Код заболевания-01

В одной из поликлиник сегодня моя жизнь стала на пять часов короче. Но я добыла себе синюю справку, где ме-е-еленькими цифирьками написано: «Код заболевания-01», что в переводе означает (гугл нам в помощь) «ЗАБОЛЕВАНИЕ». Честно. «ЗАБОЛЕВАНИЕ». И на этом всё.

Лаконичность. Краткость. Стоицизм.

1

Моё нижайшее почтение скользким синим «угрям», окопавшимся в норах и переходах чиновничьих дворцов. Куртизанки! Жрицы и жрецы любви к преференциям и благам! Мои аплодисменты всей этой изворотливой расплодившейся братии. Синие костюмы думали одну коллективную руководящую мысль об орехах: «Как нам, подельнички, снизить заболеваемость в нашей “Отчизне-посвятим"?»

— А давайте, соколики, вымараем из наших отчетов само определение «ковид»?

— Точняк, в натуре, бро! Сечешь фишку! Мечем разнарядку! Издавай декрет. Неси копир.

Не иначе, так или похоже, было рождено гениальное решение брать у населения тесты в конце третьей недели карантина (когда, едрён-батон, вы уже и не выдадите «положительный» тест, после двух полных горстей добытых через «завсклад» антибиотиков), а в графе «чем болел-то?» писать: «заболевание, код — 01».

И здесь я не о себе, поймите правильно. А о тенденции. И о поразительном личном наблюдении: они это делают! На голубом глазу.

Я поклялась себе, что обойдусь без крайних выражений своего негодования, вспоминая о пережитом. Всё. Возьми себя в руки, дочь самурая, в конце концов, они, дураки, дороги и дармоеды, по-прежнему, здесь так же омерзительны, как прекрасны леса и женщины.

Итак.

Представьте, что они повелели написать на двери поликлиники: «С признаками ОРВИ не входить!!!». У входа же на манер Цербера посадили пожилую санитарку, укутанную в голубое защитное облако, с электронным термометром в руке. Бедная женщина сорванным голосом сообщила, что: «Вам справку? Не здесь. Идите в торец». Торцом оказалось узкое помещение с отдельным входом, где, как патроны в цинке, готовые стрелять, до отказа набились люди, желающие открыть больничный. Или закрыть.

2

Я не шучу, нисколько.

В общей, плотной очереди, выходящей на холодную улицу (сегодня шел снег), топчутся и переминаются те, кто только что заболели и те, кто только что, типа, выздоровели. «Гетто», — думали хором все, кто не хотел, но приближался к опасному месту. А что делать? Больничный открыть-закрыть надо. Без него что делать бедным людям?

Так и я. Выгнала сына прочь (с ним было отдельное варьете, трехчасовое и уже в детской поликлинике: «Доктор, посмотрите моего мальчика? Это красивый, здоровый мальчик, отличник! Доктор, дайте ему, уже справку, пусть он идет и учится»). И громко произнесла эту главную мантру (угадай страну по мантре): «КТО ПОСЛЕДНИЙ? Я ЗА ВАМИ?!»
.....................
Когда Аид, председатель адского колхоза, усомнится в том, кого же из нас принять первым, то и там мы с вами будем, наверно, настаивать: «Я за этой голубой кофточкой! За мной вот этот мужчина, а за ним была женщина, но она ушла. А вас, женщина, здесь не стояло. И не надо на меня орать, дома ори на мужа».

Харон плюнет, слушая нашу с вами перебранку, развернет свою лодку и, психанув не по-божески, так и не выгрузит нас на ТОМ берегу. И станем мы жить вечно.
......................

Следущий эпизод.

Вот стоим мы с согражданами в узком душном, отдельном коридоре, пялимся в смартфоны. Стараемся не то, чтобы не кашлять, а и не дышать. Мы уступили все лавочки тем, кто старший из нас. Остальные мы стоим. Подпираем желтые стены. Мы стали заметно добрее друг к другу. Мы устали от изоляций. И хотим тепла. И роскоши человеческого общения. Беседы, тихие, душевные, возникают сами собой:

— А вы, простите, закрывать больничный стоите?

— Да. Мы с изоляции, с ковидом были.

— Где взяли? Привезли? Ох. Расскажите, как прошло? А дети, что, правда не болеют?

— А у вас что? Какие симптомы? Ой, что же вы здесь стоите! Идите, скорую вызывайте! Как это не едет? Через горячую линию Роспотребнадзора вызывайте! Приедет!

3

Мимо нас то и дело проходят совершенно замученные, измыленные врачи, медсестры, санитарки. Никто в очереди не ропщет. Стоим смиренно. Я рисую в блокноте, конечно. Всякую непонятную товарищам по заточению чушь: круги, квадраты, палочки, закрашиваю их маркером. Товарищи смотрят в альбом и к третьему часу начинают различать удачи и промахи. Делают ставки: «Это счас, спорим, круг опять будет! А, нет, это кубик! Чёренький». Азартное это дело — смотреть на чьё-нибудь безумие.

И вдруг дверь открывается, входит в длинный узкий коридор, до отказа набитый людьми, САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ЧЕЛОВЕК — уборщица с ведром.
Пожилая, тощенькая, в синем, конечно, халатике, в цветастом платочке и в традиционном теперь, голубом облаке одноразовой, какой-то одежды. Уборщица с грохотом ставит цинковое ведро на цементный пол. Уборщица обводит всех печальным взглядом. Вздыхает. И произносит голосом, расколотым на несколько щипящих, свистящих, булькающих звуков:

— Родненькие! Делать нечего, выходите все на улицу! Мне мыть надо. Запомните, кто за кем и выходите. Дезинфекция.

И несколько десятков хромых, косых, сопливых. Юных, старых, красивых и не слишком. Длинных, толстых, коротышек. Усталых, серых, одинаковых, в масках, людей. Несколько десятков людей молча выходят на улицу.

И эта пожилая Плакальщица совершает свой обряд: она омывает цементный пол специальной жидкостью, от которой чешутся слизистые наши оболочки, и нет сил больше терпеть весь этот резкий запах и весь распорядок нынешней жизни. Но мы терпим, когда уже невозможно, потому, что надо. Свершается обряд «Дезинфекция».

Настолько нет сил терпеть, что все мы затихаем. Почти обнимаем друг друга.
Вдыхаем снежный воздух и смотрим в фиолетовое низкое небо. Мы молчим. Но кто-то не выдерживает и снова заводит викторину «всё, что вы хотели знать о ковиде, но стеснялись спросить». И старая горькая Плакальщица смотрит строго на тех. И тихо говорит:

— А чего расшумелись-то, милые мои? Стойте тихо. Не надо шуметь. Доктор один сегодня принимает. Ему и без вас уже ни лечь, ни встать. Только воскреснуть.

И мы извиняемся, все. И снова затихаем. Так и было. Пять часов, подряд.

....................

Поэтому, когда после в магазине «Фермер.Ру» я увидала малиновое игристое вино, то сцапала две бутылки (рук же, две). И, утрамбовав их в мешок, потащила домой. Такое было, значит, мне видение, что надо срочно выпить вина. Бутыли утвердительно звенели в мешке. Сын нёс, помогал. Я заговаривала: «Осторожно, не урони моё бухло, сын. А то я расстроюсь, а ты крайним станешь. Неси ровнее».

4

Сын, приличный мальчик и вообще, умница, привык, за жизнь, к этим моим стилистическим трансформациям и только спокойно отвечал: «Ага. Я понял».

А уже и прийдя домой, я кричала Томатосу, засунув свой нос в его шумную и грязную мастерскую: «Лю-ю-ю-бимый! Хорош пилить! Идем бухать! Вареники с творогом и бананами и малиновое вино!». И он, конечно, тут же бросает пилить. Делает то счастливое лицо, за которое мы его особо ценим. И осведомляется:

— Малиновое??? Вино? Ого. А что мы будем сегодня отмечать, Ляля? Можно отметить шестьдесят третью годовщину запуска первого спутника! Или сорок три года со дня первого полета истребителя Миг-29? Или по-простому День Учителя, а? (игриво подмигивает).

Я ценю его осведомленность. Но предпочитаю всегда делать ответный ход:

— Мы с тобой сейчас отметим три тысячи двести семьдесят три счастливых дня с того момента, когда мы с тобой поженились.

Он что-то прикинул в уме. Хмыкнул. И ответил:

— Это дело.

...........................
2020 год до всего.

 

_{Оригинал — в Телеграм-канале автора.}