«Гладь, мама, гладь»

Моя подруга сказала, что не знает, болела ли она ветрянкой. Потому что записей об этом в медкарте нет, а её мама не помнит. А мне вот записи не нужны: у меня на переносице на всю жизнь маленькая ямка — от оспинки ветряночной, перенесённой в детстве. Я помню, как бабушка мазала мои оспочки зелёнкой, как смеялся, глядя на меня, дедушка, говорил: «Это зелёные веснушки», помню, как я с интересом рассматривала себя в зеркало — девочка в зелёную крапинку. Это я маленькая была. Лет 5 мне было, может, 4.

Помню, потом, пару лет спустя, дедуля с бабушкой поссорился, ругались, кричали.
А мне так хотелось, чтоб он смеялся, дедуля-то... И бабушка. И я пошла — и зеленкой себе точечки на лице нарисовала. А ветрянка тогда уже давно прошла. Потом они оба — дедуля и бабуля — на меня ругались и так помирились. Бабушка сказала, что я горе луковое и зеленка не отмывается. А я, маленькая, всё думала, что эти взрослые ужасно сложно устроены. Ну вот как понять их: то смешат их мои точки, то сердят... Уффф.

У нас с детьми на эти майские праздники столько планов было, столько планов!
И погода не подвела, и обстоятельства, и вообще.

И тут бамс — Катя перед праздниками вечером вдруг вялая. Гулять не хочет, есть не хочет, капризничает на пустом месте. Думаю, может, в бассейне переплавала? Или просто перегуляла? А к ночи ближе — девочка моя в крапинку.
Вся. Личико, тельце, ножки. Врач говорит мазать «Каламином», не зелёнкой. Новые технологии. Мы мажем. Катя переносит болезнь тяжело, но стойко. Температурит сильно плюс очень зудят оспинки, а чесать нельзя. Она стонет, не справляется со своим маленьким детским отчаянием. Я слышу её вздохи, плачу вместе с ней, прижимаю к себе, глажу спинку через пижамку. Чесать нельзя, но гладить-то можно.
Она затихает, говорит: «Гладь, мама, гладь». Наверное, прикосновение к этим оспинам — не лучшая идея, даже через пижаму, но Кате так полегче.

Я устала. Третья ночь уже, или четвёртая, как она мучается — я сбилась со счёта. «Зато скоро отпустит», — успокаиваю я дочь. И себя.

В такие вот моменты, когда я чувствую себя безоружной перед болезнью дочери, я плачу от жалости к ребенку и к себе и... скучаю по бывшему мужу. Не по нему самому, а по тому, как он помогал проживать страшное. Он был молодец: никогда не унывал, всегда шутил, даже в моменты отчаяния. А ещё брал на себя половину бессонных ночей. Говорил: «Иди поспи, тебе надо — а мы тут разберемся». И я спустя пару минут слышала детский смех температурящего ребенка. А потом слышала, как муж разогревает еду — уговорил, видимо, ребенка поесть. И я, проваливаясь в рваный сон, понимала: «Разберутся».

Еще бывший муж всегда говорил про детей, в зависимости от того, кто болел: «Скоро ему/ей полегчает, я уверен: у меня нет никаких плохих предчувствий». И эта его уверенность неведомым образом передавалась мне, я всегда успокаивалась, думала: «Фух, ну раз нет плохих предчувствий, то и хорошо». Я — вечный скептик по жизни, но конкретно в этом конкретном случае — когда дети болеют — верила в какие-то недоказанные предчувствия бывшего мужа, которые случаются якобы только если грядёт плохое.

В этот раз мы справились сами. Мы молодцы. Болезнь далась нам тяжко, но уже пошла на спад. Мы с Катей в позе обнявшихся эмбриончиков пролежали, простонали, пропотели, проплакали, прогладили: «Гладь, мама, гладь».

В прошлую ночь, особенно тяжёлую, Катя долго вертелась, хныкала и не могла заснуть. Я обнимала её, потому что все лекарства уже даны, и из возможностей поддержки остались только мои объятья. Часам, наверное, только к трём ночи она угомонилась. Помню, сижу я на кровати, дел миллион, бардак страшный, спать надо, а мне таааак плакать хочется. Я смотрю на дочь. Кажется, ей полегче. Температуры нет, во сне улыбается даже.

Как плохо болеть, но как хорошо быть маленькой девочкой в фиолетовой пижамке, и как надёжно в маминых объятьях прятаться от боли. Нежно, тепло. Впереди целая жизнь, дурацкая ветрянка скоро закончится, а каникулы начнутся, и лето, и велик, и море, и черешня. И много-много тревожных маминых поцелуев в лоб: не горячий ли?

У меня этого не было, а у моих детей — было. И есть. И будет. И моя маленькая девочка внутри меня, в пижамке, сшитой бабушкой, недобаюкаенная, недоглаженная в ее детстве, зато точно знает, как баюкать и гладить детей, чтобы было достаточно. И она допроживает своё детство в детствах своих детей, и счастлива их счастьем.

— Гладь, мама, гладь...
— Я тут, моя хорошая, спи. Я глажу. Я рядом. Я не уйду.

Для меня едва ли не самое главное в материнстве — быть рядом с ребёнком, когда особенно нужна. Когда они болеют, проживают первую несчастную любовь, сдают экзамены и погружены в стресс. Потому что мамины объятья — лучшая броня от реальности. Самая тёплая и надёжная. И эффективнее всех лекарств помогает порой, мамина рука, нежно гладящая спину: «Гладь, мама, гладь».

Фото в тот день, когда Катя уже заболела, но мы еще не знали. Гуляли, а она была капризная. А я думала: «Вот у меня девчонка с характером!»

Но, говорят, лучше в детстве перенести ветрянку. Ибо взрослые переносят сложнее. Всё. И ветрянку, и... жизнь)

_{Оригинал — на странице автора ВКонтакте.}