«А тут пришли какие-то дикие варвары, ушили желудок – и всё!»

Это «тот самый Калиниченко»? Да, это тот самый Калиниченко. Тот самый, который недавно ушел с поста начмеда БСМП-1. Который за пару дней благодаря прессе стал для всей страны «врачом, лечившим Навального» и «крестным отцом» мема «омские врачи». Который «засветился» в новом клипе Макса Покровского «Пора прощаться, 2020».

При этом «начмедом» он остался – как минимум, для друзей из байкерской тусовки: там его знают именно под таким прозвищем. Продолжает оставаться классным хирургом – специалистом высшей квалификационной категории. Он интересный рассказчик и сознательный гедонист: любитель жизни во всех ее проявлениях. Заглянете на его страницу в FB – обнаружите, что он неравнодушен к интеллектуальным и настольным играм, хоккею, рыбалке, театру, классической (и не только) музыке, искусству, путешествиям и своему «спорт-туристу» Yamaha FJR, на котором объехал всю Россию, СНГ и уже покоряет Европу. То устроит среди друзей-подписчиков опрос, какую картину повесить над диваном в рабочем кабинете, то расскажет о семейном уик-энде в Новосибирском зоопарке, то выпустит «комикс» о подготовке операционной, где медсестра колдует над инструментами, а анестезиолог варит сонное зелье. С юмором – порядок: «Нужны рассказы, которые дарят улыбку, а не пугают».

1

Тем, кто жаждет более реалистичных зрелищ, тоже есть, на что взглянуть. Вот, например, желудок. Обычный, как у меня и как у вас. А вот такие манипуляции с ним проводит хирург, когда человек во время гастрошунтирования отдыхает под действием «сонного зелья». Всё как на ладони. Секретов нет – есть задача: донести до людей, что существуют кардинальные способы борьбы с ожирением. Что они действенные и работают. Что они становятся все более популярными, потому что к ним прибегают все чаще. Что бариатрическая хирургия – а именно ею, хирургией ожирения, занимается в клинике «Евромед» заведующий центром хирургии, доктор Калиниченко – меняет жизни.

В свое время он очень увлекался научной фантастикой. Теперь работает в области «почти научной фантастики». Он делает операции – люди худеют. На сорок, пятьдесят, сто килограммов.

«Анатолий-Саныч, я беременна!» 

Иллюстрация к тому, какими темпами развивается направление в стране, простая и понятная: российское общество бариатрических хирургов, в которое входит наш герой, два раза в год проводит обучающие семинары, и если пару лет назад на них приезжало 6-8 человек, то сейчас – около 30. Интерес к бариатрии грандиозный, через пять лет, по прогнозам Калиниченко, рост операций будет экспоненциальный. «Мы в год делаем 70-80 операций, но и это количество растет: в одном лишь ноябре этого года провели 18», – говорит хирург. В стране проводится около 3000 операций в год. Количество же страдающих ожирением намного больше: около 40 процентов людей страдают избыточной массой тела, а морбидным ожирением – то есть ожирением третьей степени, когда вы «таскаете» на себе 40 и более лишних килограммов плюс множество сопутствующих заболеваний – более 25 процентов.

Это операции не про «доктор, я хочу скинуть 10 кг, вы мне поможете?» Это вообще не профилактическая отрасль хирургии. На вес человека с лишней массой тела такая операция может никак не повлиять: он может не поправляться, но и не факт, что похудеет. В клинических рекомендациях нет пациентов, у которых «завтра будет ожирение»: подобное уже за рамками правового поля. «Наши операции направлены именно на лечение ожирения, – поясняет Калиниченко, – мы не можем делать их направо и налево. Конечно, бывают разные случаи. Например, одна из наших пациенток потеряла вес самостоятельно, потом снова начала поправляться. И она знает, и мы знаем, что это дорога в один 150-килограммовый конец. Тогда мы можем не ждать, когда она наберет «нужные ненужные» килограммы. Во многих других случаях мы наблюдаем, смотрим, ждем».

Отказывает он двум категориям пациентов. Первые – худые. Им он говорит: «Если наш пациент, которому нужно потерять 60 кг, после операции будет выглядеть как вы, и ему до идеала останется минус 15 кг, мы будем считать, что это отличный результат операции». Вторые – это те пациенты, которые, к сожалению, уже не перенесут операцию: организм разрушен, его не восстановить, у пациента значительный ряд сопутствующих заболеваний, тяжелые сердечно-сосудистые патологии, которые не дают возможности дать ему наркоз.

Самый высокий индекс массы тела, с которым сталкивался Калиниченко, больше 70: при таком ИМТ вес больше, чем рост. Например, в высоту человек 160 см, а весы показывают 180 кг. Средний вес его пациента – 120-130 кг.

Бывает, пациенты над ним подшучивают. «Заходит, – говорит, – ко мне в кабинет моя пациентка, которую оперировал год назад. Под курткой видно – очень полная и очень печальная: «Как же так, доктор, вы ведь мне обещали!..». Опешивший доктор вздыхает: «Раздевайтесь, Светлана!..». Светлана раздевается: на ней две пары ватных штанов, а к животу примотана подушка. Разыграла врача, как по нотам. А потом рассказывает, как за год в буквальном смысле «отбила» стоимость операции, потому что перестала сметать всё подряд с полок в продуктовом супермаркете. Сейчас её продукты – на дне корзинки. Плюс – одежда из обычных, а не специализированных магазинов, и тут тоже экономия. Плюс – другая атмосфера в семье. В общем, сплошные плюсы на фоне минус 50 кг.

2

Некоторые пациенты через время общаются с врачом нехотя, потому что хирург для них остается символом прошлой «плохой» жизни. Но большинство благодарны ему страшно. Все женщины-пациентки для него – «мои девочки». Смеется: стандартная фраза, которую он слышит по телефону («хорошо, что не стоит на громкой связи»): «Анатолий-Саныч, я беременна!». После операций Калиниченко у женщин, которым был выставлен диагноз «бесплодие», уже родились 26 детей, «так что я «многодетный папа»: этих детей считаю чуточку своими. У некоторых – двое детей, у одной женщины – тройня. Одна моя девочка впервые забеременела в 44 года. Там столько счастья, ух!.. Такие истории оставляют тебя в этом деле навсегда».

Шито правильными нитками

«Навсегда» берет начало из детства. «Почему медицина? Да просто так...» – в конце разговора Калиниченко сам возвращается к этому вопросу, потому что тоже знает – ничего не бывает просто так: «Вот вы спросили – почему? Родом из деревни. Папа – агроном, мама – педагог, а я… Медалист-отличник с «двойкой» по поведению. Еще в школе задумался: что может быть такое крутое и интересное в жизни, чтобы и полезное, и важное, и сложное… Ну точно, врач! Или космонавт. Меня «сватали» в военные летчики, но здоровья не хватило. Стало быть – медицина».

Стол в рабочем кабинете Калиниченко украшает модель ракеты. Не «ностальгия по несбывшемуся прошлому»: просто подарок друзей. При этом вполне отражающий его философию: «если ты хирург, то сам по себе сегодня никому не нужен. Ты как космонавт: тебе необходимо оборудование, команда и куча умных голов, которые создали для тебя все технологии и саму ракету. Иначе не взлетишь».

– Я себя называю простым хирургом. Многие считают, что это кокетство. Но мы не люди науки, мы ремесленники: мы пользуемся тем, что кто-то создал для нас, – если спросить Калиниченко, что такое медицина – наука, искусство или ремесло, он пошутит, что это искусство выдать ремесло за науку. – Да, ты «разбираешь по полочкам» свою работу, пишешь статью, читаешь доклад – и у людей складывается впечатление, что ты молодец и двигаешь науку. Но это не так. Науку двигают люди, которые ставят эксперименты. Которые обосновывают изменения видов операций и патентуют новые. Которые объясняют это с точки зрения биохимии, микробиологии. И которые готовы быть честными. Считается, что диссертация должна закончиться тем, что «все круто», «я придумал гениальную идею» и «надо обязательно делать так». Но хорошая диссертация может закончиться так: «У меня появилась идея, мы её проработали, идея – полная дрянь, в медицине с ней делать нечего». И это будет такая же крутая диссертация. Может, и круче первой! Но таких у нас нет, потому доверие к российской науке не очень высокое. У нас проблемы со статистикой. Потому что «не получилось» у нас не принято. Как ты покажешь, что у тебя 5 процентов осложнений, когда «в среднем по больнице» – 0,3? И ты пишешь «0,3». А клиника «Майо» в Рочестере пишет, что у них 6 процентов. И не стесняется. Но все знают, что там среди осложнений – всё, что угодно, и даже когда человек чихнул от пыли в коридоре, это тоже вошло в статистику. А у нас и смерть порой не осложнение.

Для него важная часть работы – анализировать и делать выводы: «ведь сплошь и рядом встречаются люди, которые год от года допускают одни и те же ошибки и называют это «клиническим опытом». Свои принципы старается вложить в головы и души молодых хирургов: учеников у него немало.

– Очень люблю разговаривать с молодыми ребятами: берешь их везде с собой, таскаешь, показываешь, рассказываешь… У меня на операциях рот не закрывается: говорю про технологии, про нюансы, про то, почему мы сейчас используем вот эту нитку… Я фанат хирургических гаджетов. Нитка – тоже гаджет. Иногда хирург говорит сестре на операции: «Дай-ка мне какую-нибудь нитку…». Когда такое слышу, у меня – ух! – пар из ушей идет! Да как это – «какую-нибудь»?! Огромные институты убиваются ради того, чтобы создать для тебя что-то уникальное, а ты!.. Поэтому могу полчаса рассказывать про нитку. Если бы мне сказали: «В мире останется только одна нитка, выбирай!», выбрал бы нить PDS определенного производителя из США. Это синтетический монофиламент, она не плетеная, однородная, как леска, рассасывается долго, в течение 4-5 месяцев, что хорошо для пациента, прочная, ею удобно шить и вязать узлы и в животе, и инструментами, и лапароскопически, и открыто… Вы понимаете? Везде есть то, что тебе очень нравится, про что ты можешь и хочешь рассказывать, – Анатолий Калиниченко в свое время даже по стране ездил с лекциями по шовному материалу. Недавно одна компания-производитель шовника выбрала его экспертом по Сибирскому федеральному округу, с марта у них стартует программа практического обучения молодых хирургов профессиональным премудростям. – Начнем с Омска, потом поедем в Новосибирск, в другие регионы… Чтобы никогда из уст хирургов не звучало: «Дай мне какую-нибудь нитку». Чтобы из уст операционных сестер они не слышали: «Я стою на таких-то операциях». Сленг, вызывающий у меня нервную дрожь! Ты не должна стоять, моя хорошая, ты должна работать!

Работать с ним сложно: он требовательный, внимательный, въедливый. К себе, конечно, в первую очередь, но и окружающим в белых халатах достается – факт. Дотошность на грани с занудством: «Всё время что-то нужно», «вечно чем-то недоволен», «завтра придет и обязательно спросит…» – это всё о нем.

– Про хирургов говорят: этот оперирует быстро, тот медленно… Но подумайте: от чего зависит скорость операции? Не от того, как быстро делаешь надрез или как быстро шьешь. Мы не престидижитаторы: скорость операции зависит лишь от количества лишних движений. Когда их минимум, все проходит быстро. А это возможно лишь тогда, когда все знают свое дело. Для меня очень важно, чтобы была своя операционная бригада: своя операционная сестра, свой ассистент, свой анестезиолог. И чтобы каждый из них все знал про операцию. Слаженная система. Ничего волшебного. Так должны делать все и всегда. В хирургии творчество минимально.

3

Творчеству отведено место над диваном в кабинете: стену – по совету коллективного FB-разума – украшает абстракция кисти Евгения Зарембы. На столе рядом с ракетой – статуэтка Венеры Милосской с подписью: «What is beautiful is good, and who is good will soon be beautiful» («То, что красиво, хорошо, а кто хорош, тот скоро будет красив»). «Это из Эрмитажа. Когда ушел из БСМП, взял отпуск на неделю и махнул в Питер. Не смог удержаться от покупки – запало, ух! Красиво, правда? Люблю все красивое. Операция должна быть красивая, диагноз должен быть красивым. Красивая операция, скорее всего, правильная. Красивый диагноз – верный. Как бывает? Ты приходишь на консилиум, тебе докладывают диагноз – а он корявый, рассыпается, как пазл на полу. Ребят, ну давайте подумаем, давайте все перестроим… И вот диагноз становится красивым, стройным, правильным. Вот причина, вот следствие, вот – вообще лишнее. А правильный диагноз – это 90 процентов успеха в лечении. И тебе сразу понятно, что надо делать».  Калиниченко приводит пример. У пациента, который приходит от эндокринолога, в диагнозе написано: «сахарный диабет, артериальная гипертензия, артроз коленных суставов, неалкогольная жировая болезнь печени, ожирение». Идет этот же человек от кардиолога, а в первых строках – «артериальная гипертензия», далее – по списку. «А надо взять слово ожирение, поставить на самый верх, и тогда диагноз становится ровным и понятным, ведь если ты будешь лечить все это по отдельности, ты не нормализуешь ни давление, ни сахар, ни работу суставов».

О баллонах, бандажах, грелине и карме 

История с уходом из БСМП-1, с одной стороны, свежеосенняя, с другой – давняя, многолетняя, «в бесконечной внутренней борьбе хирурга и администратора в одном лице». Периодически он слышал от начальства и чиновников разных рангов: «Могли бы вы, Анатолий Александрович, и то сделать, и это успеть, а вы в операционной пропадаете!..». В этом году ему стало очевидно, что нужно делать выбор. Он выбрал хирургию и ушел в «Евромед».

Здесь у него – 2-3 операции в день, консультации, приемы, в том числе и онлайн: география – от Петропавловска-Камчатского до Португалии. Развитие отделения. Подбор команды. Обучение эндокринолога, который будет работать с пациентами с ожирением: «И это большая важная тема, потому что пациенты с ожирением – это не просто люди, которым надо сделать операцию. Им надо помочь и до, и после операции». К примеру, некоторым пациентам требуется СИПАП-терапия – немедикаментозная методика лечения храпа и нередко сопряженного с ним синдрома обструктивного апноэ сна. Проявление кислородной недостаточности чревато остановками дыхания во сне. На помощь приходят переносные аппараты, которые после диагностики помогают человеку дышать глубоко и ровно. 2-3 недели СИПАП-терапии позволяют провести операцию с совершенно иными анестезиологическими рисками: организм входит в операцию оздоровленным, сердце реагирует на наркоз меньше, давление скачет реже… Через время пациенты начинают худеть, их сон налаживается. Бариатрия – это хирургия лишь во вторую очередь, в первую – это комплекс различных мер.

«Одна мелочь может поменять жизнь», – он говорит это достаточно часто и подтверждает личным опытом: бывает, послушаешь двадцать докладов, прочтешь двадцать статей, но потом видишь одну хирургическую нитку, и зарождается интерес к «шовнику», который будет иметь мощное многолетнее продолжение. Так произошло и с бариатрией. На дворе не особо сытый 2003 год, конференция в бюджетной гостинице, на ужин – батон с кефиром, но на «обед» – интереснейшие встречи… Там омский врач услышал Юрия Ивановича Яшкова, основоположника бариатрической хирургии в России. «Настоящий ученый, профессор, хирург, человек, двигающий науку, которому при жизни нужно поставить сотню памятников, и будет мало», – Калиниченко заинтересовался, поехал знакомиться, учиться – и начал двигать перспективное направление на омской земле. Не забывая про свою «вторую любовь»: лечение внутренних грыж, диастазов прямых мышц живота, монопортовую хирургию – операции через один прокол – и многое другое. И так – без малого 25 лет: свой хирургический стаж отсчитывает с момента окончания омского мединститута в 1996 году.

«У меня в жизни получаются разные вещи, за что ни возьмись. Но не потому, что такой гениальный. Просто если мне что-то неинтересно, этим и не занимаюсь. Не верю в судьбу, чистый агностик, но верю в карму, потому что это очень хорошая идея для жизни. Принцип «делай добро и бросай его в воду» – идеальная схема существования человека. Считаю, что надо просто делать все – и изо всех сил. Изо всех сил работать, изо всех сил любить, изо всех сил воспитывать детей…»  – за пару часов Калиниченко «изо всех сил» расскажет вам максимально много интересного.

Расскажет, например, что цирроз печени раньше считался болезнью алкоголиков и наркоманов. А теперь всё – победили люди с ожирением! Они на первом месте. «Теперь мы ставим диагноз «неалкогольная жировая болезнь печени». Она есть у 30 процентов наших пациентов. Оперируем – все это уходит».

Удивит: уходят и другие болезни. Артериальная гипертензия компенсируется в 100 процентах случаев: нет ни одного пациента, кто похудел и пьет таблетки от давления. 94 процента пациентов после гастрошунтирования перестают принимать сахароснижающие препараты. Да, совсем. Диабет отступает. «Эндокринологи сходят с ума: они десятилетиями изучали вопрос, разрабатывали препараты, а тут пришли какие-то дикие варвары, ушили желудок – и все! Нет диабета! Как так-то! Я их прошу: не обижайтесь на нас! Считайте нас методом лечения: можно лечить диабет таблетками, диетой, инсулином, а можно – хирургом».

Развеет мифы о внутрижелудочном баллоне: «хорошая история, но не как метод борьбы с ожирением». Он от этого не спасает: человек худеет, спустя полгода баллон убирают, и человек снова набирает вес. Баллон из тонкого силикона накачивается жидкостью изнутри, уменьшает объем «рабочего» желудка и дает пациенту возможность наедаться меньшим количеством еды, но человек весом 130-140 кг довольно быстро привыкает к нему и перестает на него реагировать. «Обычно говорю о нем с людьми, которые не дозрели до операции: по весу или по эмоциям. Для пациентов с высоким ИМТ баллон используется только при подготовке к операции. Поставили – чуток похудел – прооперировали».

4

Вспомнит, как 15-20 лет назад было популярно бандажирование желудка: при этой манипуляции на верхний отдел желудка накладывается кольцо, он приобретает форму песочных часов, вход сужается, а «малый желудочек» очень легко «насытить». «Я называю это «зашить рот изнутри». Но люди не теряют аппетит. Да, все отлично, похудел, но не от того, что не хочу есть, а потому что не могу. Сегодня мы вспоминаем о бандаже изредка – когда человек поправляется, но еще не достиг того веса, когда ему показана операция».

Два десятка лет назад в ходу были тяжелые открытые операции. После них возникали серьезные дефициты. Сейчас – все через проколы, лапароскопически, ибо наука молодая, в самом соку… Все движется в сторону малоинвазивности и снижения послеоперационных рисков. Технологии прогрессируют, количество осложнений уменьшается. Внедряются стратегии FastTrack-хирургии: методы ускоренной реабилитации. «Мы так боялись, а все так легко прошло», – регулярно слышит доктор. «На прошлой неделе у меня состоялось событие – пациентка ушла домой наутро после операции, – говорит он. – Обычно пациенты проводят в палате три-четыре дня. Никто не лежит неделями в реанимации. В день операции встают на ноги. Все отточено до мелочей: все они у меня имеют запас жевательной резинки, чтобы максимально быстро выйти из клиники».

Операция «номер один» на сегодня – гастрошунтирование. Калиниченко покажет рисунок старшей дочери и расскажет, как выкраивает «маленький желудок» в виде длинного узкого стебля объемом около 80 мл и сшивает его с тонким кишечником. Видов гастрошунтирования много, а суть одна: уменьшение «резервуара» для пищи и изменение её маршрута по организму. Желудочно-кишечный тракт реконструируется: теперь именно маленький желудок будет участвовать в переваривании пищи, а большая его часть, как и двенадцатиперстная кишка, выключена из процесса. Еда в желудке не задерживается, ложась в него «мертвым грузом», размягчаясь желудочным соком, долго перевариваясь… Теперь дорога почти прямая. Пища попадает в кишку очень быстро: после того как человек проглотил свой обед, счет идет на минуты. Глюкоза всасывается в тонкой кишке, уровень её повышается мгновенно, мозг, который питается глюкозой, сигналит: «Ты уже наелся, ура!».

Снижается и уровень грелина – гормона голода, который заставляет людей открывать холодильник, когда нахлынут эмоции и воспоминания, когда по ТВ интересный фильм, когда в жизни стресс, который заедается шоколадом, и прочее «хочу еще еды!». Этот эффект сам по себе не имеет принципиального значения, но сильно помогает пациентам перейти от «большой» еды к «малой». Внутренний просвет нового желудка – около полутора сантиметров, и даже небольшое количество пищи растягивает стенки и дает ощущение сытости. И если сейчас вам нужно полкило еды, чтобы откинуться на стуле и погладить себя по животу, то после операции это ощущение возникает буквально после одного-двух глотков. Человек ест медленно (хорошо бы так делал каждый из нас), очень тщательно пережевывает пищу. Он уже не может проглотить котлету в три укуса – это грозит тошнотой и недомоганием. Зато еда (обычная, без особых ограничений) быстро становится удовольствием, а съедает человек меньше, чем на самой крутой диете, которую только пользовал в своей жизни. Врач дарит личную метафору: диета – как тюрьма, но с открытой дверью. Вот тебя засадили в камеру – тут нары, тут стены облезлые, а там – трава зеленая, солнце, дети бегают. Все счастье там, а ты должен сидеть здесь… Рано или поздно ты все равно выйдешь наружу, ведь тебя «в клетке» ничто не держит.

«Ожирение не здесь и не здесь, оно вот тут, – Калиниченко стучит пальцем по лбу. – У каждого был момент, когда он мог остановиться. Просто многие проскочили «точку невозврата», не заметив». Да, у большинства полных людей есть генетическая предрасположенность: генов ожирения нет, но есть гены, влияющие на метаболизм. И все же это второе по значимости. Первое – семья: как питались родители, превращали ли они трапезу в обязательное собрание «общества чистых тарелок», были ли среди традиций ежедневные бабушкины пирожки, еженедельные самолепные пельмешки или воскресные походы в «Мак»? Нужное подчеркнуть».

На коне

Идеальные пациенты – честные пациенты. Те, которые приходят и говорят: «Да, я все время плотно и много ем. Завтрак с детьми, второй завтрак с коллегами, обед в столовой, ужин с мужем, поздний ужин с сериалом, и перед сном полкило семечек вдогонку – от стресса». Они знают, в чем их проблема – в отличие от тех, кто отрицает свои пищевые привычки. Не со зла: просто не осознает их. Такие говорят врачу: «Да я не ем практически ничего, не знаю, откуда эти 150 кг…».

Врач тоже честен со своими пациентами: «Говорю откровенно: в нынешнем состоянии и весе вы не доживете тот срок, что вам отмерен. Вы умрете раньше, а до этого будете много страдать. И это абсолютная правда».

Чувство вины? «Мы про это с ними не разговариваем. Понимаете, они с этим приходят. Они в этом выжили. Им нужна мощнейшая поддержка, они ведь страшно боятся рассказывать о себе. Если они от тебя почувствуют хоть малейший упрек, не вернутся. Людей, которые обвинили их в ожирении, на своем пути они повстречали уже столько… Им не нужен 55-й, 106-й или 1178-й такой. Им нужен тот первый, который скажет: «Ну да… Был момент, когда можно было выбрать другую дорогу, но он уже прошел, говорить о нем бессмысленно, пойдемте дальше – и вместе. Из настоящего в будущее». Доктор всегда за то, чтобы приходили с мужьями, женами, братьями, сестрами, потому что поддержка близких крайне важна.

Сам он поддержку своей семьи ощущает в полной мере. Его идеальный день – это хороший вкусный завтрак с обязательной чашкой кофе, одна-две сделанных в удовольствие операции, возможность пару часов прокатиться на мотоцикле, час в компании с книгой (новый роман Пелевина или научно-популярная литература о работе мозга и памяти). Кульминация мечты – встретить закат на даче: минимум звуков, выключенный телефон, жена и дочери, барбекю и баня. Его «идеальный день» не шибко далек от реальных. От друзей часто слышит – «Как ты все успеваешь?». И не понимает, о чем речь. Все легко. И работа – это легко, интересно, любимо и «ух!».

– Моя задача – чтобы через 3-4 года после операции пациенты не думали о еде, а просто ели. Идеальный пациент – тот, которого ты встречаешь через пять лет после операции, а он говорит: «Дела отлично. Какой вес? Да точно не знаю. Как ем? Тоже не знаю, ем и ем». Он перестал об этом постоянно думать и просто живет. Это огромная победа, потому что до этого не было ни единого дня, чтобы этот человек не думал о еде. Ни дня без борьбы: что съесть, что не съесть, от булки отказался – а стоило ли? а есть ли результат? а не вознаградить ли себя конфетой?..

Теперь они вознаграждают себя совсем другими вещами. Начинают позволять себе то, о чем они не могли и мечтать. Им все можно и все нужно. И «все можно» у всех разное. Занялась конным спортом. Встала на коньки. Классный секс. Сменила работу. Бросила мужа. «Почему?» – «Да он привык, что толстая, никому не нужна, а тут на меня стали смотреть, а он оказался к этому не готов…».

И обратные ситуации, которых великое множество: «Я вышла замуж».

Или – «какое же счастье: я теперь могу ходить в магазины! Смотреть, примерять, кайфовать!».

Или – пациентка спустя месяц после операции заметила, что перестала выбирать дороги без бордюров. Раньше не могла перешагнуть 15-сантиметровый поребрик, боялась упасть и не подняться.

Еще история. Военный летчик в свои 45 лет начал полнеть. Уже не летал, но работал на аэродроме. Еще чуть-чуть и его не пустят на парашют. Не пустят на парашют – спишут с аэродрома. Прооперировался, начал прыгать, снова сел на самолет – и опять летает. Вернул себе то, что, казалось, потерял навсегда.

И Калиниченко «летает» вместе со своими пациентами. На шее у него подвеска – маленькое серебряное крыло. «Ветер странствий, пыль дорог, «неслучайная случайность» из одного моего путешествия… Потому что жизнь и есть большое и интересное путешествие. Ух какое!..».

 

Лицензия ЛО-55–01–002699 от 20.04.2020 г.

℗