Итальянские каникулы

Я гуляю по городам и смотрю по сторонам. В магазине за углом покупаю вонючий сыр горгонзолу. Такой с нежно-зелёными комочками плесени. Он продаётся и в Омске, но совсем не похож на итальянского «родственника». Наверное, потому что у нас всё время зима, много социально-бытовых проблем и с молоком тяжело.

United Kingdom of Siberia - северная страна, Omskterdam - вообще колония. Сюда, как заметил Дамир Муратов, «всё идёт по остаточному принципу». Даже солнечный свет.

1

Веничка Ерофеев был убеждён, что «в Сибири никто не живёт, одни только негры живут. Продукты им туда не завозят, выпить им нечего, не говоря уж поесть. Только один раз в год им привозят из Житомира вышитые полотенца – и негры на них вешаются»…

В феврале мне снится остров Капри, где «растут агавы и тамаринды, а под ними сидит Максим Горький, из-под белых брюк – волосатые ноги». А на излёте марта, когда организм отказывается функционировать без лепнин, Джотто и сухих тротуаров, я покидаю Западно-Сибирскую равнину и переношусь на Апеннинский полуостров.

Если устроить себе маленькие итальянские каникулы, в теле срабатывает невидимая кнопка и запускается волшебный механизм самоисцеления. Никаких таблеток – только фрески, Мантенья, мессы в Дуомо и орган, звуки которого взлетают прямо к Всевышнему.

…Верона. «День жаркий, всюду бродят Капулетти», за окном картинной галереи, разумеется, Джульетта: коротконогая, с чёрными волосами и абсолютно без ничего. Рядом с ней — итальянские рабочие и колхозники в картузах и панталонах в поте трудового лица своего сеют злаки и взращивают поросят, а эта – стоит голая и ничего не делает.

Я не удержалась:
- Огонь-баба!

- Мечта поэта, - не согласился со мной муж и моментально прилип к стеклу, как осьминог. Стало быть, надо заходить внутрь.

Внутри виднелся живописный дед. Скребёмся: скузи, падрэ, можно попасть в вашу обитель «трудов и чистых нег»?

Хозяин хорошо за восемьдесят, но ещё ого-го. По части искусства, конечно. Как нас за стеклом рассмотрел, со стула вскочил, дверь настежь: прэго, синьоры, прэго. То есть, пожалуйте, гости дорогие. А у самого руки трясутся и голова набок.

2

Паркинсон, мать его итить, слёту поставил диагноз муж.

Входим. Гляжу: на столе, между пыльными фолиантами про кватроченто и чинквеченто, спрятались две рюмки. А под книжной полкой ещё один дед-искусствовед пристроился и башмаком аккуратно так задвигает за ножку стула початую бутылку.

Сразу видно, люди говорили о переходе Раннего Возрождения к Высокому, размышляли, отчего ангел Леонардо вышел много лучше, нежели фигуры Верроккьо. Какие могут быть сомнения?

- Дойчлад? Бриттен? – интересуется нашими предками галерист.

Услышав, что мы из России, восторженно шепчет: «Мамма мия. Перфекто!»

По-моему, для него, что Россия, что Антарктида – одно и то же. В общем, потрясли мы его фактом своего происхождения до глубины души.

Муж сразу быка за рога: хау матч, синьор, ваша «Джульетта»?

Итальянский дед ещё пуще замандражировал. Муж ему листок протянул: напишите, кванта коста. Старик ручку хвать и недрогнувшей рукой вывел «3500». Тремора как не бывало. Глазами сверкнул и прибавил: «Еуро».

Муж поскучнел: понял, говорит, что не теньге.

А итальянец расходился не на шутку: кинулся к столу, чуть рюмки не смахнул, бумаги антикварные в разные стороны полетели.

3

Вот, протянул нам каталог, и ткнул пальцем в нашу «Джульетту» Пасетто, 1995 год, ойл, масло то есть.

Муж поинтересовался: поди-ка морэ ваш Пасетто? В смысле, умер уже?

Дед сплюнул через левое плечо, нечаянно попав на бюст Козимо Медичи, и радостно завопил: «Вита, вита! Дезенцано-дель-Гарда». Из чего мы сделали вывод, что автор шедевра здравствует и поныне в уютном городке на берегу очаровательного альпийского озера Гарда.

Разговорились. В ход шли латинизмы, английский, русский, жесты, мимика. Когда в речах мужа проскальзывали слова «треченто», «Донателло» или «Рафаэль», искусствовед испуганно и часто крестился. Он делал круглые глаза: «Ноу Рафаэль, ноу Леонардо» и зачем-то посылал мужа в Ватикан. Наверное, к папе римскому.

Как истинным ценителям стиля ню нам была предложена акварель незнакомого русскому уху Зоппи. Всего за 800 евро. На картине была изображена полупрозрачная девушка топлесс. Глаза у мужа загорелись:

- А без рамки нельзя? Я бы её в рулончик скатал и в чемодан.

Итальянец сердито замотал головой:
- Она осыпется, это ж 1985-й год!

- 1985-й не 1598-й, - муж явно пытался сбить цену до 80 евро, но возбуждённый старик уже приглашал нас взглянуть на ещё один ценный экспонат. Бронзовая дева с причудливо вывернутыми суставами датировалась 1968 годом и стоила 2500 евро.

Мы тяжело вздохнули и сердечно пожали старику руку: «Милле грацие, добрый синьор».

- Слушай, - поинтересовался муж, - если я когда-нибудь всё-таки куплю «Джульетту», может, на таможне в Домодедово сказать, что это портрет моей жены?!

4

Я взорвалась. Нет, если бы на картине была изображена длинноногая дева с каштановой гривой и миндалевидными глазами я бы промолчала в тряпочку, но сравнивать меня с этой итальянской жабой?!
Мы решительно вышли на улицу, так ничего и не купив.

«У вас волосы похожи», - оправдывался всю дорогу муж, пока мы шли по узким кинематографичным улочкам навстречу памятнику Данте.

Я была сердита на мужа. И на мраморного Данте. Поэт, конечно, никогда не сравнивал свою жену с земноводными — он вообще ничего о ней не написал, ни единой строчки! Мне стало обидно за неё. Ну, и за себя немножко….

Про свою любовь к Беатриче итальянский гений исписал десятки страниц, а для супруги в «Божественной комедии» места не нашлось. Кому она нужна, эта правда жизни?!

Кому интересно, как она стирала, варила похлёбку и воспитывала детей, пока её феноменальный муж гостил то в Вероне у Скалигеров, то в Равенне у синьора да Поленты, а потом вообще отправился в Венецию для заключения мира — он же был ещё талантливейшим политиком! — убедить могущественных венецианцев не нападать на Равенну. Увы, это ему не удалось. По дороге назад Данте заболел малярией и умер.

Летом 1321 года он как раз закончил главный труд своей жизни, а 14 сентября умер…

Не помню, кто сказал: «Богу ты нужен ровно до тех пор, пока пишешь»…

155 лет «итальянский Пушкин» стоит на пьцца деи Синьори и печально смотрит на Дворец Подеста, в котором «коротал изгнание» целых 13 лет.

Его пригласил Кангранде I (Великий Пёс) — самый могущественный из рода Скалигеров (говорят он умер в 37, «объевшись холодных яблок в знойный день»). Последнюю часть своей «Комедии», названную Боккаччо «Божественной», флорентиец посвятил ему. И своей идеальной возлюбленной.
Не Джемме Донати, с которой прожил в законном браке 12 лет и произвёл на свет 9 детей, а Беатриче Портинари, которая, собственно, ни сном ни духом о поэте и к тому же 24-летней умерла в родах.

По легенде, родственники поэта, видя тоску по скончавшейся Беатриче, уговорили его пойти под венец с Джеммой. Причём сделал он это в той же самой флорентийской церкви Святой Маргариты, где его Биче выходила замуж за Симона де Барди.

Но самое любопытное, что в этой церкви погребены и возлюбленная, и жена Данте. Только могильная плита Биче усыпана любовными записками, которые оставляют всякие глупые девушки, а где упокоилась супруга автора «Божественной комедии» – никто не помнит. Вот так всегда: одним — слава и кусочек бессмертия, другим — шиш с маслом.

…В книге у Боккаччо поэт бородатый, как все нынешние модные итальянцы. А скульптор Дзаннони, согласно моде 1865-го года, его гладко выбрил.

Ишь, обиделся за жену: губу выпятил, капюшон натянул… Ну и ладно, а мы свернём на пьяцца Бра.
На пьяцца Бра можно всё: пить, курить, спать, петь хором, писать стихи, ждать своего принца на «феррари» и устраивать митинги.

На один такой мы и попали в последнюю субботу марта.

Площадь кишела весёлым народом и пестрела транспарантами. Даже пенсионеры и пенсионерки в розовых косынках, с волосами, раскрашенными во все цвета радуги, выкрикивали какие-то свои пенсионерские пожелания. Эти были явно не из тех, что сажают крыжовник и варят пармезан, они были социально активны. Их жизнь была целенаправленна и светла.

Старость бесперспективна и нерентабельна? Только не для итальянцев! Озорной, беспечный народец пел, пил кока-колу, обнимался и беспрестанно фотографировался на фоне смешных пиктограмм, вроде «человечек плюс человечек равно сердце».

Вместе с этими ликующими людьми под райским итальянским небом мне вдруг тоже отчаянно захотелось пережить все дивные стадии старческого маразма.

Смотри, какие сознательные, обращаюсь к мужу, наверное, борются за мир во всём мире. Он подозрительно посмотрел на митингующих, потом внимательно почитал плакаты: «Ты знаешь, по-моему, они за ЛГБТ во всём мире борются».

И тут только я смекнула, что все эти неунывающие черти в розовых косынках - гомосексуалисты, лесбиянки и прочие секс-годзиллы, а человечек на пиктограмме — мужик. Мужик плюс мужик, ну, вы меня поняли.

…Я давно заметила, когда мы с мужем и младшим сыном прилетаем в Верону, то непременно попадаем в какую-нибудь историю. То пять километров «по долинам и по взгорьям» идём пешком в зоопарк, то, позабыв про европейский перевод часов на летнее время, упорно ждём на вокзале поезд в Мантую, который давно ушёл, а потом вместе с пакистанскими «интеллектуалами» ищем его по всем двенадцати перронам.

На сей раз вот угодили на 13-й Всемирный конгресс семей.

Этот фест придумали в середине 90-х годов американец Алан Карлсон и российский социолог и демограф Анатолий Антонов. Они полагали, что в демографическом спаде виноваты движение за права женщин и сексуальную свободу.

Первый такой конгресс состоялся в Праге в 1997-м, а с 2012-го он случается ежегодно в самых разных городах планеты. Нынче вот прошёл в Вероне.

Поскольку участники конгресса ратовали за традиционные семейные ценности, журналисты Незалёжной тут же заклеймили их как «дремучих людей, жаждущих возвращения в прошлое» и во всеуслышанье объявили, «под крыло ВКС заходят гомофобы всего мира».

А тут ещё 672 научных сотрудника и преподавателя Веронского университета подлили масла в огонь, опубликовав открытое письмо к участникам форума: «Идея о том, что природа предусмотрела для мужчин и женщин разные социальные судьбы, которые автоматически закрепляют за женщиной репродуктивную и опекунскую роль; утверждения о том, что все другие формы семьи, кроме гетеросексуальной женатой пары, непригодны для гармоничного развития детей; продвижение «терапии» для гомосексуальных людей с целью «вернуть» их к гармонии гетеросексуальности — все эти позиции пытаются представить как обоснованно научные, но на самом деле международные исследования никогда не приходили к таким результатам».

Что тут началось в коалиционном правительстве Италии! «Лигисты» во главе с Сальвини катили бочку на «пятизвёздочников», ратовавших за «семью в её новых формах», министры обзывали друг друга извращенцами. Парламент взорвался: ярость, слюни, мать вашу, ослепительный фонтан словесных испражнений, голосование.

Мнения разделились, партии полемизировали. А элгэбэтэшники тут как тут.

Но поскольку главный редактор не успела аккредитоваться на сие весёлое мероприятие, в Палаццо ди Гран Гуардия, где выступали епископ Веронский Джузеппе Зенти, президент Молдовы Додон, вице-премьер Сальвини, а также Великий Князь Георгий Михайлович, понятное дело, меня никто не пригласил. Я толкалась среди карабинеров, митингующих и прочих жертв средств массовой информации.

Никаких провокаций и тем более погромов, как в Париже, на пьяцца Бра не наблюдалась. Пенсионеры мирно обменивались транспарантами, потом пили кофе, благо, кафе на площади — пруд пруди, валялись на траве, пели старинные итальянские песни, тетёшкали собак, детей и внуков. Всё это было как бы шутки ради, веселия для…

А часа в четыре пополудни нас выгнал на улицу гул, отдалённо напоминающий сход снежной лавины. Пара вертолётов кружила над мостом Понте Нави, с которого к виа Венти Сеттембре стекала людская масса.

Впереди ехал грузовик с музыкой. Из громадных колонок гремели разухабистые песни про любовь, мир и дружбу между народами. Мимо нас проходили сотни, тысячи развесёлых поющих человечков с плакатами, на которых было написано чёрт знает что. Иногда они останавливались, что выбросить пустые бутылки в мусорные баки, стоявшие вдоль трассы, и поговорить с друзьями.

Старики в венках из флёрдоранжа, лысые женщины, инвалиды на инвалидских «моторашках», разукрашенные гамадрилы с детскими колясками, ребятня с воздушными шариками, какие-то мумми-тролли, хемули, хатифнаты и филифьонки. Это было безумие, Содом с Гоморрой!

Мы смотрели и тихо офигевали, не умея постичь мать-Европу. Из ступора нас вывел шестилетний сын. Он спросил: «Папа, это демократия?»

- Демократия, мой мальчик, европейская демократия и толерантность, - ошалело пробормотал муж и добавил:

- Свободные люди в свободной стране, - и принялся снимать её на телефон.

Правда, когда после «парада» вечером мы пошли на набережную реки Адидже, и наткнулись на пару «голубков», которые держали друг друга за руки и ласково смотрели друг на друга, муж сплюнул, чертыхнулся и повернул на 180 градусов. При ближайшем рассмотрении европейская свобода и толерантность были противны русской душе…

Мы сполна насладились их «демократией» и пошли на вечернюю мессу в Дуомо.