Артём Томилов, режиссёр: «У меня две идентичности — Омск и Санкт-Петербург»

Артём согласился рассказать, как он, парень из Кордного посёлка, «дошёл до жизни такой»: организует театральные проекты в Санкт-Петербурге, Москве и других городах; почему нечасто бывает в Омске; каковы его ближайшие творческие планы.

— Артём, Вы выросли в посёлке, где большинство жителей были работниками Шинного завода. Как появился интерес к театру?

1

— Да, тогда там жили преимущественно «шинники»: порядка семнадцати тысяч работников завода; сейчас здесь живут самые разные люди. Во мне с детства какое-то творческое начало срабатывало: я и рисовал, и разные идеи придумывал. Конечно, и спортом занимался, у нас же «на районе», как в Бразилии: все мальчики играли в футбол. Честно говоря, не могу сказать, что был чем-то одним увлечён. Меня интересовали и точные науки, учился в политехническом классе. Но больше меня привлекала тусовка, улица.

А ещё мы с классом ходили в театры. Наша классная руководительница Любовь Викторовна Карпман преподавала французский язык, и она же была куратором детской комнаты милиции. Нам с ней повезло: она была очень строгая, можно было и на учёт в детскую комнату милиции попасть, а с другой стороны, она спасала людей и культурно просвещала. Наш класс чуть ли не каждые две недели ходил в какой-нибудь театр. Мы, бывало, хулиганили, неприлично вели себя в театре, но всё же эти впечатления откладывались. Можно сказать, что с пятого по девятый класс ежегодно раз по двадцать ходил в театр.

— Что-нибудь запомнилось из тех впечатлений?

— Помню спектакль «Зимняя сказка» в Музыкальном театре: там был человек в костюме медведя; почему-то именно это запомнил. Некоторые постановки «Пятого театра» запомнились тем, что казались более дерзкими, чем академические. Хотя и Академический театр драмы нравился, там тоже было интересно. В ТЮЗ мы почему-то меньше ходили. То ли Любовь Викторовна его меньше любила, то ли там распространители билетов хуже работали, но, в основном, запомнились эти три театра: Музыкальный, Драма и Пятый. Из конкретных спектаклей особенно запомнился «Кавказский меловой круг» в Пятом театре. Точно помню, что ещё старшеклассником его смотрел, а потом пересматривал, уже поступив в университет. Это один из любимых спектаклей.

— Говорите, что учились в политехническом классе. А как пришло решение поступать на факультет культуры и искусств ОмГУ?

— Это не было оформленное желание. Знаю людей, которые чуть ли не с детства мечтали поступать в театральный. А я собирался в политех, потому что учился в политехническом классе и у меня были успехи в точных науках, правда, к 11-му классу, они сошли на нет. Зато в моей компании был парень на год старше меня, который поступил в ОмГУ на режиссуру, и он стал рассказывать, что там происходит. Благодаря этому другу чаша весов моих интересов качнулась в сторону креативной работы, ведь во мне это тоже было. Так как я был человеком увлекающимся, то меня просто затянуло в эту сторону. Мой выбор был, скорее, спонтанным.

— Не пожалели о нём?

— Как сказать! Я учился на специальности «режиссура любительского театра». Нашему курсу сильно не повезло: у нас каждый год менялись мастера, поэтому конструктивной жизнь курса нельзя было назвать. Мало кто мог себя «собрать» на какую-то последовательную театральную деятельность, хотя нам очень этого хотелось. И вот на четвёртый и пятый курс к нам пришла актриса «Пятого театра» Татьяна Казакова. И от неё веял дух театра, которого нам так не хватало! Она много рассказывала о прошлом омского театра. Я от неё, что называется, из первых уст, узнал о живой театральной жизни Омска. Она тогда и сама играла в театре, это казалось нам актом приобщения к чему-то важному. Мы были с ней большими друзьями, я её вспоминаю как женщину, которая помогла мне внутренне собраться. Татьяна Казакова рассказывала, что начало её карьеры совпало с началом карьеры Сергея Рудзинского: она и ещё несколько человек из ТЮЗа пошли за ним, вмсте делали «Пятый театр». Рудзинского я живым не застал, но видел один его спектакль — «Похвала глупости». И это реально отличалось от того, что я смотрел до этого: и по стилю игры, и по режиссуре, и по выбору материала, и по смелости театрального языка. Это мировой уровень! Недавно я про него вспоминал, когда думал о людях, которые жили в другое время и обладали такой волей, энергией, видением, что создавали то, что до сих пор помнят.

2

 

 

— Но потом Вы поехали в Петербург. Почему приняли такое решение?

— Хотелось какого-то жизненного простора, понимаете? Потому что район, всё мрачно, я стал уставать от этого, хотелось новой жизни. И уже было понятно, что здесь набор возможных мест работы ограничен. А тут ещё два моих однокурсника поступили в Театральную академию в Петербурге, Серёжа и Полина, и уже учились там на актёров. Я переписывался с ними, Серёжа рассказывал, как протекает учёба, и я чувствовал, что это, конечно, совсем другой уровень, и очень туда захотел. Стал каждый год пытаться поступать, получилось с третьего раза, уже после защиты диплома в ОмГУ.

Поступил я на факультет театра кукол к декану факультета Николаю Петровичу Наумову. Отучился там четыре семестра, и меня отчислили: омские привычки вылезли наружу, дикость всякая. Мне говорили: «Мы тебя ценим, но надо взять себя в руки». Не взял. Был отчислен, но потом восстановился на заочном и прошёл все пять лет заново. Это был для меня, кстати, очень крутой вариант — учиться заочно, потому что я в этот момент уже попал в независимый Театр Поколений в Петербурге и, по сути, профессионально практиковал театр каждый день. И здесь я занимался драматическим театром, а на сессиях — театром кукол, это было очень здорово, потому что я благодаря этому соединял разное и мыслил максимально широко; чувствовал себя и практикующим человеком, и учащимся одновременно.

— А у кукольников какая-то особая система обучения?

— Нельзя говорить, что в театральных вузах учат по какой-то одной системе. Системы разных театральных лидеров прошлого в конкретном учебном заведении, у конкретного мастера синтезируются в определённую школу. На кукольников учат так же, как и везде: конфликт, действие, сопереживание зрителей, поиск, эксперимент, — всё то же самое, только выразительные средства другие, поэтому там есть свои нюансы. Но, по сути, школа та же. Тем более, что современный театр кукол опирается и на куклу, и на живого человека на сцене, поэтому там всё универсально.

— Если учились «по школе», то как возник Ваш интерес к новым театральным формам? Как пришли к тому, чем сейчас занимаетесь?

— Я просто любознателен, делаю разное потому, что мне это нравится. В какой-то момент, занимаясь и кукольным, и драматическим театром, я стал смотреть и на перформанс, и на новые типы театра, которые появились в мире, а потом стали известны и популярны в России. В новых театральных формах тоже много разного. Можно говорить о радикально новом, таком, к чему где-то вообще не привыкли, чего не видели, а можно говорить о новом подходе внутри известного. Скажем, мой авто-фикшн спектакль «Артём Томилов» не является ультрарадикально новым, там было довольно много традиционного, и я специально его таким делал: хотел, чтобы при всех новых подходах от него веяло чем-то узнаваемым, ведь я делал его в Пятом театре, который знал, от которого у меня есть своё ощущение. Мне кажется, он получился именно таким: и новым, и старым одновременно.

3

— Для меня как зрителя новый опыт был в том, что мы находились в одном пространстве с актёрами, и каждый из них, пока не выходил с монологом, реагировал так же, как зритель: чему-то смеялся, от чего-то замирал, на что-то реагировал спонтанным замечанием. Они были с нами. Или нами.

— При этом у них были роли, они стояли напротив вас, как на сцене. В этом спектакле можно говорить о новом подходе внутри известных обстоятельств. Я выстроил много различных элементов, которые можно назвать новым языком. Но в то же время он не настолько радикален, чтобы вызвать у зрителя стресс, непонимание, дискомфорт. Это была моя стратегия. А, допустим, о том, что недавно делал на площадке «Заново», можно говорить как о новой форме театра.

— В этом формате Вам даже актёры были не нужны. У Вас есть концепция, Вы её предлагаете, и все в эту игру играют. Причём, в этой «бродилке» каждый был, вроде бы, сам по себе, и в то же время все были вместе. Это тоже интересный опыт.

— Там соединялась автономия и коллективность. С одной стороны, Вы — одна, с другой стороны, без всех участников этого бы не было. Здесь действительно не нужны актёры, которые играют роли, такой театр делается самими людьми с помощью ведущего. Почему мне нравится называть это театром? Потому что тут есть театральная природа. Нет драматического актёра, но природа театра остаётся: тут есть развитие действия, есть истории, есть персонажи, — многие элементы театра можно обнаружить в таком спектакле. Просто они распределены иначе, и эта культура называется «партиципаторный театр» или «театр соучастия», как его сейчас чаще называют. Наверное, если бы какой-то человек возразил: «Нет, театр — это когда на сцене люди роли играют», — то к этому стоило бы отнестись с уважением и терпением. И рассказать, что даже в Древней Греции театр не был таким, как мы позднее привыкли: там уже были примеры участия зрителей в представлении. Важно видеть саму природу театра и пытаться её объяснить, даже если это не похоже на наши привычки.

 

 

— Почему Вы считаете, что важно дать высказаться или как-то отреагировать тому, кто всегда был только зрителем?

— Типов современного театра очень много. Если говорить только о театре, где гостей спектакля вовлекают в соучастие, то исследователи уже сформулировали его идею: здесь человек переживает не только катарсис, возвышение, очищение, как в классическом драматическом театре, но ещё и свою агентность. Он вспоминает, что тоже художник, действующее лицо. Искусство, требующее от человека быть очень тихим, уважительным, с одной стороны, прекрасно в своей сакральности, а с другой стороны, закрепощает человека в неких привычках. А в партиципаторном театре нам дают возможность вспомнить, что вообще-то всё условно, что мы можем действовать, что мы можем в игровой форме нарушать привычные границы, прокладывать новые; что мы — авторы, что мы — созидатели, что мы — команда, что мы — общество. То есть, по сути, театр соучастия — это метафора общества, которое действует. Но она заключена в игру, в некое театральное действо. Это нужно нам для того, чтобы вспомнить, что у каждого в природе заложено творческое начало. Плюс ещё помнить о том, что мы что-то можем делать вместе, самостоятельно, не делегировать никому никакой ответственности, а брать её на себя. Конечно, если организаторы такого действия делают это неловко, то участникам это не нравится, им неудобно. Такое бывает, когда новое только устанавливается в культуре. Впрочем, и традиционный драматический театр не все умеют хорошо делать, и зрители плохого спектакля тоже могут испытывать неловкость. Но сегодня всё больше и больше людей умеют хорошо работать в партиципаторном формате, комфортно погружая людей в действие. И мы, те, кто занимается таким театром, много рефлексируем на эту тему.

Кстати, недавно мы с моим соратником Ваней Демидкиным провели независимый фестиваль перформативного театра «Хрупкий». В теоретическом поле нет пока такого понятия, но многие театральные люди уже используют это словосочетание в своей работе. Мы решили поставить его в шапку фестиваля, придать ему такую идентичность. Для меня лично перформативный театр — это соединение «классического» драматического театра и перформативной эстетики: интерактивность, вовлечённость людей. То есть, синтез всего.

4

Так вот, там мы формулировали нашим зрителям, что делаем его на принципах ненасильственной иммерсивности, то есть мягко погружаем людей в действие. Для нас очень важно, чтобы люди на старте поняли, что мы их пригласили в комфортное пространство и не требуем обязательного соучастия, а только предлагаем, и всегда остаётся возможность наблюдательной позиции, никто не будет за это ругать. Мы понимаем, что люди должны сделать свой выбор: нравится тебе просто наблюдать ситуацию, где другие участвуют — наблюдай. Хочется тебе на середине уйти — никто не обидится. Хочется участвовать — делай это хоть сначала, хоть с середины. Всё можно. Но здесь должны быть хорошие ведущие. Это умение не сразу у нас появилось, что нормально. Но теперь всё больше и больше людей умеют так работать с группой.

— Почему сейчас это актуально?

— Потому что это — про солидаризацию, тепло, участие людей, а ведь одна из главных проблем нашего общества — в том, что мы атомизированы. Я сейчас приехал в Омск, и первое, что вижу — у меня во дворе люди ни о чём не могут договориться: водители пытаются срубить все деревья под автостоянку или где-то без предупреждения сверлят весь день, даже в тот час, когда дети должны спать. То есть, никто никого не слышит. Знаете, какая-то трясина! И этого так много, что я для себя вижу единственную цель в работе — направить свои усилия на рефлексию, чтобы показывать: лучше жить друг для друга, а не только для себя.

— Тогда, наверное, Вам и документальный театр интересен: то, что называют «вербатим». Вы им занимаетесь?

— Да, время от времени. Сейчас я еду в Москву, и там в Театре.doc, который как раз и распространил в России технику вербатима, у нас будет лаборатория, посвящённая исследованию мошенничества. Нас будет 30 человек, мы попытаемся понять, какие могли бы быть спектакли на эту тему. В том числе, думаем, что стоило бы использовать документальный материал: взять интервью у жертв мошенничества или у следователей, которые занимаются этими делами, или у мошенников, если мы таких найдём. Вербатим будет одной из техник, с которыми мы будем работать, это интересно и правдиво.

 

 

— Будете этот проект делать с профессиональными актёрами Театра.doc?

— Не только. Это такой тип лаборатории, куда могут прийти люди, которые ставят спектакли, выходят на сцену, и люди, которые, например, занимаются наукой. И люди, которые только-только входят в профессию, и даже любители, потому что здесь важен коллектив людей, который смотрит на проблему. К чему это приведёт? Может, появятся эскизы спектаклей, которые будут делаться театральными людьми, а может, это будут смешанные составы. Сегодня всё возможно.

— Получается, лаборатория затевается для того, чтобы погрузиться в проблему, и потом из этого, может быть, выйдут какие-то театральные проекты?

— Да. Есть такой способ производства спектакля, когда один режиссёр или группа привыкших работать друг с другом людей придумывают идею: «О, давайте вот так вот сделаем!», — и ставят спектакль. А можно разным людям собраться вместе, погрузиться в проблему, исследовать её и выдать в конце не только эскизы спектаклей, а ещё и задокументированное исследование. Мы хотим, например, попробовать этой группой собрать информацию про разные виды мошенничества, которые есть сегодня. Конечно, здесь — безбрежный океан, но мы попробуем.

— Цель какая? Раскрыть людям глаза, мол, есть такое и такое, не ведитесь на это? Или Вас это интересует потому, что там есть детективная фабула?

— Знаете, сложный вопрос. Раскроем ли мы людям глаза? Объявления об этом— на каждом подъезде висят. Но всё же мы свой вклад в это внесём. Плюс это — сигнал театральному сообществу: мы можем приходить внутрь социальных проблем, исследовать их, направлять туда свои усилия. Это будет увеличивать «пятно активности» внутри нашей жизни. Всегда важно, чтобы больше людей «активничали», если так можно выразиться, в правильную сторону. То есть, здесь комплекс причин: нам интересно; мы хотим внести свой вклад в решение проблемы; мы хотим понять, а какие ещё могут быть инструменты работы с этим. Очевидно же, что эта эпидемия только растёт. А вдруг у нас будут светлые мысли? Мы можем тогда их опубличить. Мне уже позвонили из одного издательства и предложили написать книжку по следам этой лаборатории. Если будет тираж, её прочитают, будет какой-то резонанс, проблема будет просвечиваться ещё по каким-то каналам. Думаю, важно, когда разные люди работают с проблемой разными инструментами. У нас есть театр — мы через театр с этим работаем; правоохранительные органы работают через свои инструменты. В этом и состоит суть социальной жизни: мы вместе что-то делаем, но каждый — по-своему.

— По итогу могут появиться и новые пьесы на эту тему?

— Да, ведь и драматурги будут участвовать в лаборатории, а Театр.doc заинтересован в том, чтобы у них получился спектакль. Но мы пока не знаем, каким он может быть. Когда мне только пришла в голову эта идея, я подумал: самый первый сделаю спектакль на эту тему! Такая амбициозная режиссёрская идея. Но потом стало ясно: тема настолько гигантская, что как бы я к ней ни подбирался, любой подход слишком мал по сравнению с тем, что в этой сфере творится. Поэтому большее, что я могу сейчас сделать — это попытаться объединить усилия разных художников для исследования этой проблемы. Нам нужно сначала исследовать, как с этим работать, а потом уже пытаться что-то сделать. Есть идея провести такую лабораторию не только в Москве. Пусть в разных городах появится несколько разных спектаклей, мало не будет, ведь проблема огромна. Поэтому сейчас я захожу в эту лабораторию, чтобы посмотреть, что будет.

— То есть, это чистый эксперимент?

— Абсолютно. Эксперимент по тому, как работать с этой темой.

 

 

— Получается, что проектная работа — Ваш принцип. Нет ли желания создать свой постоянный театр?

— Я работал в независимом Театре Поколений, это был хороший опыт. Создавали его другие, но в какой-то момент я попал в ядро, которое ведёт театр, строит его. Потом мы с друзьями создали театральную компанию «Перфобуфет», три года её делали. Это был бренд, под которым создавались проекты на различных площадках, была работа на этот бренд, были постоянные люди, участвовавшие в проектах — костяк. И была некая тусовка вокруг: время от времени кто-то из неё в одном проекте участвовал, кто-то — в другом. У нас даже был чат, который назывался «ТусОблако», мы туда могли скинуть анонс: хотим такую-то идею реализовать, у кого есть силы и желание принять участие? Кто-то говорил: «Я смогу, буду свободен». То есть, всё в потоке. Не «труппа», а «облако» людей без чётких границ. Мы закрыли компанию потому, что почувствовали, что этот проект идёт к завершению,. Нужно двигаться дальше. Думаю, если бы возникли условия для создания театра — и экономические, и настроенческие, то, возможно, мне это было бы тоже интересно. Пока таких условий не возникает. Зато проектная система обретает некоторую плотность: у меня впереди уже много планов. Я воспринимаю проектную работу как коридор, через который иду. Чтобы приступить к другой работе, скажем, к созданию театра, нужно сначала пройти этот коридор до конца. Проектная деятельность интересна ещё и тем, что позволяет делать радикально разное. Возможно, создание театра приведёт к сужению палитры, а я сейчас хотел бы ещё поэкспериментировать, побыть в широкой амплитуде. Наверное, такой ответ честнее.

— Вы работаете в разных городах, а каковы сейчас Ваши отношения с Омском?

— (Тяжёлый вздох.) Я вынужден разделять профессиональные и человеческие отношения. Личные отношения у меня прямые: здесь живут мои родители, много других родственников, друзей, которых я люблю. Здесь прошли первые 22 года моей жизни: детство, взросление. По сути, здесь сформировалась моя личность, и каждый раз, когда я сюда приезжаю, попадаю в поток серьёзной внутренней работы, потому что сравниваю себя нового с тем человеком, который здесь появился. Для меня это важнейшее место. Думаю, всю жизнь буду сюда приезжать и совершать эту работу. Это место, за которым я постоянно слежу: подписан на новостные паблики, читаю омские новости. Много друзей и подруг, которые, как и я, по разным причинам уехали из Омска, мы все общаемся и постоянно говорим про Омск. Кстати, люди, приехавшие из других городов, замечают, что бывшие омичи больше других говорят о своём родном городе. Почему так? Откуда этот культ? Потому, что Омск набрал эту странную популярность как город-мем или тут что-то другое? Надо исследовать этот вопрос. Возникают целые сообщества: омичи в таком-то городе, омичи — в таком-то. Это сложные связи с городом на уровне человеческих отношений. Я делал в Питере автофикшн-спектакль «Настройщик» о Паше, он бывший омич и много говорил об Омске. И у нас были люди из Омска, которые пришли специально на этот спектакль. Человеческие связи с Омском у меня прямые и неослабевающие. Мне кажется, что связь с городом остаётся в той же интенсивности несмотря на то, что прошло уже много лет. Я видел людей, которые теряют связь с прежним городом, это их выбор, а у меня по-другому. Я даже в своих соцсетях в статусе пишу через запятую «Омск, Санкт-Петербург». У меня две идентичности.

— А за театральной жизнью Омска Вы сейчас не следите?

— Я подписан на некоторые театральные паблики, есть знакомые, которые работают в театрах и постят что-то о своих премьерах. У меня нет полного представления об омской культуре, но, пожалуй, процентов на 35 я вижу, что происходит.

— У нас в городе сейчас много независимых театральных проектов, когда люди пробуют для себя что-то новое.

— Это тоже важный знак того, что многим стало тесно в официальных рамках, есть потребность расширить свой опыт. Мне тоже это интересно. Поэтому, приехав на День рождения своей мамы (сейчас это была основная причина моего появления в Омске), я подумал, что могу провести здесь два спектакля, которые организационно «завязаны» исключительно на меня. У меня была мотивация: ощутить тех, кому это здесь интересно. Это спектакли для 15-ти человек, то есть, в общей сложности ко мне 30 человек пришли, но этого достаточно. Было удивительно: пришли люди, с которыми я познакомился три года назад, когда делал спектакль «Артём Томилов»; пришли молодые люди, которые занимаются независимым театром или просто интересуются современной культурой. Когда выбирал место, сразу понял, что хочу сделать в пространстве «Заново». Во-первых, они по стилю мне подходят, во-вторых, у нас есть общие друзья: у меня «на районе» были два друга, Саша и Захар, которые сейчас — в довольно известной в Омске музыкальной группе «Печатная машина», они также сотрудничают с этой площадкой, через них я связался с творческим лидером «Заново» Женей Мальгавко, мы быстро и весело договорились и провели два спектакля. Круто было.

— Ребята из театра «Заново» тоже получили интересный новый опыт.

— Да! Они поддержали это всё своим соучастием, ведь такая вещь не раскроется, если все будут сопротивляться. Я очень воодушевлён, увидев площадку «Заново»: ребята, мне кажется, живые, современные, при этом уважительно относятся ко всему. Прозрачные, хорошие люди. В общем, мои отношения с Омском стремятся и в сторону профессиональных связей.

 

 

— Можно ли сказать, что Вы сейчас сделали удачный шаг в этом направлении благодаря сотрудничеству с театром «Заново» и интересу людей к тому формату, который Вы предлагаете?

— Я почувствовал хороший человеческий потенциал в городе, мне это было приятно. Здесь был особый принцип взаимодействия: шла работа с малыми группами, в этом процессе мы сближались. Но этот опыт рискует остаться локальным: я провёл два спектакля и уехал. А ведь можно делать спектакли для более широкой аудитории, например, сделать драматический спектакль на сцене — это, в перспективе, говорить с тысячами. Тут другой уровень, и спектакли будут другими. Но у меня пока нет контакта с омскими театрами. Когда я ещё учился в Петербурге, была такая мечта — в Драме поставить спектакль, но там я никого не знаю, возможно, они про меня даже не слышали. Получается, есть омич, искусство делает, но пока не для Омска...

— Надеюсь, что ещё будет возможность увидеть в Омске Ваши новые творческие проекты.

— Спасибо.

 

P.S. Когда мы разговаривали, Артём Томилов готовился ехать на лабораторию Театра.doc, а сейчас она уже завершается. В соцсетях Театра.doc сообщается, что подготовлен показ перформанса «Весь мир обман, а люди в нём реальны»: «это лоскутное одеяло импульсов, эфир опыта, калейдоскопическая картина небывало контрастных подходов».