люди там одинаково одеты, одинаково несчастны и смотрят будто внутрь себя. Не друг на друга, не в камеру — вглубь. Погулять, когда хочется, тоже нельзя. Нет, прогулки в ПНИ разрешены, строго по расписанию, но разрешены. Но если человек маломобилен, в силу возраста и диагноза, то порой не бывает на воздухе месяцами. Просто потому, что некому с ним возиться, вытаскивать его на воздух. И иметь личные вещи нельзя. Одежду например. Ну, давайте я заменю слово «нельзя» на «не рекомендовано». Наверное, если кто-то взялся бы отстаивать право на свою индивидуальную пижаму, он бы, возможно, и отстоял. Но никто не взялся. Чтобы никому не завидно, все в одинаково-блеклой фланели. И тапки, в основном, одинаково-неудобные, в которых вероятнее споткнуться и упасть, чем дойти, особенно человеку, у которого и так снижена двигательная активность.
Тапки больше похожи на оружие: ими можно ударить, не оставив следов. Наверное, если кто-то взялся бы требовать тапки своего размера, красивые, с мысочком, ему бы разрешили. Но для этого человек должен очень захотеть эти личные тапки, а еще для кого-то он вдруг должен стать... ну, близким человеком, а не просто безликим «получателем социальных услуг». Настолько близким, что тебе не всё равно, как проходят его дни и в каких он тапках. А где же его взять, этого близкого человека? Иногда человеку даже свой личный день нельзя. Ну, день рождения, например. Сейчас такое реже, а раньше... Мне рассказывали, что в детских домах-интернатах некоторых была такая практика: один день рождения на всех. Не важно, когда кто родился, выбрали день, удобный персоналу, и погнали праздник праздновать. Люди в ПНИ порой забывают, когда у них дни рождения, проваливаются сквозь время.

Время там, в ПНИ, абсолютно бесполезно, оно тянется бесконечно, размазанное бессмысленностью своего течения между приёмами пищи. В ПНИ предусмотрено 3 часа дневного сна.
И отход ко сну в 20-00. Как заставить столько спать человека, который не устал? Я догадываюсь, но боюсь предполагать. Человек, кстати, не устал, потому что он ничего не делал. Ничего не делал, потому что от него никто не ждёт эффективности и продуктивности. Всё, что от него требуется, не мешать. Дышать. Смотреть в окно, перечёркнутое решёткой. Ждать сначала завтрака. Потом обеда. Потом ужина. И спать. Три часа днем. И в 20 часов — уже в ночь.

Нельзя побыть одному. Нельзя попросить, чтобы тебя, например, не трогали, потому что кто-то рядом может просто не понимать, о чём ты просишь.
Нельзя кричать. Что ты орёшь? Ты нарушаешь чужой покой, будоражишь других. Нельзя узнать, что за лекарство тебе сейчас придётся принимать.
Нельзя, нельзя, нельзя.

Страшную картину я нарисовала, да? Это я ещё слова подбирала. Берегла вас и ваши нервы. Ну что, выдохнули? Продолжим?

Вот мы всё худеем, отказываемся от сладкого — оно калорийное, в нем быстрые углеводы, а мы такие... ну, за правильное питание. В ПНИ нет вкусной еды, нет ярких вкусов, нет простого какого-нибудь земляничного печенья там или торта на день рождения. Там приём пищи — это алгоритм, иногда очень страшно оптимизированный: когда нянечка смешивает первое, второе и третье и заливает это всё сразу в рот человека. Прямо горячим. Нет, не от того, что нянечка изверг. А от того, что она одна за мизерную зарплату должна успеть накормить условных два десятка человек, тех, кто не может поесть сам, тех, кто сопротивляется, мычит, плохо пахнет и отталкивает ее руки. Ей просто некогда с ними церемониться... Кстати, ложка там — это и вилка, и нож, и зеркало, и расческа.

В ПНИ есть своя валюта: сигареты, сахар, чай, кофе. Курение там даже не ради курения — это форма социализации.

Из интервью с жителем ПНИ.
— Что ты любишь?
— Люблю с мужиками курить.
— Давно куришь?
— Я не курю. Стою просто. Иногда дождь идёт и капли на лице. Люблю капли на лице.
— А что не любишь?
— Не люблю ничего не делать.

2

В ПНИ совсем нет ценности времени. Ты никуда не опоздал, потому что никуда не спешил. Ты же ничего не делаешь, просто ждёшь, когда закончится ещё один день...

Два самых страшных фото про ПНИ, которые я увидела. На одном — связанный человек. Зафиксированный. В сопроводительном тексте пояснение: «Его связали в его же интересах: потому что он сам причиняет себе боль, калечит себя, рвёт уши, царапает». Ясно. Я знаю, что это называется аутоагрессия. Только причиняя себе боль, человек чувствует себя живым. Если развязать, будет больно. Если связать — будет больно. Тупик.

И второе фото. На нем — женщина. Хотя по причёске — как бы мужчина, колючий ежик волос на голове. Но вроде грудь есть, хоть и прикрыта руками. Кажется, всё-таки женщина. Она голая, в одной набедренной повязке, обхватив себя руками, сидит на панцирной сетке своей кровати. Ну как сидит — живёт. Она без одежды — потому что она пачкает её, и без матраса, потому что у неё энурез. Её мир — это её кровать. Панцирная сетка.
Она не то чтобы личность, она ... получатель. Получатель социальных услуг. Практически голая, грязная, как первобытная... Но ей не стыдно. Не похоже, во всяком случае, что стыдно. Она больна, она не понимает, что это... ну, не норма, не догма, не жизнь.

А нам? Нам не стыдно? Она-то не понимает, а мы? Мы понимаем?
Где-то вот тут зарождается человечность и милосердие. Когда ты понимаешь, что вот так быть не должно. Как должно — не понятно, но не вот так. Давайте, может, как-то поможем ей помыться? Наденем памперс и халат. Приставим тьютора, который поможет справляться с реальностью. Чтобы... ну, по-человечески. Думаете, это дорого и... бесполезно? Ну, то есть, не рентабельно столько усилий и средств вложить в человека, который этого даже не поймет? Я уже молчу, что не оценит. Да и какой это человек — это получатель социальных услуг, сокращенно ПСУ. Псу под хвост все вложения. Ну да, дорого, соглашусь. И, правда, никакого толку с неё. Псих же. Деньги можно потратить иначе. Ну пусть сидит тогда, да. Голая. В набедренной повязке. На панцирной сетке. В 21 веке. За решетками ПНИ.

А я зачем-то знаю это — что кто-то где-то вот так живё... существует, но лучше бы не знала, ей Богу. Потому что... ну а что я, что я? Что мы? Мы-то что можем сделать? Нам что, заняться нечем? Дел важных по горло.

Или всё же можем? Хоть что-то? Ну, хоть немножко...

Что можно изменить, чтобы ПНИ перестало быть таким страшным местом? На одном рисунке человека, который живёт в ПНИ, нарисован исчезающий человек. Вот он есть, вот он тоже есть, но бледнее, чем раньше, вот он совсем пунктиром исчезает, и даже следы его исчезают, а вот его уже нет. Совсем нет. Нигде. А всё остальное — по-прежнему. Был человек — и нет человека. А мир как будто не заметил. А так хочется, чтобы мир заметил тебя. Ведь ты же для чего-то родился. Ты же для чего-то был...

А ведь много чего можно сделать. Ну такого, простого самого. Про человеческое. Про надежду. Про перспективы.

Вот решетки. Это же не тюрьма, можно же и убрать решётки? Просто чтобы люди не ощущали себя узниками. Или вот настолки купить туда, фломастеры, книги. Ну, чтобы досуг был у людей, как досуг. Как у людей. А может, даже дело им какое-то, взрослое, настоящее? Ну, вместо пустоты. Пока вот от завтрака время до обеда, и от обеда до ужина — может, ну... грядки им копать? Рыхлить, поливать... Со-зи-дать. Не только же потреблять им услуги, социальные. Хоть зелёный лук пусть вырастят — уже же толк. Или картошку. Или редиску. На свежем воздухе поди лучше, чем в тесноте и духоте.

А почему нельзя, например, кошку им завести? Ну, чтобы любить ее. Это же не больница и не тюрьма. Ну что за дом без кошки?

3

И почему бы не разрешить приходить волонтёрам. Чтобы они помогали и нянечкам, и всем. И вообще больше прозрачности и открытости будет. Помощь же в таких местах всегда нужна. Ну, вот погулять с тем лежачим, что уже год лежит за стеной. Он же уже забыл, наверное, как пахнет весна.

И развивать систему сопровождаемого проживания. Это когда человека берут на поруки и помещают в обычную жизнь. Без решёток. Но кто-то должен, конечно, захотеть взять на себя такую обязанность...

Поразила меня одна история. Там у одной жительницы ПНИ был свой фотоальбом. В нём — разные фото из её прошлого. Вот мама, вот папа, вот они на море... Но потом выяснилось, что она никогда не была нигде, кроме ПНИ. Просто она... выдумала себе иное прошлое. Взяла фото чужие, из журналов. Ей хотелось, чтобы так у нее было. Прошлое, которое захочется вспоминать. И она его себе придумала. Это как сейчас модная карта желаний. Вот то же самое, только не про будущее человек мечтает, а про прошлое. Потому что не у всех такое прошлое, которое хочется вспоминать.

В день, когда мы были на «Самой закрытой выставке» (это название такое — «Самая закрытая выставка») в Нижнем Новгороде пошел снег. Я смотрела в окно через решётку, думала о том, что решётки на окнах Нижегородского государственного художественного музея, где проходит выставка, оказались очень кстати. Но выяснилось, что решеток на окнах в обычные дни там нет, и решетки на окнах — это декорация. Они были сделаны в форме железного солнца и лучиков. Я смотрела на снег за окном через решётку изнутри. Сейчас я досмотрю выставку, и выйду на улицу. И смогу увидеть это снаружи.

А многие жители ПНИ никогда не были по ту сторону решетки. Ну, забора в ПНИ.
Для меня это декорация, для них — жизненный фон.

Эта выставка — бесплатная. Любой человек может прийти и посмотреть. Всё, о чем написано в этом посте, можно увидеть там. Фото, рисунки, документы. Туда приходит много людей. Около пяти тысяч уже было. Потому что она расположена в самом центре города-миллионника, Нижнего Новгорода, и потому что людям не всё равно, им важно это знать. Но кто-то специально не идёт. Не хочет травмироваться об эту правду про ПНИ. Ну приду я, говорят, и что? Что это изменит? Только расстроюсь... Ну, в целом, да. Но знаете...

Там продаются открытки с рисунками людей с ментальными нарушениями.
На одной котик нарисован и надпись: «Что с нами стала?» А еще там книга была, самиздат, с названием: «Ты слышишь, как плачет душа?» Вот и ответ на вопрос «Зачем ходить на выставку?» Чтобы врезаться в свои страхи и боли, в такую реальность, к которой большинство из нас не готово. Чтобы задуматься: «А что можно сделать, если мне плохо от мысли, что кто-то живёт вот так, на панцирной сетке? Может, можно подстелить матрас на панцирную сетку? И разглядеть в каждом получателе социальных услуг человека?»

На выставке можно поплакать душой. И почувствовать, что душа жива. Что с нами стала? Мы повзрослели. Возможно настолько, что готовы думать о том, как менять себя и систему в сторону человечности. Выставка в Нижнем Новгороде благотворительная, бесплатная, самая закрытая, открыта для всех до 19 мая.

 

_{Оригинал — на странице автора ВКонтакте.} 

4