«Я вижу вас… И я вам улыбаюсь…»

«…Ему предстояло разбежаться и прыгнуть. Прыгнуть во что бы то ни стало.
Его тело всегда жило на сцене без какой-либо опоры. А нынче – эта кровать,
и страшно болит спина, и ноги, когда-то неутомимые и послушные,
отказываются повиноваться.
Отчего в январе так нестерпимо ярко светит солнце?..»

(Из статьи-эссе Оксаны Дубонос
«Танец оловянного солдатика. Омская легенда» на сайте «ВОмске»; 2018 год)

1

 

…Наши встречи с Олегом на протяжении трёх десятилетий всегда были озарены его неповторимой улыбкой: за кулисами ли Дома актёра, в Музыкальном ли или просто за дружескими посиделками. Да даже при неожиданных встречах на улочках Омска — он (в каком бы настроении ни был!) словно забывал о всех проблемах и улыбкой своей как будто говорил: «Ну наконец-то я тебя встретил!». От него исходила любовь к людям. Неизменная любовь!..

Он действительно навсегда — легенда города Омска. Он навсегда — ярчайшая звезда омского балета. Он навсегда — танцовщик-премьер с великим даром острохарактерного драматического актёра. Этот дар проявлялся и в его Пугачёве («Капитанская дочка»), и в Гирее («Бахчисарайский фонтан»), в его Юродивом и Резанове («“Юнона“ и “Авось“»), в Тибальде («Ромео и Джульетта»), в Тиле Уленшпигеле… А то, что это воистину великий драматический дар, я окончательно понял в серединке 90-х, когда Олег Карпович предстал на сцене Иваном Грозным в балете «Песня про купца Калашникова»…

Его актёрская судьба была «по восходящей». Его жизненная судьба была «по синусоиде» (драматического и трагедийного выпало Олегу с лихвой)…

Чувство необъяснимой (и трудно формулируемой) вины перед Олегом… Оно возникло во мне после его ухода. Я вдруг вспомнил, как в 2005-м мы встретились незадолго до 50-летнего юбилея Карповича; вспомнил, как он смеялся, когда я поздравил его с уже скорым вхождением в «фирменный клуб», в который я тогда сам недавно «вступил» — «Клуб “пятидесятников“»; вспомнил, как Олег попросил меня подумать над названием его юбилейного Вечера, — а я ему сразу же и ответствовал: «Название уже давно придумано, ещё в 14-м веке: этой строчкой начинается “Божественная комедия“ Данте». И напомнил ему строку эту («Земную жизнь пройдя до половины…»). Олег буквально засиял…

Кстати, его юбилейный Вечер состоялся лишь год спустя: дирекция Музыкального театра попросила Карповича объединить две его юбилейные даты — прошедшее 50-летие со дня рождения и наступившее 30-летие профессиональной деятельности…

2

А через восемь лет, в холодный январский день 2014-го, когда Олега не стало, я вдруг вспомнил про «земную жизнь»… И по сей день не даёт мне покоя строчка, которую я ему посоветовал и которой он назвал свой Вечер…

…В апреле 2015-го, незадолго до памятной юбилейной даты (в июне того года Олегу исполнилось бы 60 лет), мне позвонила консультант творческого отдела Омского отделения СТД РФ Марина Аварницына, рассказала о том, что она готовит в Доме актёра Вечер памяти Олега Карповича, который будет называться «Мы знаем, что ты услышишь нас!..». И попросила меня стать одним из участников этого Вечера и написать для своего выхода на сцену стихотворение, в котором я обозначил бы свои сегодняшние мысли, эмоции и чувства, которые возникают во мне при воспоминании об Олеге…

Прошло несколько дней. Стихи не рождались. И я понимал, что мне мешает та самая «дантовская» строчка. И вдруг… Очень хорошо помню этот момент: я вышел на лоджию, посмотрел на синее до ослепления апрельско-весеннее небо, тихо произнёс: «Земную жизнь пройдя до половины…», – и вдруг эта строка контрапунктно «аукнулась» с названием готовящегося Вечера… Он услышит нас. А мы — услышим его!

…Впервые в жизни я произносил-сочинял монолог человека, которого уже… нет. Я сочинял монолог Олега Карповича…

И был Вечер памяти. И было на экране бездонное синее небо, по которому плыли облака, и звучал записанный на фонограмму «Небесный монолог Олега» (его пронзительно озвучил ведущий Вечера — заслуженный артист России Владимир Миллер)…

Небесный монолог Олега

Среди земных и прочих обстоятельств,
от жизни к смерти и от роли к роли —
Театр не панацея от предательств,
но он всегда — спасение от боли.

Жизнь — это значит жить не сомневаясь,
родными и друзьями озаботясь!
Я вижу ва́с… И я вам улыбаюсь…
И значит — мне в ответ вы улыбнётесь.

А про итоги размышлять — наивно,
и ничего в судьбе я не итожил;
земную жизнь пройдя до половины,
я в небеса́х свой монолог продолжил.

Здесь путь — один, здесь нет путей окольных,
здесь истины гуляют и пророки,
и знаю я, что нету партий сольных,
в любой из них — там па-де-де́ в истоке.

Мой сольный выход стал давно забытым.
Но па-де-де — навеянное Богом:
в нём — я и монолог моей судьбы́ там,
и я танцую с этим монологом!..

Я вас люблю. И каждый это знает.
И я скажу всем ва́м, с кем близок-дружен:
смысл жизни — прост, и проще не бывает —
когда ты должен и когда ты нужен.

Так пусть же не покажется вам странным
то, что скажу сейчас из дальней выси:
я должен вам своим уходом ранним,
я нУжен вам, коль нынче собрали́сь вы.

…Ну вот и всё. А «зрелища и хлеба» —
и впредь всем хватит (жизнь — она огромна).
О, как всё ярко видится из неба!
Лишь об одном прошу я, об одно́м я:

не надо к небу подбирать пароли.
Да, я́ вас не зову. И в этом каюсь.
Вы лю́бите меня... Чего же боле?..
Я вижу вас… И я вам улыбаюсь…

…Возвращаюсь к эпиграфу. «Разбежаться и прыгнуть… Отчего в январе так нестерпимо ярко светит солнце?..»

А следующие строчки у замечательной омской журналистки Оксаны Дубонос были такие: «Сквозь беспрерывный звон в ушах доносится голос старика-хореографа: «Вы поднимаетесь и на мгновение замираете в воздухе»… Ну конечно, именно так… Веки полуприкрыты, подбородок приподнят, руки в первой позиции, одеяло скользит на пол. Господи, он взлетает — юный, гибкий, восторженный! — и, легко вращаясь в пространстве, уносится дальше, сквозь пыльные оконные стёкла…»

3