Мой день выборов

На избирательный участок села Дувановки, грозившегося не голосовать за президента, потому что нет у них не только зрелищ, но и хлеба, нас с коллегой из газеты «Четверг» Ириной Краевской не пустил руководитель участковой избирательной комиссии Юрий Иванович Борзило. Он же староста деревни, он же управляющий фермы, он же, как поведали сельчане, самый богатый в этом захолустье человек. Почему, объяснял, но понятно было мало, потому что говорил он почему-то исключительно по-украински.

1

Ну, не очень-то и хотелось. Решили не накалять обстановку: поговорить с народом и на улице можно. Но зрелище мы с товарищем Борзило гражданам все же устроили. Не виноватая я, он сам пришел. Снимала давно не работающий магазин, разрушенные дома, разваливающийся клуб, фельдшерско-акушерский пункт, отданный под жилье.

Полезла фотографировать бывшую колхозную баню, в которой, как народ жаловался, староста деревни держит собственную скотину, заняв помещение самовольно. Слышу: ревет кто-то сзади дурным голосом про женщину легкого поведения, а также всех ее родственников. Поворачиваюсь — скачет ко мне староста со всех ног. Разгоряченный, мор… лицо красное, как будто колхозная баня все еще работает. И произносит человеческим голосом, причем внезапно на чистом русском:

— Хочешь живой отсюда уйти, убирай камеру!

— Что такое? — не поняла. — Общественное место, улица, ничего не огорожено, не подписано...

Хотела про законы и гласность, но Борзило долго рассусоливать не стал — съездил мне по шапке и стал драть с шеи фотоаппарат, хватая грязными руками объектив и обещая «засветить пленку». Оказалось, что русский он знает неплохо, особенно матерный.

Тут я трухнула изрядно: фотоаппарат жалко, мужик здоровый, а граждане, пригласившие журналистов, чтобы спасти их деревню, смотрят с чистым детским любопытством, не пытаясь двинуться с места. Убьет — ну всплакнут, может, как над сериалом. Но главный инстинкт журналиста — сам погибай, а технику выручай. Решила, что биться буду до последнего, и некоторое время мы с руководителем УИК ожесточенно вели бой за «Кэнон», в который я вцепилась мертвой хваткой.

Думала уже, что придется пустить в ход зубы, но к счастью, на помощь мне с диктофоном наперевес рванула верный друг Ира Краевская. Ну, рванула — громко сказано, конечно, девушки мы все же не первой молодости. Да и была она не рядом, не сразу догадалась, что происходит. К тому же девушка интеллигентная: в отличие от меня, отчетливо разобравшей только маты, услышала «французскую» речь:

— Думаю, чего он «синема» кричит? В кино, что ли, так тебя приглашает?

Юрий Иванович на самом деле вопил: «Сино, мое сино!». Не хотел, говорит, чтобы я снимала сено, как выяснилось, его личное. Какой от этого «сину» был бы нанесен непоправимый вред, осталось непонятным, потому что он опять перешел на украинский.

Юный полицейский, дежуривший на избирательном участке, сообщил, что его компетенция заканчивается за территорией избирательного участка. Поэтому по наши души прибыл целый заместитель начальника Павлоградского УВД Валерий Бинчев из самого райцентра, вместе с участковым, единственным, кстати, на пол-райцентра и три или четыре деревни. Часа через полтора: там километров 40 сначала по плохой дороге, потом по отвратительной, потом вообще черт знает по чему, но дорогой это назвать точно нельзя. Принял заявление о хулиганских действиях и воспрепятствованию профессиональной деятельности по всей форме.

— Вы, — спрашивает, — испытали глубокие моральные страдания?

Испытала, конечно. Членом УИК по объективу — каждому журналисту неприятно. А уж руководителем…

— Странно, — вздохнул. — Я тут не так давно был, с жителями общался. Никто не жаловался ни на него, ни на жизнь.

Мне странно другое. Люди жаловались нам и на жизнь, и на старосту — мол, ничего для людей не делает, только для себя и родственников. Борзило, мол, как есть Борзило! Но выбирают на сходе его регулярно — бессменный он уже лет 15. Несть числа моим глубоким моральным страданиям по этому поводу…