Сергей Летов: «Охрана Путина была не в восторге, когда я приближался к нему, играя на этом инструменте»

— Сергей Федорович, как часто бываете в Омске?

— Последнее время довольно часто. Это связано с тем, что в Омске живет мой отец Федор Дмитриевич Летов, я не могу перевезти его в Москву, так как он не транспортабелен. У папы было пять или шесть инфарктов, стоит кардиостимулятор, стент в аорте, поэтому в Омск я прилетаю до шести раз в год, чтобы им заниматься.

1

— Вы уехали из Омска в 19 лет, чтобы учиться в Москве? А сначала учились в физико-математической школе при Новосибирском университете?

— В Новосибирск я уехал, когда мне было 15 лет. Проучился в физико-математическом интернате в академгородке два года, потом меня оттуда исключили за плохое поведение. На два месяца я вернулся в Омск. Закончил здесь школу №45, а затем уехал поступать в Москву. С 1974 года я приезжаю в Омск только в гости.

— В лучшую сторону или худшую изменился Омск, на ваш взгляд?

— Мне больше нравился тот Омск, который был в советское время. По крайней мере его центральная часть. С 1959 по 1964 год мы жили в центре на улице Таубе. Этот район изменился чудовищно. Те дома, где я провел детство, снесли, возвели какие-то высотные коробки. Здание школы №19, в которой я учился, теперь стало институтом усовершенствования учителей. Пожилых людей часто огорчают перемены. А с другой стороны, Омск, как и любой город, устремлен в будущее, он успешно развивается. Жаль, правда, что метро не смогли у вас освоить. Мне интересно приезжать сюда. Лет пять назад я впервые выступил в Омске.

— Что сподвигло вас заниматься музыкой? По образованию вы химик.

— Заниматься музыкой я начал в Омске. С семи лет моя бабушка водила меня в «Дом офицеров», так как я был сыном военнослужащего. Я ходил со скамеечкой, на которую ставил ноги, на стул подкладывал подушку, потому что ростом был мал, и играл на фортепиано. После переезда в Чкаловский поселок был небольшой перерыв, а затем я поступил в музыкальную студию по классу фортепиано. Когда я учился в классе пятом, эту студию ликвидировали. Мое музыкальное образование на этом прервалось. И я увлекся физикой и химией. Выигрывал городские и областные олимпиады.

В Новосибирске я занимался в клубе любителей искусств. Им руководил инвалид войны Николай Филиппович Луканев. Он же работал в одной школе с сестрой Михаила Булгакова, когда она была сослана в Новосибирск. Благодаря ей Николай Филиппович прочитал все неизданные рукописи писателя. Он-то и оказал на меня большое влияние, я стал слушать много классической музыки. А после окончания института стал слушать еще и джаз. Стал пробовать играть на саксофоне.

— А как вы попали на эстрадно-духовое отделение Тамбовского культпросветучилища?

— Тайно. Я как химик поступил заочно в аспирантуру Всесоюзного института авиационных материалов. Я был одним из авторов теплозащитного покрытия советского шаттла «Буран».

В то время нельзя было выступать на концертах, не имея корочки об окончании музыкального заведения. У меня такого документа не было. Во время моего аспирантского отпуска я и многие другие музыканты и артисты, например Алексей Глызин и все члены подпольной московской рок-группы «ДК», ездили в Тамбовское училище.

При этом в СССР, имея высшее образование, нельзя было бесплатно получать среднее, поэтому я скрыл факт обучения в институте. Чтобы нас с друзьями приняли в училище, пришлось преподнести кому надо водку и дефицитные товары, например, импортную зубную пасту. К 1988 году мы получили документы о музыкальном образовании, которые после этого почти не пригодились. Прошла перестройка, наступила либерализация, стало возможным выступать и не имея никаких официальных документов.

— Слышала мнение, что четкого определения фри-джаз не существует, каждый музыкант определяет это понятие по-своему. Что для вас фри-джаз?

— Более того, нет четкого определения самого понятия «джаз»! Что это такое, никто не знает до конца. И для всех он разный. Для людей, которые сейчас занимаются новоорлеанским джазом, это негритянская традиция. Для тех, кто занимается свободной импровизационной музыкой и фри-джазом, это, прежде всего, свобода самовыражения, протест против устаревших норм звукоизвлечения, чрезмерных академичных подходов.

Это очень широкое понятие, но джаз так или иначе связан с афроамериканской традицией. Он предполагает импровизацию, в нем отсутствует эталонное звучание. Каждый музыкант должен звучать индивидуально, имея своеобразный тембр, свой мелодический материал. Это своего рода противоположность академической музыке, где есть эталонное звучание, где учат правильной игре на том или ином музыкальном инструменте, где существует некая цепочка традиций – учитель передает умение одному своему ученику и т.д. В джазе музыкант должен сам занять свое собственное место под солнцем.

При этом я не утверждаю, что моя музыка является джазом. Кому-то может показаться, что это недостаточно джаз, кто-то считает, что это не имеет к джазу никакого отношения. Американские сторонники имитации джаза 40-50 годов могут посчитать, что я недостаточно имитирую.

Поэтому когда говорят: «О, да это не джаз», я отвечаю: «Конечно, это не джаз, это черт знает что». А когда, наоборот, называют мою музыку джазом, я пожимаю плечами: «Может быть».

В итоге то, что я играю, это, скорее, импровизация с элементами джаза.

Некоторым людям не нравятся какие-то джазовые элементы, сторонники радикальной свободной импровизации, считают, что это штампы из джаза. Мой товарищ, виолончелист из Смоленска, как раз из таких радикалов, он называет меня и моих друзей «бодрячки — джазовички», потому что мы играем слишком оптимистичную музыку. И я не вижу в этом ничего обидного.

— Какие инструменты вы привезли в Омск?

— Сотрудники авиационных компаний ведут с музыкантами большую борьбу. Они не разрешают проносить инструменты в салон самолета. А перевозить инструменты в багажном отделении означает подвергать их риску. Недавно один из телеканалов просил моего комментария по поводу фото, которым я поделился в социальных сетях. На нем была изображена сломанная деревянная виола 17 века, которую повредила итальянская авиакомпания Alitalia, несмотря на наклейку «Осторожно, хрупкое». В итоге гриф отдельно, корпус отдельно и осколки.

Со мной тоже бывали случаи, когда меня не пускали в самолет с крупным инструментом, я сдавал его в багаж, и его там ломали. Поэтому я боюсь брать с собой свой любимый тенор-саксофон. Я привожу на концерты то, что могу пронести в салон – небольшие инструменты, например, саксофон-сопрано.

К слову, по опыту могу сказать, что более строгого досмотра, чем в Омске, я не видел больше нигде в мире. Здесь в обязательном порядке заставляют доставать и включать ноутбук, показать, что он стартует, включать в розетку все электроприборы.

Я привез с собой также японскую новинку компании Roland Aerophone AE-10, выпущенный буквально в прошлом году. Это электронный духовой инструмент, который по технике игры приближен к саксофону, но может издавать самые разнообразные звуки: и органа, и китайских народных инструментов, и трубы, и губной гармошки, и другие. Сейчас я осваиваю этот инструмент. В прошлом году мою игру на Aerophone слушал Владимир Владимирович Путин. Наверное, охрана главы государства была не в восторге, когда я приближался к нему, играя на этом инструменте.

Взял с собой еще флейту и деревянные китайские флейты, которые купил в Гонконге. Они уже потрескались от перепадов влажности. Все-таки наш климат отличается от южно-китайского.

На маленькой индейской флейте Суони, которая названа в честь племени северо-американских индейцев, полностью истребленных белыми переселенцами США, исполню последнюю пьесу.

— Вы принимали участие в озвучивании многих фильмов, в том числе немого кино. Там стояла задача импровизировать?

— Да. Импровизация была, но на уровне фактуры. То есть я заранее придумываю план, который совпадает с теми или иными сценами. Я приглашаю в качестве партнеров импровизаторов, потому что я занимаюсь заранее подготовленной электроникой и не могу одновременно импровизировать. Хотя бывает, что и я солирую, а другой музыкант берет на себя организацию всего материала.

10 февраля в государственном историческом музее вместе с Олегом Шаром, бывшим барабанщиком группы «Аквариум», и Владимиром Китляром, который играет на футуристическом инструменте – терменвоксе, я буду озвучивать фильм «Стачка» Сергея Эйзенштейна. К слову, терменвокс был создан в ту же эпоху, о которой идет речь в фильме – начало 20 века.

А в роли абсолютного импровизатора я буду выступать 30 января в Нижневартовске. Там я вместе с местными джазовыми музыкантами буду озвучивать комедию Бастера Китона «Пароход Билл-младший». Там я не будут использовать никакого компьютера, у меня не будет плана. Я буду смотреть на экран и импровизировать на саксофоне, дудочке или на Aerophone.

— Несмотря на продолжительное занятие музыкой, лично у вас и у группы «Три О», основателем которой вы являетесь, не так много альбомов. Почему?

— Я не стремлюсь себя продвигать, не очень люблю звукозапись. У меня нет идеи выпустить свой компакт-диск. Я часто записываюсь с разными музыкантами, в том числе с омской группой 25/17. В прошлом году они выпустили альбом, где я в песне «Дурачок» играю на саксофоне. В ее же записи принимал участие и Глеб Самойлов. Вообще существует целая очередь из тех, кому нужно сыграть на саксофоне, флейте или электронной дудочке. На очереди запись с Ерменом Анти и его группой «Адаптация».

18 марта состоится презентация дуэтного альбома, записанного совместно с бывшим бас-гитаристом группы «ДДТ» Вадимом Курылевым.

Я не занимаюсь изданием собственных компакт-дисков, потому что мне это не интересно. Опять же люди уже не покупают музыкальную продукцию, все скачивается из интернета, и тратить на запись время и силы мне кажется утомительным. И я не вижу в себе организационных талантов.

— Что сейчас с квартирой, где жил ваш отец и брат Егор Летов? Может быть к вам уже кто-то обращался с предложением, чтобы сделать из нее музей или передать какие-то документы, предметы в существующие музеи. Чем занимается фонд Егора Летова?

— Фонд Егора Летова организовал бывший омич Сергей Попков, директор группы «Гражданская оборона». По моему поручению и вдовы Натальи Чумаковой Сергей Попков занимается творческим наследием Егора Летова, в которое входят альбомы группы, книги о Егоре Летове, документальный фильм «Здорово и вечно», снятый Натальей Чумаковой.

По поводу квартиры возникло недоразумение. В ней проживал отец Федор Дмитриевич, в прошлом году 31 марта он отпраздновал свое 91-летие, а спустя неделю его состояние ухудшилось. Я смог приехать только в конце мая, и отец попросил меня отправить его в госпиталь, потому что он уже не может самостоятельно ходить, многое забывает. У Федора Дмитриевича была оформлена превосходная соцзащита, которую помог оформить Сергей Попков. Но на этом этапе помощи соцзащиты стало недостаточно, поэтому я поместил его в самый дорогой в городе частный пансионат.

Квартира с того времени стоит пустая. Я дал ключи соседям, чтобы присмотрели за ней. Возможно, отец дал ключи кому-то еще. Из соцсетей я узнал, что туда наведываются поклонники, панки, какая-то шпана. Они выкладывают в интернет фотографии, селфи на фоне интерьера квартиры. Поэтому я и прилетел, чтобы поменять замки на входной двери.

— Одному из омских изданий вы рассказывали, что в одно из таких посещений мошенники украли сбережения вашего отца. Что-то из наследия рок-музыканта вынесли?

— На самом деле там мало, что осталось, потому как в 2007 году Игорь со своей женой съехал в новую квартиру на Жукова. Оставил то, что лень было вынести на помойку или то, что на стенах намертво приклеено: фотографии Элтона Джона, Джимма Пейджа, Газаева, футбольных команд, кошечек, собачек, лошадок, плакаты из журналов «Советский спорт». Остались какие-то адаптеры питания от выброшенных устройств, шнуры, рэковая стойка с неисправным эквалайзером. Я понимаю, что для фаната и туалетная бумага представляет собой реликвию, но там ничего нужного и полезного не было, поэтому ни о каком домашнем музее, как пишут СМИ, речи идти не может. Как можно закрыть то, что не существует?

Ко мне обратился Омский краеведческий музей с предложением оказать любое содействие в любой форме, которое будет устраивать семью.

Также в этом году на Левом берегу планируют открыть омский рок-музей. Возможно, он будет носить имя Егора Летова.

Есть информация, что на дом по ул. П. Осьминина, 5 или на школе №45 планируется повесить мемориальную доску с именем Игоря. Я дал письменное согласие, что не возражаю против этого.

В прошлом году в федеральный музей современной истории России я передал авторские экземпляры книг с автографами, сборники поэзии, пластинки, компакт-диски, кое-какие фотографии с Егором Летовым.

Бывший директор череповецкого музея Александра Башлачева обратилась ко мне с просьбой предоставить какие-нибудь материалы для ее нового рок-музея, который будет открыт в Санкт-Петербурге или в Вологодской области.

У Олега Гаркуши, бывшего солиста группы «АукцЫон», в архиве тысячи рок-артефактов: фотографий, афиш, вырезок из газет, посвященных русскому року. Он также просит меня предоставить что-то оригинальное.

Считаю, что все должно происходить под контролем. Материалы, которые передаются, должны описываться по музейным правилам, чтобы экспонаты нигде не потерялись, не продавались впоследствии на аукционах.

Поклонников у Игоря очень много. Я много путешествую, общаюсь, в том числе с представителями власти, многие оказываются тайными поклонниками «Гражданской обороны».

 

Редакция «ВОмске» благодарит за помощь в организации интервью концертное агентство «Other Side».